Кроме работы на тренажёрах, приходилось периодически ходить в наряды, в основном, в караул. Поначалу, несколько раз приходилось стоять на посту №1 – у полкового знамени. Это было самым неприятным и мучительным делом и очень сильно выматывало. Пост располагался в холле штаба полка, постоянно мимо проходили офицеры, отдавая честь знамени, поэтому никакой возможности расслабиться не было. Чтобы занять себя, я повторял про себя стихотворения Есенина, многие из которых знал наизусть – это помогало скоротать время. Благодаря тем тренировкам, многие из них я помню и сейчас.
Ближе к концу службы, меня в карауле часто назначали выводным на гауптвахту. В обязанности выводного входило сопровождать арестованных солдат и сержантов в туалет, на работу и прочее. Обычно никаких проблем не возникало: расхристанные, не подпоясанные солдатики (ремни на «губе» не полагались) плелись впереди, я следовал за ними на расстоянии нескольких шагов сзади с карабином на плече. Доведя их до места работы, например, до вагона, который им необходимо было разгрузить, я устраивался где – нибудь в тенёчке, а арестанты, не торопясь, принимались за работу. Затем я вёл их на обед, потом опять на работу – так проходил день.
Но не всё всегда проходило гладко. Однажды я в карауле, в качестве выводного я сам «заработал» трое суток гауптвахты. Дело было так: повёл я как – то жарким летним днём арестованных за обедом в соседнюю часть. Часть была гвардейской, элитной и туда наших арестантов не пускали – на проходной они передавали пустые вёдра гвардейцам. Под дужки вёдер продевались длинные палки и на них арестанты несли пищу своим сокамерникам - с супом, кашей и компотом. Так вот, однажды, передав вёдра гвардейцам, мои подопечные арестанты улеглись в тенёчке у забора, возле КПП, их разморило от жары и они безмятежно задремали на травке. Ждать нужно было не меньше получаса, и я тоже решил немного покемарить. Улёгся на травку рядом с арестантами, обнял свой карабин и задремал.
Вдруг, через дрёму услышал громкую отборную матерную ругань. Открыл глаза, вскочил и похолодел: Боже, передо мной стоял самый страшный человек в карауле – комендант Уманского гарнизона, капитан по званию и махровый сталинист по убеждениям (такие слухи о нем ходили), помешанный на дисциплине. Вскочив и улучив небольшую паузу в криках капитана, я доложил, что мы тут делаем. Немного успокоившись, он скомандовал нам построиться, причём поставил меня в строй, вместе с арестованными. Затем пошёл вдоль строя, объявляя каждому арестанту по пять суток ДП (дополнительного ареста). Дойдя до меня, он объявил мне трое суток ареста, причём я должен был сам доложить об этом своему начальнику караула.
Я был в шоке: так дёшево попасть, вместо охранника оказаться арестованным, но деваться было некуда. Вскоре нам вынесли обед, и мы поплелись к себе на гауптвахту. Там я всё честно рассказал начальнику караула, молодому лейтенанту из эскадрильи. Лейтенант задумался: он знал, что служба на аэродроме – это больше работа, чем служба и отсутствие каждого специалиста сказывается негативно. Подумав, он объявил мне своё решение: если до конца караула он получит подтверждение моего ареста от коменданта, меня придётся оставить на «губе» уже в качестве арестованного, если нет – уеду вместе со всеми в казарму. Потянулись долгие часы ожидания, но, слава Богу, всё было тихо: наряд закончился, мы погрузились в грузовик и через полчаса я был в родной казарме, никакого наказания для меня не последовало.
В наряды приходилось ходить не только в караул, но и дневальным. На входе в нашу казарму стояла тумбочка и около неё день и ночь стоял дневальный, вооруженный штык – ножом от карабина СКС (скорострельный карабин Симонова). Обязанности дневального были несложными - стоять у тумбочки на входе в казарму, наблюдать за порядком в казарме, в случае появления офицеров подавать команду: «Рота смирно, дежурный по роте на выход». Несмотря на это, стояние у тумбочки сильно утомляло, а стоять нужно по два часа без перерыва. Когда я отслужил полтора года, меня стали назначать дежурным по роте. Его обязанности были шире, чем у дневального – надо было всегда держаться начеку, не позволять дедам лежать днем на кровати, что они постоянно норовили делать, встречать начальство.
