Юбилейным торжествам по случаю 100-летия Отечественной войны, проходившим на Бородинском поле в 1912 году, посвящено значительное количество работ. Однако до сих пор внимания исследователей не привлекало обеспечение общественной безопасности в ходе торжеств, а также в процессе их подготовки.
В то же время в фонде Московского губернского жандармского управления (далее – МГЖУ) в ГАРФ сохранился обширный комплекс документов, посвящённый этой тематике. Некоторые документы, направленные руководившему организацией торжеств В. Ф. Джунковскому, отложились также в фонде Канцелярии московского генерал-губернатора в ЦГА Москвы.
Первым проект организации охраны Бородинского поля в дни торжеств предложил ещё 5 июля 1911 года можайский исправник Л. А. Красовский. В докладной записке губернатору он вызвался лично возглавить этот процесс вместе с приставом 1 стана (в который входили, в том числе, Бородинская и Кукаринская волости). Всю территорию поля Красовский предлагал разделить на семь участков с центрами в Шевардино, Фомкино, Валуево, Беззубово, Маслово, Татариново и Утице. В каждой из этих деревень следовало не позднее 1 августа 1912 года разместить по чину уездной полиции в сопровождении урядника и четырёх конных стражников. В свою очередь, сам Красовский должен был разместиться с такой же свитой в Спасо-Бородинском монастыре, а пристав – в деревне Семёновской вместе с урядником и двумя конными стражниками[1]. Таким образом, в проекте Красовского основное внимание уделялось охране границ поля.
С началом 1912 года, однако, процедура охраны Бородинского поля в дни торжеств стала предметом внимания в столице, где была образована особая комиссия по выработке мер охраны во время празднования столетнего юбилея Отечественной войны в Москве и Московской губернии под председательством товарища министра внутренних дел И. М. Золотарёва. На её заседаниях присутствовал генерал от инфантерии В. Г. Глазов, руководивший основной межведомственной комиссией по организации празднования.
На первом заседании 14 января комиссия согласилась с разделением поля на семь охранных участков (с образованием восьмого участка в Колоцком монастыре в случае, если император пожелает его посетить) и поручить общее руководство им можайскому исправнику, однако сдвинула срок начала охраны на 25 июля. В то же время комиссия сочла, что среди центров участков обязательно должны быть станция Бородино, село Бородино, Шевардино, Маслово и Семеновское, усилив, таким образом, надзор за центральной частью поля. Кроме того, было увеличено в два раза по сравнению с проектом Красовского количество полицейских чинов на каждом участке с тем, чтобы половину из них по-прежнему составляли представители местной полиции. Также комиссия обратила особое внимание, что городовых для усиления охраны в дни торжеств необходимо командировать из других губерний, «желательно из Петербурга, как наиболее опытных в деле охранения порядка в присутствии Их Величеств», хотя Джунковский настаивал, что в стосаженной полосе по сторонам маршрута царской семьи наблюдение всё же следует возложить на местную полицию, лучше знающую местность, «дабы не обижать ее недоверием»[2].
На втором заседании комиссии 22 января был определён и порядок охраны со стороны жандармов. Комиссия решила временно переместить в Бородино из Москвы помощника начальника МГЖУ по Можайскому, Верейскому и Рузскому уездам и командировать ему в помощь за месяц до высочайшего прибытия 3 жандармских офицеров и 13 унтер-офицеров, а также, по предложению начальника Московского охранного отделения, 29 филеров. Кроме того, в сам Можайск следовало командировать 1 жандармского офицера и 3 унтер-офицеров. Наконец, начальник Смоленского губернского жандармского управления должен был командировать офицера и несколько филеров в Гжатск, а также назначить офицера для наблюдения за крёстным ходом из Смоленска и прикомандировать несколько филеров[3].
