На улице уже было темно, шел густой крупный снег. Нада (она не любила, когда ее так называл, по крайней мере, утверждала это) что-то забыла дома и решила вернуться, а я остался проследить, чтобы автобус не уехал без нас – не люблю опаздывать. Нада выбежала из подъезда – маленькая легкая, она стучала каблучками сапог по заледенелому асфальту. Сегодня девушка выглядела даже роскошнее, чем обычно – темное платье ниже колен со стразами, черная дубленка с широким меховым воротником, мне пришлось одеться под стать (не смог отказать) – лучший костюм, лакированные ботинки – я чувствовал себя в этом неуютно, но дресс-код, как сказала Нада, обязывает. Пожалуй, мы слишком хорошо одеты, чтобы ехать на автобусе, надо было бы вызвать такси, но Нада не просила, а мне-то что, я ко всему привычный, все равно: что автобус, что такси – все общественный транспорт.
Я стоял на остановке, было пусто, девушка быстрой походкой подлетела ко мне и надела на меня вязаную шапку, я недовольно поморщился, заметив при этом:
¬– Сама-то без шапки, вон как снежинки на волосы падают, даже не тают.
– У меня укладка, и что я буду делать, если мы оба заболеем, – при этих словах Нада ласково опустила голову мне на плечо, мечтательно прикрыв перед этим глаза – у меня на душе тут же потеплело.
– Зиночка, может не поедем никуда? Придумаешь вечно, что ни попадя. Давай останемся дома, посмотрим фильм, еду закажем.
Не открывая глаз, Нада ткнула согнутым пальцем мне в бок, выразительно прибавив «Леня!..» Я все сразу понял: мы уже оделись, вышли, стоим, она заплатила за это деньги, да и давно хотела туда пойти, а я только ною и ною, как мне не стыдно – совершенно не понятно.
Мы дождались автобуса, тот приветливо открыл свои двери, осветив тротуар перед собой теплым уютным светом, но внутри оказалось холодно и влажно, пахло ржавеющим металлом – надеюсь, Нада этого не заметит.
Дом, в котором должно было происходить «сие таинство», естественно, находился в исторической части города, был высоким, потрепанным и мрачным. Кто в здравом уме пойдет туда, еще и деньги заплатит? Явно, не я! (Что не сделаешь ради женщины, не правда ли?) Как только мы вошли, нас встретил… дворецкий? Он был в смокинге, не хуже моего костюма, усатый, с непроницаемым выражением лица. Он помог снять дубленку Наде, я разделся сам, затем нас проводили в зал. Все вокруг дышала какой-то натужной помпезностью: тяжелые шторы, канделябры с лампочками вместо свечек, потертые дорогие ковры, тканевые обои с вензелями. Мне здесь не нравилось, я метался между отвращением к этому месту и ехидной веселостью, насмешкой над всем происходящим, над всей этой нелепостью.
Мы были последними гостями (или предпоследними, меня это не особо заботило). Все были одеты, как и положено по местным правилам – дорого, без вульгарности, с ноткой декаданса. У многих горели глаза, кто-то был задумчив, самое странное – у меня складывалось ощущение, что все эти мужчины, женщины (слава богу, детей не было) собрались здесь, потому что ВЕРЯТ В ЭТУ ЧУШЬ: никто не смеялся, даже не улыбался, обсуждая предстоящий сеанс, все кивали головой, женщины будоражились. Цирк, одним словом. Я взглянул на Наду – она была другой, это я видел ясно, она предвкушала веселье, как дети, когда впервые пришли во взрослый театр – тихая, скромная, с большими любопытными глазами. Это хорошо, не знаю, как бы я пережил, если бы она была так же серьезна, как и другие.
Нас посадили за круглый стол, там было все, что нужно на таких сеансах: доска, свечи, разгоняющие полумрак, деревяшка с отверстием. Также были разложены фотографии потенциальных призраков. Как они здесь оказались? Ха! Без предоставления фотографий умерших родственников сюда не пускали – да-да, я сейчас абсолютно серьезно. За две недели до мероприятия все участники заполнили анкеты, где вопросы были в основном об умерших близких, также была необходима фотография. Я, не будь дураком, быстро вписал несуществующего человека – деда, кажется, - но Нада устроила истерику, разозлилась, сказала, что, если соврать организаторам сеанса, в лучшем случае нас туда не пустят. Пришлось вписывать тетку, почившую два года назад, о которой я едва ли знал ее имя, да профессию – преподавательница в маленьком университете. Мне было откровенно плевать на забытую всеми родственницу, в анкете я этого не написал, решил проверить способности организаторов.