Однажды у меня в этой должности произошел неприятный инцидент. Встретив очередных проверяющих – офицеров, я повел их по казарме; вдруг один из них подошел ко мне и начал браниться, показывая на меня. Оказывается, я допустил целый набор нарушений – у меня не была застегнута верхняя пуговица кителя, из - под него виднелся свитер, не положенный солдату, а штык – нож от карабина висел не на том боку. Не помню, чем закончился этот инцидент, но дежурным по роте в наряд я больше не ходил - обиделся. Когда меня назначали дежурным по роте, я менялся с кем – нибудь из дневальных втайне от начальства. У дневального, тем более у старослужащего была одна немаловажная привилегия – в свободное от стояния на тумбочке время можно было спать, сколько угодно, что я и делал, памятуя святое: «Солдат спит, а служба идет».
Примерно два раза в год в казарме устраивалась генеральная уборка с натиранием полов мастикой. Все койки сдвигались в один угол казармы, полы тщательно выметались, затем поливались специальной мастикой, а она растиралась с помощью специальных приспособлений, которые представляли собой деревянные ящики, в которые были вложены железки для утяжеления. Снизу ящики были обшиты шинельным сукном, сбоку к ним были приделаны длинные ручки. Называлось такое приспособление почему – то «тёщей». Взявшись за ручку, мы по очереди таскали тяжелую «тёщу» туда – сюда, растирая мастику по полу до блеска. Работа была тяжелой и занимала весь вечер, до отбоя.
Как – то ночью, в казарме со мной произошел удивительнейший случай – ничего подобного в моей жизни никогда больше не было. Моя койка стояла в казарме напротив окна, моим соседом слева был младший сержанте Красносельцев– этакий деревенский увалень со светлыми кудрями. Так вот, однажды вечером, как обычно, прозвучала команда «Отбой» и мы улеглись отдыхать. За день мы все очень уставали, и проблем с засыпанием не было – я, как всегда, уснул мгновенно.
Я проспал уже несколько часов, как вдруг ощутил, что по моему одеялу, от ног к голове кто – то идет. Через сон я успокоил себя – это кошка. Именно так в детстве наш домашний кот ходил по моему одеялу. Он не наступал на ноги, но по равномерному натяжению одеяла его ходьба по постели ощущалась. Вот уже она подходит к голове…Я уже успокоился и протянул руку, чтобы погладить кошку и уже ощутил теплую шерсть, как вдруг всего пронзила мысль: «Откуда кошка могла взяться в казарме?!!!» Хотел приподняться на койке - посмотреть, но не смог – тело почему – то отказалось подчиняться. От ужаса я весь похолодел. Решил закричать, позвать дневального, но…ничего не вышло, из горла раздался лишь хриплый сип, как будто кто – то перехватил горло… Меня охватило ощущение какого – то неописуемого, непередаваемого ужаса… Не знаю, сколько это продолжалось, пока я не вскочил и не уселся на койке…
Была глухая ночь, вся казарма – примерно сто человек, спала, на соседней койкепохрапывал младший сержант Красносельцев. Я встал, сходил в туалет, опять лег и уснул. Утром рассказал о ночном приключении Красносельцеву.Тот был уже старослужащим – служил на полгода больше и меня сразу «успокоил». «Это домовой», - заявил он сразу, выслушав мой рассказ. «Такие случаи уже бывали в казарме, «деды» рассказывали», - добавил он.
Нельзя сказать, чтобы это объяснение меня удовлетворило, но другого не было. Точнее, было – потом некоторые мои друзья говорили, что так бывает при неожиданном сердечном приступе. Но сердце меня никогда, ни до того, ни после меня не беспокоило и ничего подобного со мной в жизни не повторялось. Так, что я сейчас склоняюсь к версии младшего сержанта Красносельцева...
(Продолжение следует)