Эти меры опирались, несколько его видоизменяя, на «Положение об учреждении в Бородино отдельного жандармского пункта», поданное 20 января Джунковскому начальником Московского охранного отделения П. П. Заварзиным. Пункт следовало разместить в селе Бородине, под руководством особого жандармского офицера, который бы подчинялся непосредственно начальнику МГЖУ. При нём должен был находиться ещё один офицер на случай замещения. В штат канцелярии пункта также должны были войти машинист, три командированных жандармских унтер-офицера «для письменных занятий», ещё три «для несения службы при пункте» и один сторож. Ещё четыре жандармских офицера, в свою очередь, должны были разместиться в селе Бородине у дворца, в Спасо-Бородинском монастыре, в Горках и Семёновском, а 28 унтер-офицеров быть размещены во всех деревнях и хуторах (село Старое, деревни Захарьино, Новая, Логиново, Беззубово, Романцево, Хомуты, Валуево, Фомкино, Шевардино, Доронино, Псарево, Князьково, Криушино, Горошково и Татариново, а также хутора Алексицы и Михайловское) по одному, а в монастыре, Маслове, Семёновском, Бородине и Горках по два. Кроме того, 29 филеров и 1 за старшего следовало разместить: 9 на вокзале, 8 в участке Бородинского поля, 3 в районе дворца, 3 в Можайске, 3 «к памятнику Бородина», 3 к монастырю и 10 при офицере для наблюдения за крестным ходом от Смоленска[4]. Начальником пункта Заварзин предлагал назначить помощника начальника МГЖУ в Можайском, Рузском и Верейском уездах ротмистра М. Н. Ершова[5].
Именно Ершову и предстояло стать главным действующим лицом, на которое легли задачи по подготовке и осуществлению мер безопасности в преддверии юбилейных торжеств. Однако его первоочерёдной задачей в первой половине 1912 года стала проверка благонадёжности местных жителей. Согласно позднейшему отчёту Ершова, работы в этом направлении были начаты ещё в начале октября 1911 года распоряжением начальника МГЖУ. Жандармскими унтер-офицерами были составлены списки жителей по сёлам и деревням Бородинской, а также частично Глазовской и Кукаринской волостей; населённые пункты отбирались на расстоянии не менее 10 верст от Бородина, а на запад и юг даже больше, вплоть до границы с Гжатским уездом Смоленской губернии[6].
В целом территория Можайского уезда в предшествующие бурные годы избежала существенных революционных потрясений. Когда уже в июне 1912 года с целью составить обзор революционного движения в уезде, Ершов, переведённый в Московскую губернию лишь в 1908 году, обратился за помощью к своему предшественнику Н. Ф. Бабчинскому, к этому времени ставшему начальником Курского губернского жандармского управления, тот ответил, что «за сравнительной давностью времени не может быть полезен, но может лишь сказать, что резких выступлений в уездах не было, движение проявлялось главным образом в деятельности крестьянского союза, выразившемся в агитации, составлении приговоров по шаблону союза и митингах. Пропаганда и агитация велись в Можайском и Рузском уездах учительницами, учителями и врачебным персоналом»[7]. Бабчинский также посоветовал обратиться к можайскому исправнику Красовскому. Материалы ведомственного архива подтвердили мнение Бабчинского. Как указывал позднее в отчёте Ершов, «в городе и уезде не было революционных организаций, которые давали бы о себе знать прочно организованной работой, широким распространением партийной литературы» и тому подобной деятельностью, не было и «организаций и групп с опасным террористическим оттенком… Освободительное движение выражалось в основном в деятельности Всероссийского крестьянского союза» (таковая в пределах Бородинской волости преимущественно была сосредоточена в деревнях Горячкино, Грязи и Валуево, вблизи которой в лесу даже разбрасывались листовки). Впрочем, в летучей боевой группе эсеров, по материалам архива, состояли скрывавшийся на 1912 год У. Снигирёв и вернувшийся на родину Д. Семёнов из Глазовской волости, а также проживавшие на 1912 год в Москве А. и Г. Волковы из дер. Каменки Бородинской волости[8]. Группа эта, очевидно, действовала в Можайском уезде, поскольку А. Волков обсуждал со Снигирёвым не только поджоги помещичьих имений, но и покушение на Бабчинского, за что и был выслан в Тульскую губернию, а сам Снигирёв – в более отдалённую Олонецкую[9].
