СЕЗОН 4: В АДУ
18+
Вязкая, тяжёлая тьма неподъёмным грузом ложилась на глаза, окутывая их непроглядной пеленой мрака. Атмосфера, насыщенная сырой прохладой, таила в себе дух гнилого смрада и ядовитой плесени – это был старый подвал полузаброшенного садового домика. Убогое строение ютилось среди унылых земельных участков в почти что вымершем районе, который местные именовали «Зелёными трущобами». Несколько десятков угодий, большинство из которых уже утратили память о своих хозяевах, а те, в свою очередь, позабыли о них, тесно соседствовали со старым городским парком, превратившимся в лиственную рощу, в зарослях которой прятались эксгибиционисты.
В этой холодной темноте, в полной изоляции от прочих звуков, воздух рассекал мужской голос, чётко выстраивая предложения и эмоционально окрашивая каждое слово в тусклые краски своего заточения:
В этой темной пещере
Мне нет прощения
Своих страхов –
Этих знаков
Терзания.
Задыхаюсь, путаясь в надежде,
Забытой прежде.
Под прессом отчаяния
Глубокая тьма отчаянно
Затмевает будущность и меня небрежно.
Я хочу как прежде:
Читать рэп у панельных подъездов,
Со снепбеком быть гением трендов,
Я хочу покорять психбольницы
И в обители быть гордой птицей,
Что со злом непременно сразится.
Но сейчас в пустоте, в нищете этих стен,
Вдалеке от друзей, в смысле личных проблем
Угасаю как факел,
Как маклер,
Кидающий кости
В обилии злости,
Поклон Коза ностре,
Стирающей плоскость в крикливом вопросе:
Что здесь происходит?
Меня заточили во тьме и незнании.
Молчит проблядь Сири
Оборванным знаменем,
Чьей-то медалью,
Палёным насваем –
Свободы не дали
И душу забрали.
Хочу найти выход
И завершить цикл
Страданий,
Терзаний,
Но, сука, я его не вижу, сука я его не вижу!
Как дрифтер скользит крыша, я всех, блять, ненавижу!
Преисполненный меланхоличного мужского отчаяния с лёгкими нотками жажды справедливости, этот подпольный рэп рождался из уст несчастного ДимПса, ставшего очередной жертвой маньяка Михаила Рыбаподкопа по прозвищу Глонасс.
Шёл шестой день заточения. Глаза привыкли к отсутствию света и научились различать скудный подвальный антураж, что помогло пленнику ориентироваться в пространстве темницы. Однако в распоряжении Антона находилась только половина и без того небольшого помещения: массивная железная цепь, тяжеловесные, поеденные ржавчиной обручи на конце которой стискивали щиколотки, ограничивала возможность перемещения. Большую часть времени он обречённо лежал, будто пёс в своей тесной конуре, зарывшись в ветхие лохмотья, которые ему любезно предоставил похититель. Мысли формата «за что?» и «как мне выбраться?» давно утратили свою актуальность и уступили место стадии смирения, перерождающейся в осознание неизбежного конца, печальное пришествие которого было весьма вероятно. Узник утратил счёт дням; ориентир на естественный биологический ритм перестал быть актуальным: в этом подвале время и пространство стали неразрывным целым, перемешанной какофонией тишины, приправленной сгустками тёмной бестелесной материи, лишённой солнечных лучей.
