Из переписки Екатерины II с доктором Циммерманом (Zimmermanns Verhaltnisse mit der Kayserin Catharine II und mit dem Herrn Weikarb. Berlin, 1803; пер. с фр. Ивана Степанова)
Санкт-Петербург, 26 января 1791 г.
"Если происшествия в течение XVIII века доставили России славу, так что завистники были поражаемы от удивления, то не надо искать тому другой причины, кроме самых козней и ухищрений врагов России; желая причинить ей великие бедствия, они принудили ее открыть способы, о которых никто бы не думал, потому что главные участники в этом предприятии знали Россию худо и еще хуже ее пособия.
Войны, против нас затеваемые, никогда не имели других последствий, как только сделать войска наши победоносными, и помогли нам столько податься вперед, что после Семилетней войны (здесь возврат Пруссии земель завоеванных Россией), а после первой войны с Портой я имела честь возвратить блистательной Порте три области вдвое больше прусского королевства и несравненно лучше климатом и местоположением, не считая Тавриды и островов в Архипелаге.
Не смотря на всё это, тогда говорили то самое, что говорят и теперь, что у нас нет ни денег, ни войск, ни пособий. И тогда платили деньги газетчикам и теперь делают то же самое, чтобы они писали нелепости о мнимых затеях России, будто она старается опрокинуть все правительства кознями, деньгами, силою.
Здесь они сами себе противоречат, ибо у кого нет ни денег, ни силы, тот не может давать первых или употреблять последней. Козни бывают средствами слабых, клеветы - средствами злобных. Ни те, ни другие не пристойны для великой империи; они не вяжутся с откровенностью, правотой и величием души, которых все желают видеть в людях, призванных к управлению судьбой человеческою; и вот именно то, в чем нас обвиняют.
Бог ведает, что уже не я же занимаюсь кознями и что мои намерения не подлы и не злы. Но также уверяю, что никакая сила человеческая не принудит меня сделать что-либо противное пользе моей империи и несообразное достоинству короны, которую ношу; а, впрочем, как Богу угодно.
Вражда к России в некоторых людях доходит до того, что они ненавидят и частных людей. Слыша их речи и читая их сочинения, невольно подумаешь, что у нас нет людей вообще, ни даже военных. Однако же, кажется, что наши генералы должны бы иметь некоторое право на их почтение, так как служили в разных войнах, выиграли столько сражений, взяли столько городов, побили столько войск в Европе и Азии, завоевали столько областей, что на свете много целых поколений, которые сделали и видели меньше, нежели у нас один человек.
По крайней мере, по справедливости нужно бы им приписать некоторую опытность, соединенную с благоразумием, нужным для преодоления своих неприятелей. Может быть нас считают страдающими безденежьем, потому что мы вынимаем деньги из сундуков своих без всяких обрядов, которые бы придавали тому важность.
И то еще правда, что казначейства помещены не в самых погребах моих покоев; а как эти погреба, я думаю, пусты, то и говорят, что они не наполнены, и в этот, случай говорят правду.
Но до сих пор, слава Богу, когда надобны были деньги, мы давали их безостановочно. Налогов не налагала, а войска всегда были на военной ноге; содержать же их другим образом у нас и не знают. Впрочем, я очень миролюбива и желаю мира со всеми моими соседями; не имею намерения начинать войны с кем либо, но сколь скоро на меня нападут, то, кажется, уже доказала, что защищаться умею.
Думаю, что легче всего иметь дело с неблагодарными; правое дело есть первая ступень к славе, и что бы ни говорили, ничто в свете не может прикрыть несправедливых поступков, еще менее высокомерие в глазах даже современников, а еще меньше в глазах потомства. Если на меня нападут, то буду сражаться одна или с помощью союзников.
Вы можете быть уверены, что ни на что более не полагаюсь, как на единую помощь Божеского благословения, на мое правое дело и на усердие моих подданных, которым я служу в качестве ходатая и которые, конечно, не покорятся никакому повелению, кроме моего, основанного на их интересах и на достоинстве моей власти.
Наконец, желательно бы было, чтобы за всеми хитрыми затеями политики и за шумом сражений последовала тишина. Никто в том столько не нуждается, как бедные турки, которые уже при последнем конце и которых проводят пустыми обещаниями. Они погибнут, без сомнения, если только война будет продолжаться; сколько ни постараются обманываться на счет их судьбы, однако ж, кто не находит помощи в себе самом, тот не может найти и в другом месте; сколько ни расточают всевозможных сокровищ, однако ж, не воскресят тем ни одного умершего и пр.".
Санкт-Петербург, 29 января 1789 г.
"Мой век напрасно меня боялся, я никогда не хотела кого-либо пугать, а желала быть любимою и почитаемою, если того стою, и больше ничего. Всегда я думала, что все клеветы на меня происходят от того, что меня не понимали. Я знала весьма многих людей, которые были гораздо умнее меня, но я никогда не имела против кого-либо злобы; никогда я не завидовала кому-либо.
Мое желание и удовольствие состояло в том, чтоб осчастливить всех; но так как всякий хочет быть счастливым по своему, или сообразно со своим нравом, то желания мои часто находили препятствия, которых я не понимала. Конечно, не было злости в моем честолюбии (ambition), но, может быть, что я слишком много предпринимала, полагая, что люди способны сделаться рассудительными, справедливыми и счастливыми.
Род человеческий, вообще, наклонен к безрассудству и несправедливости, которые мешают счастью. Если бы он придерживался правил рассудка и справедливости, тогда бы и в нас нужды не было; что же касается до счастья, то всякий, как я уже сказала, понимает его по-своему. Я уважала философию, потому что в душе моей была всегда отменною республиканкой.
Признаюсь, что такое расположение души моей может казаться противоречащим моей неограниченной власти; однако ж, в России никто не скажет, что я злоупотребляла своею властью. Люблю художества по истинной склонности. Собственные мои сочинения почитаю безделками. Я писала в разных родах и все написанное мною кажется мне посредственным, почему я не придавала своим сочинениям какого-либо значения; они служили для меня лишь забавою.
В политическом моем образе действий я старалась следовать начертанию, которое мне казалось полезнейшим для моего государства и сноснейшим для других; если б я знала лучшее, конечно, я бы предпочла оное. Европа напрасно опасалась моих намерений, которые, напротив, для нее были совершенно полезны. Мне часто платили неблагодарностью, но никто не скажет, чтобы я была неблагодарна. Я нередко мстила своим неприятелям, делая им добро, или прощая их. Вообще, человечество имело во мне друга, который не изменял ему ни в каком случае".