В то же время революционные события 1905-1907 годов породили в крестьянской среде большое количество мелких правонарушений. Наибольшее их число было сосредоточено в Глазовской, а также в пригородной Кукаринской волостях. Однако присутствовали отдельные примеры и среди жителей Бородинской волости. Так, например, жители дер. Липовки В. Клочков и Н. Мухин привлекались в 1906 году за преступную пропаганду среди крестьян. В 1907 году их односельчанин А. Дубровин даже был выслан в Архангельскую губернию сроком на три года (позже последовало уточнение, что высылали его после того, как он «помещен был в уездную тюрьму за подстрекательство крестьян к грабежам помещичьих усадеб отобрании земель их и к ниспровержению существующего государственного общественного строя»[10]), а крестьянин с. Старого В. Веселов тогда же отбывал за неуказанное государственное преступление наказание в уездной тюрьме (сам Веселов не смог вспомнить, за что сидел, но предположил, что за знакомство с крестьянами дер. Аксаново, один из которых был даже сослан в Сибирь[11]). Известным оказалось преступление А. Николаева из дер. Романцево, который также отсидел месяц в уездной тюрьме за то, что 30 июля 1907 года вместе с односельчанами ходил с красным флагом и пел «Марсельезу» (очевидно, имеется в виду «Рабочая Марсельеза» на текст П. Л. Лаврова). Впрочем, Николаев к 1912 году перебрался на жительство в Москву. В дер. Хомуты В. Антонов в 1908 году привлекался за хранение брошюр преступного содержания, крестьянин сельца Нового А. Брянский в том же 1908 году привлёк внимание пением революционных песен, высказывающих «дерзостное неуважение верховной власти и оскорбительные выражения по адресу» государя, а в селе Ельне И. Пророков тогда же в местной церкви на предложение священника молиться за государя говорил: «зачем нам молиться за царя, когда он для нас ничего хорошего не делает, они там пьянствуют, а мы будем молиться за них»[12].
Список всех привлекавшихся за подобные преступления с 1905 года по Можайскому, Рузскому и Верейскому уездам был 14 апреля представлен начальником МГЖУ Джунковскому. Относительно каждого из них была сделана помета, следует ли данное лицо не допускать лишь к участию в добровольной охране высочайших особ, запретить ему в принципе доступ в места высочайшего посещения либо, возможно, применить более жёсткие меры. В особый список также вошли родственники сосланных лиц и психически больные. Кроме того, отдельно сообщалось, что, помимо тех, сведения о ком сохранились в архивах московских жандармов и «охранки», ещё 323 лица «по мнению пунктовых жандармских унтер-офицеров и можайского уездного исправника навлекают сомнения в политической благонадёжности, отбывали наказание в Можайской уездной тюрьме и вообще замечены в неодобрительном поведении»[13].
Этот список сохранился в текущем делопроизводстве самих жандармов. Из всех перечисленных в нём лишь трое (включая одного дворянина) проживали в самом Можайске, все остальные были крестьянами различных сёл и деревень уезда. Бородинская волость и здесь оказалась далеко не самой неблагонадёжной, хотя почти двадцать её жителей всё же подвергались ранее тюремному заключению в административном порядке, а один отбывал арест при уездной полиции. Безусловным лидером по количеству попавших в список вновь стала Глазовская волость. «Вредное направление в политическом отношении», за которое подвергались аресту уездной полицией местные крестьяне, охватывало столь разнообразные преступления, как оскорбление государя во время присяги новобранцев, подстрекательство крестьян к неплатежу податей, распространение ложных слухов о самовольном взыскивании старостой земских сборов и даже угрозы сжечь строение крестьянина Журавлёва, сопряжённые с вымогательством[14].