Каждый условный день начинался с ритуального поиска выхода: за период своего заточения ДимПёс изучил плоскость доступных ему стен, выгравировав в своей памяти их геометрию, но надежда найти в этих кирпичных массивах хоть какой-то маломальский изъян не покидала его и мнимой пеленой самообмана укрывала сознание. Вердикт неэффективности призывов на помощь был поставлен уже в первый день, когда после пронзительных криков горло начало першить. С тех пор к этому методу ДимПёс прибегал редко и лишь на короткое время, оберегая главное оружие рэпера – голос, который и без того осип. Однако, будучи оптимистичным реалистом, трезво смотревшим на вещи, ДимПёс находил в своём невольничестве и положительные стороны. Не то чтобы изоляция Антона от мира ему нравилась, но изоляция мира от Антона определённо имела свои плюсы, освобождая от лицезрения человеческой невежественности и глупости, создавая иллюзию невмешательства, ограждая от серой массы людей, которых он недолюбливал. К тому же бездействие в темноте вынуждало Антона остаться наедине с собственными мыслями: он продумывал возможные варианты действительности и размышлял над чередой странных событий, которые спровоцировала та злосчастная суббота. Перебирая в голове думы, ДимПёс пришёл к выводу, что принцип домино, который они запустили, имеет определённую закономерность: последствия увеличиваются в геометрической прогрессии. У любого события есть своя финальная развязка, точка пика, за которой неизбежно следует спад. Но Ньютон учил, что ничто не появляется из пустоты и не уходит в никуда, а значит, последствия происходящего ещё долго будут напоминать о себе, подобно загнивающим ранам, шрамы от которых останутся на всю жизнь. И вот он, ДимПёс, зачинщик этой катастрофы, остался один, в совершенном неведении о судьбе внешнего мира, где его друзья, быть может, подвергаются ещё бо́льшим пыткам за то, что невольно положили этому начало. Жизнь – странная штука: тридцать лет ты влачишь абсолютно однообразное существование, в котором не видишь ничего интереснее хентая и манги, а потом один удивительный уикенд перечёркивает всё и забрасывает в подвал к отморозку, который крадёт снепбеки. Иногда у судьбы бывает злое чувство юмора…
Кустарный хомут с небольшим навесным замком, охватывающий ногу, неприятно натирал голень и стеснял движения. Старая ржавая цепь с лязгом Кентервильского приведения заканчивалась тугим узлом на загнутой в кольцо арматуре, что торчала из стены. Стены подвала были холодными и пустыми, пол – бетонным, а слева от Антона находилось некое подобие тумбы, до которой он с трудом мог дотянуться. Укутавшись в старое покрывало, ДимПёс рефлексировал, выражая свои мысли в самой удобной для него форме – читал рэп:
Где же вы, други,
Не ради заслуги
Спешите спасти меня,
Вытащить силою
Из лап этой мрази,
Укравшей без связи
Практичной логичной,
Меня заточившей
В те ебеня
Подвальные темные,
Не видно где дня.
Зачем же здесь я?
Его гробовой философский покой нарушался лишь визитами злодея-похитителя, который с переменным постоянством приносил ему воду и пищу в виде определённо просроченного сухого собачьего корма. Так было и сегодня.
Дверь отворилась, и тусклый свет лампочки, болтающейся на проводе, больно ударил в глаза. В дверном проёме возник силуэт. Лысый овал головы бликовал, лица не было видно – лишь вырисовывался еле заметный контур очков. Силуэт медленной, механической, будто бы бездушной походкой подошёл ближе, от чего ДимПёс невольно поёжился:
– Чувак, чего ты хочешь? Ты реально поехавший!
Глонасс не обращал внимания на Антона и продолжал свои пугающие ритуалы. Придвинув к себе стоявший на полу таз, он с нечеловеческой медлительностью наклонился и наполнил его очередной порцией собачьего корма.
– Опять это дерьмо… Чувак… – безнадёжно сетовал ДимПёс.
Игнорируя жалобы Антона, Рыбаподкоп направился к выходу, чем напомнил Джона Крамера, который вот-вот уйдёт и захлопнет дверь камеры навсегда.
– Послушай, подожди. Стой! – ДимПёс повысил голос.
Остановившись у самой двери, Глонасс повернул голову вполоборота, давая Антону последний шанс высказаться.
– Ты можешь хотя бы просто со мной поговорить? Да что с тобой не так, блять? Ты немой что ли?
Ответа ДимПёс так и не дождался и в тот же миг оказался покинутым этим жутким и загадочным человеком. Дверь захлопнулась снова.
***
Неизвестно, сколько прошло времени, но ДимПёс заснул. Его разбудили прокравшиеся сквозь сон звуки: шуршание предупреждало о приближении из темноты чего-то неизвестного. Открыв глаза, пленник замер, и настороженно вслушался в пустоту подвала. Шорох приближался, словно кто-то шоркал ногами по холодному бетонному полу. Всё ближе и ближе. Притянув к себе рваное покрывало, Антон вжался в своё импровизированное ложе и в последний раз напряг слух в попытке определить местоположение неизвестного субъекта.
– Антон? – донёсся неожиданный, почти шокирующий шёпот.
– Кто здесь? – ошарашенно спросил ДимПёс.
Внезапное пробуждение вкупе с дезориентацией наталкивали на пугающую мысль о помешательстве, галлюцинациях и разговорах с самим собой как следствии психического расстройства на фоне длительной и нездоровой изоляции.
