Родилась я в Воронежской области, в деревне Утиновка. По крайней мере так записано в паспорте, хотя, конечно, появилась я всё-таки в соседнем селе, где была больница. В Утиновке больницы не было, был только фельдшерский пункт, хотя, к слову, сейчас далеко не в каждом населенном пункте он есть. Но там был. Была и школа, и сельпо (магазин), и даже был детский садик. В том садике дети все были в одной группе, были воспитательница с нянечкой. Родители туда приводили или приносили деток, а вместе с ними приносили и для них еду. Надо же их чем-то кормить, пока не заберут. Все жители работали в колхозе, который основали сразу после революции и коллективизации. Деревня эта старая. В ней родились и мои бабушки - дедушки, и мои тети-дяди, и моя мама. Папа бы тоже там родился, но его маму занесло жизнью в Читу. Хотя потом и папа тоже вернулся с родителями назад, в родную деревню. А еще в этой деревне был пруд. Рек рядом не было, леса тоже в шаговой доступности не было, только поля, бескрайние хлебородные поля. И порешили на сельском сходе рыть пруд. Сами, своими силами, лопатами. Позвали стариков, которые знали и умели искать близкую воду. Они и сказали, где копать. После уборки зерновых начали работы. Собрались все мужчины, мальчишки, свободные женщины. И выкопали! Пруд получился глубокий, вода пришла хорошая. На дне пруда нашлись родники (не подвели деды!), и вода там была холодной. Пруд не пересыхал даже в жару, мелел, конечно, но вода была. Водоём получился не маленький, с одной стороны купались, с другой коров поили. Мой дядя гордился тем, что он, будучи маленьким пацаном, копал озеро. И было это 80 лет назад.
В деревне жило в то время, когда родилась моя мама, более 300 человек. Цветущие сады окружали небольшие хаты. В пруду плавали утки, вокруг были луга, на которых пастухи пасли стада коров и коз. В колхозной конюшне стояли кони. На них ездили на железнодорожную станцию в соседнее село за 8 километров, в больницу, магазины, почту, на них же и пахали.
И жила деревня. И рождались дети. И колосились поля.
И однажды стал разваливаться колхоз. Богатое когда-то хозяйство начало приходить в упадок. Перестали помогать большие хозяйства, сверху перестали присылать запчасти на ремонт техники, всё больше и больше приходили в негодность трактора. И стала уезжать молодежь в районный центр, в крупные сёла. Поманила городская жизнь, где давали зарплату, где проще было прокормить и выучить детей. Молодые семьи снимали жильё, потом, осваиваясь, строили своё или получали от государства и забирали стариков. Дома кто перевозил на новое место, кто разбирал на дрова, кто просто бросал. Мои родители тоже уехали в районный центр, когда мне было полтора года, но до пяти лет меня возили к бабушке и дедушке в гости, поэтому деревню я помню.
И настало время, когда во всей Утиновке осталось две бабушки и один дед. Бабок некому было забрать, а дед не поехал никуда сам. Вначале они жили каждый в своем доме. Потом к деду пришли на постой бабули. Втроём им было гораздо проще. Дед ездил на лошади за керосином, возил бабок в магазин, в аптеку, к врачу. Конечно, всё это было в соседнем селе, но на телеге добраться было возможно. Зимой было трудно. Света давно не было, освещались керосиновой лампой, топили дровами. Дрова были - соседние сады, плюс осталось много от переехавших соседей. Помогали бывшие односельчане и дочери деда. Потом умерла одна бабка, потом другая. Хоронили опять же из собеса соседнего села, куда прикрепили опустевшую деревню. И остался дед один. В зиму забрала его дочь к себе. Весной привезла домой, но там уже всё имущество растащили. Но старик остался, несмотря ни на что. Дочь еды ему привезла, воды запасла, керосина для лампы. Уехала на неделю домой, хоть и дочь уже в годах, но дома хозяйство, муж. Но через три дня как что толкнуло её. Бросила всё, приехала в Утиновку. Дед лежал на своём сундуке, свернувшись под одеялом, лицом к окну. Так и умер с открытыми глазами, глядя туда, где прошла его жизнь, где родились его дети, где лежит на кладбище его жена.
И не стало деревни. Сначала еще стояли и брошенные дома, и сараи, и сады еще цвели весной, и птицы, летя на юг, останавливались на пруду. Но постепенно люди растаскивали всё, рубили деревья. Поначалу каждый год ездили на родину утиновские жители, собирались там, вспоминали. Но старики поумирали, молодежь состарилась, а их дети потеряли связь со своей землёй. А земля поглощала руины, засыпала собой колодцы и погреба, скрывала само воспоминание о тех, кто родился и жил там. Долго держалась неизвестно почему дедушкой посаженная черёмуха, большущее дерево. Но и оно рухнуло от старости под ветром полей. Место, где была Утиновка, заросло бурьяном, со стороны даже не сразу и найдешь непаханное пространство среди полей пшеницы и ржи.
И только ковыль плачет по прошлому, кивая своими седыми прядями, провожая ушедших. Словно машет и машет им вслед, надеясь, что они обернутся и поймут, что здесь их земля, вспомнят, что здесь их дом.
И нет Утиновки на карте моей родины. Но она есть в паспорте, значит, есть в душе и сердце. И пока хоть один человек помнит - она жива.