Помимо выявления лиц, замеченных в предосудительном поведении в прошлом, следовало уделить внимание и текущей ситуации в уезде. 14 февраля 1912 года Ершов сообщал в письмах можайским исправнику Красовскому и жандармскому вахмистру Трунову, что «среди крестьян Можайского уезда в настоящее время циркулируют в самых различных вариантах слухи и разговоры относительно предстоящих в августе месяце... юбилейных торжеств; особенную сенсацию производят неизвестно кем упорно распространяемые рассказы о возможной даже к моменту празднеств мобилизации с усиленным призывом в ряды действующей армии запасных разных сроков службы. Сообщают, что торжества неминуемо будут омрачены бунтом собранных… воинских частей, каковое обстоятельство якобы послужит сигналом для возникновения и распространения революционных выступлений и в других местностях империи. Как меру предохранительную, для избежания имущественных потерь при имеющей наступить общей неурядицы рекомендуют из интеллигентных кругов, заблаговременно спешить с выниманием денежных вкладов и других ценностей, отданных на хранения в сберегательные кассы и иные правительственные учреждения. В виду немногочисленности и инертности населения в местном уездном городе Можайске имеются основания источник распространения означенных злонамеренных слухов предположить в соседнем уездном городе... Гжатске», поскольку «уже и ранее, по сведениям агентуры, в лице проживающих там евреев оказывается весьма вредное влияние на крестьянское население путем периодических выпуска и распространения преступных воззваний и слухов».
Трунову также поручалось проверить конкретных неблагонадёжных лиц, фигурировавших в полученной информации. Так, «из отдельных «лево» настроенных лиц, оказывающих дурное влияние на крестьянскую среду, должно отметить в деревне Язеве братьев Гущиных». А. Гущин, постоянно проживавший в Москве, летом 1911 года, по этим сведениям, «сорганизовал даже… небольшую» социал-демократическую «группу, занимался сбором денег на организацию и раздавал крестьянам имевшиеся у него книжки революционного содержания; имелась особая квитанционная книжка для сбора денег». Его старший брат, который «является человеком вообще революционно настроенным... содействовал... в раздаче книжек... и неоднократно вел разговоры на тему о бесполезности военной службы, отказе об уплаты податей и желательности убавить количество помещичьих земель». Секретный источник также утверждал, что «летом в небольшое имение» поблизости «приезжает какой-то молодой «барин», с которым братья Гущины водят знакомство». Ещё одним подозрительным персонажем был крестьянин дер. Новосурино И. Камынин, который «отбыл три года заключения в Бутырской тюрьме за оскорбление в бытность на военной службе в 1905-1906 гг. офицера и является озлобленно-левого направления человеком, который неоднократно порицал действия правительства и выражал недовольство спокойным настроением государственной думы. Обладая даром слова и резко выступая на сельских сходах, он пользуется влиянием среди крестьян и одно время даже намечался ими для избрания на должность старосты». Наконец, «жена владельца» имения близ дер. Тёсово якобы «рассказывала крестьянам о том, что во время торжеств надо ожидать беспорядков, что войска будут громить крестьянские усадьбы, насиловать женщин и убивать свое начальство и что разумным людям нужно теперь же прятать свое добро и спешить вынимать деньги из сберегательных касс»[15].