– Ты кто? – с опаской спросил ДимПёс.
– Это я, – ответил шёпот.
– Я – это ты?
– Я это Рома. Друг твой. Антон!
Прежде чем понять, что происходит, и поверить в реальность, у Антона мелькнула мысль: «Ну точно помешался!» Придя в себя, он опасливо высунулся из-под своих «перин» навстречу голосу.
– Рома? – переспросил он неуверенно.
– Да, это я. Ты где? – послышалось в ответ.
– Я тут, иди на голос.
Шорох стал отчётливее, оказавшись совсем рядом.
– Осторожно, тут где-то стоит ведро с дерьмом, – предостерёг ДимПёс.
Через секунду рука друга коснулась Антона. Посланник внешнего мира добрался до ДимПса, как до недоступной андеграундной культуры, укрытой от посторонних глаз. Крепко сжав руку Харда, Антон обнял его. Ликующий в душе ДимПёс еле сдерживал радостный крик. Он сбивчиво спросил:
– Как ты сюда попал? Где этот псих? Рома, он тебя тоже поймал?
– Нет, – заговорщицким шёпотом отвечал Хард, – я его выследил. Антон, ты в порядке?
– Я? Я… я в порядке! – ДимПёс давно не чувствовал такой живой радости. Визит друга вызвал в нём смешанные чувства надежды и беспокойства. – Как ты сюда попал?
– Он носит твой снепбек на поясе, как индейцы скальпы, – ответил Хард. – В нашем парке!
– Так мы в Зелёных трущобах? – удивился ДимПёс.
– Да! – вполголоса воскликнул Рома. – Немец меня отпустил домой, сказал, что вызовет при необходимости. И я… В общем, пошёл в парк. Подумать. И увидел его! В капюшоне, в перчатках… И с твоим снепбеком. Я проследил. Антон, нам уходить надо!
Удивительное локальное стечение обстоятельств состояло в том, что Роман обитал в ближайшем от «трущоб» жилом квартале и в свободное время часто посещал старый парк. Это место было образцовым храмом размышлений под открытым небом, где под сенью деревьев можно было укрыться от случайных прохожих и, отключившись от мира, остаться наедине с самим собой. И вот теперь в поисках мудрого одиночества, Рома вместо этого обрёл потерянного друга.
– Немец? – переспросил Антон.
– Да! Там столько произошло, пока ты тут сидишь: Игорь с ума сошёл, Немец засел в церкви, а нами руководит какой-то мент. Тебя весь город ищет, пойдём скорее!
– Подожди, Ром, – ДимПёс вытянул ногу, бряцая цепью, – я это… прикованный.
Препятствие было из непробиваемого металла, прочность которого перечёркивала все шансы на свободу. Вызволить Антона в одиночку, без соответствующих инструментов, не представлялось возможным, а значит, вариантов было два: дождаться Кувалдина, за помощью к которому Рома предусмотрительно обратился заранее, либо действовать своими радикальными методами. Но здравый смысл, который ещё секунду назад уступил эмоциям и позволил действовать в одиночку, был против второй версии событий: очередным проявлением вольнодумства и безрассудства Хард ставил под удар всю операцию и жизнь друга, а заодно и свою собственную.
Оказавшись на поверхности, Рома надеялся незаметно выбраться из дома тем же путём, что и пришёл, после чего планировал дождаться Юру на улице и начать штурм вместе: опытный спецназовец, безусловно, оказал бы весомую поддержку. Однако случилось то, что не входило в планы Харда. Пробираясь через прихожую, он наткнулся на опасность, затаившуюся в планировке домика. Строение оказалось компактным и очень тесным. Маленькая прихожая ответвлялась в небольшое помещение чулана, где складировались садовые инструменты, а затем резко переходила в столь же крохотную кухню, отделённую перегородкой. На крыше находилось подобие чердака, куда можно было взобраться по наружной лестнице, приставленной к карнизу. Вышедший из подземелья Хард являлся уязвимой мишенью, не имевшей пути к отступлению. Единственное направление движения было – вперёд, навстречу свободе, которую в данный момент он рисковал утратить.