Мы были не первыми. Сначала наиболее впечатлительные старушки в жемчугах и рубинах. Я уж даже подумал, не нанятые ли это актрисы, как же искусно они удивлялись, пытались рухнуть в обморок, просили воды (хот тут я их понимал, для меня, взрослого здорового мужчины здесь было душно и неприятно) и валерьянки. Что их так будоражило? Прозрачные образы умерших сыновей и мужей, плавающие в пыльной дымке, освещенной скудным светом луны из окна и свечами. Эти… «духи» даже разговаривали, плакали, воздух вокруг них «вибрировал». Кто бы сомневался – обычный проектор, фотошоп, модельное агентство, работа звукооператора – плевое дело в 21 веке, а эти ненормальные ведутся, еще и так искренне.
Объявили, что скоро будет перерыв, сразу после того, как Маргарита поговорит со своим младшим братишкой. Это уже была не старушка, совсем молодая девчонка, лет двадцати семи или тридцати, на ней была шляпка с сиреневой вуалью, по которой скрывалось прозрачное, почти как у «духов», лицо, впалые щеки, серые глаза, поджатые пухлые губы. Она взывала к брату, мальчику лет шестнадцати, погибшему из-за несчастного случая. У «духа» лицо было какой-то неправильной формы, будто переломанное во всех местах, серая кожа, ярко-голубые глаза. Меня начинало мутить. Маргариту было жаль, не скрою, но вместе с тем в груди моей поднималась колючая ярость – они проводят людей! А главное, люди так рады обманываться, как овечки, бредущие на скотобойню. Эх, вмазать бы кулаком по столу, да уйти подальше отсюда. И пусть я разорву круг (мы все взялись за руки), пусть это запрещено строго-настрого, что за ерунда, как можно смотреть на страдания бедной девушки, еще и усиливать их. Нет, злиться, уходить нельзя, не при Наде.
Но ярость внутри не угасала, она тоненькой змейкой ползла по венам вверх, к шее, к горлу, к голове, просачивалась в рот, пуская в губы яд, который щипал, щипал нестерпимо, заставлял улыбаться, а затем и вовсе посмеиваться (чего делать точно не стоило). Сеанс еще не был окончен, поэтому мои смешки, практически нервные, звучали чересчур громко и совсем грубо. Нада смотрела на меня своим отрезвляюще-осуждающим взглядом, но что я могу… Остальные от моей спутницы не отставали, поглядывали так же или хуже, будто бы это я терзаю их души, будто я заставляю переживать самые сокровенные страдания снова и снова.
Сеанс закончился. Включили электрический свет. Маргарита плакала, прижимая к вуали руки в перчатках из кружева того же сиреневого цвета. Руки мы отпустили, но Нада схватила меня за запястье с неожиданной силой – ее милые нежные руки были похожи на жесткие ветки. Она потащила меня в укромный уголок, устроить скандал (можно было не сомневаться), но перед уходом Нада остановилась, прижала руку в груди и попросила прощение (за мое, видимо, поведение) перед местной начальницей – Анной Вячеславовной – женщиной средних лет, одетой скромно, в строгий дорогой костюм, она была с блеклыми волосами и глазами и с тонкими губами. Анна Вячеславовна в ответ кивнула, а затем проводила нас строгим бесстрастным взглядом.
В коридоре было больше воздуха, и поначалу мне даже стало легче.
– Что ты там устроил, Леня? – зашипела Нада.
А что я мог ответить? Да и должен был ли отвечать?
– Анна Вячеславовна – большой профессионал, - продолжила нравоучать моя спутница. – То, что мы попали к ней, – это такая удача! Ты и представить не можешь. Поэтому и ведешь себя как десятилетний мальчишка.
«Профессионал»? «Удача»? О чем она говорит? Я был уверен, что мы пришли повеселиться, посмотреть, развлечься… Так вот почему все так лихо верят этим спиритистам, небось и денег заплатили немерено. Стоп…
– Зина, любимая, а сколько ты заплатила за это все?