Враг возник внезапно. Выйдя из-за кухонной перегородки и заметив Романа периферическим зрением, он преградил ему путь. Это был очень худой лысый мужчина: в очках, с мертвецки-бледным лицом и острым, но пустым взглядом. В его внешности читалось нечто нечеловеческое, запредельное, до ужаса таинственное, что заставило Романа невольно попятился назад. Уверенным механическим шагом Глонасс двинулся на жертву, загоняя Харда в тупик садового чулана. Его костлявая рука резко выбросилась вперёд и вцепилась в Ромину куртку. Из-за всеобъемлющего ужаса опешивший Хард утратил дар речи. Его мыслительный процесс перезагрузился и, переключившись в режим «особой готовности», поставил инстинкт самосохранения на автопилот. Совершенно не отдавая себе отчёт в собственных действиях, безобидный Рома в состоянии аффекта нанёс мощный удар щиколоткой между ног врага, от чего хватка Рыбаподкопа ослабла и он, медленно сгибаясь, выпустил Харда из рук. Мгновенная атака в рамках самозащиты была довершена добивающим ударом садовой лопатки, которая так удачно подвернулась под руку. Она настигла висок маньяка, рассекла плоть в кровь, а очки сбросила с лица, отчего линзы разбились вдребезги о каменный пол. Рыбаподкоп врезался в стену и упал без чувств.
Несколько секунд Хард приходил в себя и тяжело дышал. Он держал в дрожащих руках лопату, будто боевой молот. Когда мозг начал оценивать ситуацию, Рому посетила мысль о перестраховке. Стянув с себя шарф, он заложил руки Глонасса за спину и связал их; только после этого – проверил пульс. Сердце маньяка ещё билось. В кармане похитителя Хард обнаружил артефакт, о котором не смел мечтать – ключ от цепей, сковывающих друга-рэпера, томящегося внизу.
Побег из обители зла был сумбурным. Рома не проронил ни слова, когда освобождал старого друга. Они бежали насколько возможно быстро, но истощённый ДимПёс с трудом передвигал ноги и почти ничего не видел отвыкшими от света глазами; Хард в этой ситуации был направляющим поводырём и опорой. Несколько раз во время бегства они упали: первый – в прихожей, второй – пробегая мимо пустой собачьей конуры на улице. Третье падение чуть не свершилось, когда они с Антоном налетели на лестницу, ведущую на чердак. Лестница рухнула рядом с домиком, грохотом провожая на волю беглецов, которые с зашкаливающими эмоциями вырвались из дьявольских силков Глонасса. Бегство продолжалось, пока Рома окончательно не пришёл в себя.
***
– Нет, Лёш, давай мыслить разумно, – рассуждал Немец. – Вот мы находимся в божьем храме, да? А где этот бог? Здесь его нет. Спрашивается: какой в этом храме толк?
– Немец, погоди, ты несколько однобоко рассуждаешь, – возразил Лёша Туманный.
– Нет, нет, – оборвал Немец, – всё это, – он раскинул руки, – всего лишь ширма. Прикрытие. Религия – это глобальная афера, чистой воды надувательство. Пустышка, плацебо, если хочешь. Я могу привести тебе с дюжину примеров, компрометирующих божественное начало вселенной.
Их окружала старая церковь Каменотёсов, откуда ещё сравнительно недавно ими был совершён побег под прикрытием метанового облака. Они сидели вдвоём на деревянных скамьях, точнее, Немец полулежал, закинув ногу на спинку. Зал был абсолютно пуст: ни проповедей, ни священников – лишь громогласные обличительные речи Немца.
– Религия, – продолжил он, – не только инструмент управления толпой, но и выгодный бизнес. Посмотри на этих попов: разве они бедствуют? У нас бюджетники так не живут! Казалось бы, смиренный христианин, слуга господа, должен вести аскетичный образ жизни. А они выглядят так, будто грешников поедают: эти обрюзгшие рожи, лоснящиеся лица. Прости господи!
Немец показательно с издёвкой перекрестился вялым христианским перстом, и, изобразив выражение лица нуждающегося, обратил взор к потолку католической церквушки.
Дискуссию нарушил вошедший с увесистым томом в руках отец Павел, следом за которым подёргивающейся походкой торопливо семенил Елисей. Взгляд послушника выражал воодушевление, подсвеченное еле заметной радостью. Он тяжело водрузил тезаурус на кафедру и вдохновенно произнёс:
– Мы нашли способ убить Бельфегора.
– Гня! – вырвалось у Елисея, который встал рядом, судорожно постукивая костяшками пальцев.