– Не твоя забота мои деньги считать!
– Много, да? Больше, чем я думал?
– Ты бы столько не осилил, - холодно поставила точку Нада и ушла обратно в зал.
Все еще было душно, мне казалось, пыль заполняет мои легкие, клетка за клеткой. Как она могла? Это удар ниже пояса, она же знает, как я отношусь к деньгам, к ее деньгам. За стол я вернулся совершенно подавленный.
Все взялись за руки. Ладонь Нады была сухой и абсолютно холодной, и, сколько бы я ни сжимал ее в своей руке, ладонь оставалась такой же. Я не слушал участников сеанса, даже не смотрел на них, оставался на своем месте лишь потому, что не хотел сделать хуже, не хотел обидеть Наду еще сильнее.
Из потока невеселых мыслей меня вырвала Анна Вячеславовна.
– Леонид! – позвала она скрипучим, но уверенным голосом. – Вы сегодня будете последним.
– Выберите кого-нибудь другого, кому это нужнее, – хмуро ответил я.
– Вам нужнее всего.
Я поднял на нее глаза и не удержался от ехидства:
– Только если вам так хочется поболтать с моей тетушкой.
Анна Вячеславовна улыбнулась уголком губ, так холодно, так мрачно, будто бы весь страх, что витал вокруг все это время создала именно эта улыбка.
– Мы начинаем. Смотрите на фотографию, ничего не пропустите. И! Ни в коем случае на разрывайте круг, потому что нас ждет особенно яркое приключение.
Мне было плевать. Я уставился на фотографию тетушки, только чтобы не смотреть на людей вокруг, на Анну Вячеславовну, на Наду. Женщина без возраста, с глупыми бусами и пушистым пучком на голове.
– Мы взываем к тебе, – запели участники сеанса. – Мы ждем тебя, мы ищем встречи с тобой.
Несколько свечей потухло, фотографию тети стало практически не видно. Но вдруг лицо родственницы исказилось (я аж вздрогнул, но рук не разжал), нос ее увеличился, пучок стек вниз, превратившись в непослушную кудрявую шевелюру, подбородок поднялся, шея вздулась мышцами, прорезался кадык – я уже смотрел на свое лицо, нет, не на свое (и все вдруг стало таким четким, будто и не нужен был больше свет, чтобы видеть). Это было лицо Петра – злое, надменное, дерзкое. Это был мой брат. Мой мертвый брат.
– Леонид, а теперь вы должны ответить, – завыла Анна Вячеславовна.
Она издевается? Ответить? Я напуган до дрожи в коленях, до тряски рук. Именно это лицо я собирался забыть навсегда.
– Леня! Ленька! – из рта всех участников я слышал один голос – голос Пети, такой родной, но такой пугающий. – Скажи мне, брат! Ты всем скажи! Всем, Леня!
– Что?! – Я уже не выдерживал, все должно было побыстрее закончиться.
– Где пистолет спрятал, щенок? Зачем меня подставил, Леня? Стыдно ли тебе сейчас? Совестливо? Вспоминаешь меня? Пистолет-то где? Отвечай!
– Так нужно было! Нужно! – Кричал я, зажмурившись, чтобы не видеть эти родные до боли глаза.
– Убийство брата – это что-то нужное? – голос стал хриплым, совсем как у Пети в последние годы жизни. – Где спрятал пистолет?
Я даже, к своему испугу, был готов ответить, как вдруг ладонь Нады выскользнула из моей, зал стал прежним, голоса стихли. Я посмотрел в большие испуганные глаза девушки, она несколько раз моргнула, шмыгнула носом и выбежала из зала.
Догнал я ее уже на улице, когда она вызывала такси. Я протянул к Наде руку, хотел успокоить, но девушка оттолкнула меня и отвернулась. Мы стояли в тишине. На душе у меня, тем временем, было тяжело, неспокойно, будто с ведра с отходами сняли толстую крышку. Темнота вокруг нагнетала только сильнее, в тенях деревьев мне чудились силуэты, а в шорохе – голоса. Хотелось уехать поскорее и забыть все случившееся как страшный сон, но, даже когда мы сели в такси, темные мысли не отпускали меня.
Я вспоминал по кругу все то, что хранил в закоулках мозга. Брат. Петя. Мы были близки, занимались вдвоем делами, которыми никто не должен заниматься. Все совершают ошибки, вернее, все, кто может. Вот Нада не способна ошибиться, она, как принцесса, жила в богатстве и радости с рождения, разве она поймет, каково это, бояться завтрашнего дня, ждать прихода либо смерти, либо совести? Нет, она никогда не поймет, а значит, никогда и не простит…
Получается, Петя мне тоже не простил. У меня были долги, у него – деньги. Мое безрассудство дошло до той точки кипения, когда без этих самых денег меня бы убили (какой банальный исход для олуха вроде меня). Тогда я пошел на ограбление, пришлось убить человека. Пистолеты. У нас с Петей было два одинаковых пистолета, выполненных на заказ, с резьбой, с надписями. Они были похожи как были похожи мы. Тогда я как полный дурак пошел с таким пистолетом – яркая улика – засветил его на камерах. Идиот. Приехал домой, спрятал оружие, документы на него, чеки – все следы уничтожил, но только на него, пистолет брата оставил на месте, хотя знал, что придут за мной, что найдут, что обвинят Петю. Знал и молча ждал день за днем, неделя за неделей.
Когда мы с Надой приехали домой, она, ничего не говоря, закрылась в спальне – намек я понял сразу же, сегодня буду спать в гостевой комнате (наличие в квартире не только спальни и зала, а также гостевой комнаты, кабинета и небольшого помещения для бара сводило меня с ума и заставляло чувствовать себя неуютно). В ту ночь я долго ворочался, не мог уснуть. Помучившись так пару часов, я встал, открыл нараспашку окно, устроился на подоконнике и закурил, держа сигарету дрожащими руками. Зимний воздух не успокаивал, а заставлял думать больше, вспоминать дальше.
Через в месяц к нам в дом пришли. Пистолет Пети был быстро обнаружен, с его отпечатками, выпущенная пуля также подходила оружию брата. Рост, телосложение, повадки – все совпадала с тем, что было видно на камерах. Петя знал, он все понимал, но не рассказал, не выдал меня (тогда я и подумал, что брат простил мой страшный поступок). Шли годы, Петр сидел в тюрьме, я приезжал к нему всего раз (тогда и услышал его новый хриплый голос), но прощения не просил – не видел в этом смысла. А потом в тюрьме его убили. Меня не было на похоронах, я выбросил из головы прошлое, как выбрасывают старые тухлые вещи из окна. Я начал новую жизнь, правильную, пристойную, и утром я ее продолжу, помирюсь с Надой, забуду о призраках прошлого еще раз, и все наладится. Ах да, духи. Если они и есть, что бестелесное существо мне сделает, я силен, из плоти и крови, а приведения умеют только пугать и сводить с ума, поэтому рассудок надо держать в рамочках, тогда все будет хорошо.
Я докурил, выбросил окурок в окно, закрыл его, постоял еще. Что-то было не так, чутье, инстинкты – все кричало о чем-то, чего сознание еще не знало. Надо ли этому поддаваться? Может это шутки «прошлого»?
Было холодно. Все еще дуло, хотя окно было плотно закрыто. Но откуда тогда этот леденящий, пробирающий до мурашек холод? Тянула из коридора, из-под запертой двери. Может Нада тоже решила подышать свежим воздухом?
В коридоре и вправду было холодно, хотя окна закрыты. Я посмотрел на дверь в спальню: можно ли мне ее открыть? Да, посмотрю на Наду, чтобы убедиться, что она спит, сладко и мирно. Аккуратно нажав на ручку двери, я приоткрыл скрипучую дверь. Нада спала спиной ко мне – такая спокойная, неподвижная, только плечи… не вздымаются. Она совсем неподвижная! Включил свет, подбежал к ней, перевернул. Вся кровать оказалась залитой теплой липкой кровью, вяло текущей из перерезанного горла Нады. Я закричал, затряс ее. В полном бреду вызвал скорую, все еще стараясь разбудить девушку.
***
Позже приехала не только скорая, но и полиция. Именно они на полу нашли красивый пистолет, сделанный на заказ, с несколькими капельками крови, засохшими многие годы назад.