Однако, по большей части, все эти сведения оказались ложными. Так, уже 19 февраля Трунов сообщал об отсутствии среди населения подобных слухов, а 22 февраля доложил и о результатах по проверке конкретной информации. Камынин действительно обвинял старосту в растрате 114 рублей общественных денег, не принимал от него денег в уплату уполномоченным по общественным ходатайствам и говорил: «что нам прежние порядки не нужны, настал двадцатый век, ты думаешь, как правительство кидает деньгами, так и ты кидаешь». В то же время Гущины в деревне не проживали, а упомянутый «барин», оказавшийся сыном-студентом владельцев соседнего имения, и вовсе не был с ними знаком, а «проводил время лишь за ловлею рыбы в реке Мжуть на удочку». Полностью ложными оказались и слухи о тёсовском имении, тем более что никто из владельцев соседних имений под данное описание не подходил. Трунов отмечал, что в действительности слухи, в основном, распространяются «лицами, занимающимися нищенством», которые на ночлеге рассказывают о близящихся беспорядках. По преимуществу эти лица оказались «люди молодые и здоровые». Так, один из них, задержанный как раз в Тёсово, на вопрос, почему он нищенствует, ответил, что раньше был в Москве мастеровым и получал хорошее жалованье, добавив, «что подождите придет 1912 год, его спросили что же будет, вот тогда увидите и вас попросят»[16].
Согласен был с Труновым и Красовский. 16 февраля он заявил в письме начальнику МГЖУ, что, «вращаясь ежедневно в кругах местной интеллигенции, решительно не наблюдал стремления и не слыхал разговоров о выемке денежных вкладов» (тем более что, кроме купцов, у интеллигенции, по его мнению, почти не было вкладов), и что по собранным им «справкам не наблюдается поспешности и усиленного вынимания вкладов». Что до разговоров относительно мобилизации, то их Красовский связывал с «войной» (то есть начавшейся в это время Первой Балканской войной), и, по его мнению, они «вытекали из газетных сообщений и дипломатических трений»[17].
Как выяснилось позднее, сомневались в масштабах слухов и в московской «охранке», начальник которой в конце марта препроводил начальнику МГЖУ агентурную записку, согласно которой «среди крестьян Можайского уезда не замечается сорганизованности в связи с предстоящим юбилеем, но видна известного рода растерянность и опасения, вызываемые глухими толками и неопределенными слухами о возможных революционных выступлениях в момент самих торжеств не только со стороны «подпольных» партийных организаций, но также и среди воинских частей»[18]. Дальше в ней, впрочем, повторялись прежние слухи про Гущиных, Камынина и тёсовскую барыню.
Вскоре Гущины прибыли из Москвы в родную деревню на Пасху, но, вопреки вновь возникшим у жандармов подозрениям, ни в чём предосудительном действительно замечены не были и благополучно вернулись обратно в город[19]. Что до Камынина, то по данным на лето 1912 года он, как «озлобленно-ленивого направления человек», был задержан и содержался под стражей в Москве[20].
В то же время фиксировались и новые недозволенные высказывания среди крестьян Можайского уезда. Так, крестьянин дер. Старой Тяги Порецкой волости Н. Зенин 19 марта в чайной лавке в своей деревне распространял слухи, что 1 мая при прибытии в Москву государя будет погром, «для чего будто бы все приготовлено», а крестьянин дер. Высокой Бородинской волости А. Набатов, на тот момент, впрочем, уже содержавшийся в уездной тюрьме за убийство, говорил о земских сборах, что «все правительство надо поднять на воздух»[21]. Обнаружилось также, что временно проживающий непосредственно на Бородинском поле, близ дер. Семёновской, лесным сторожем крестьянин Верейского уезда Ф. Соловьёв в 1909 году «привлекался к административной переписке по делу о распространении среди рабочих суждения, что не нужно царя, правительства, полиции и Бога, а также подстрекал рабочих фабрики к забастовке». Впрочем, за прошедшие три года он больше не был замечен ни в чём неблаговидном[22]. К сожалению, из документов неясно, был ли Соловьёв выдворен с Бородинского поля в преддверии торжеств.
Однако основным центром революционных умонастроений служила Глазовская волость. Поскольку она располагалась непосредственно на противоположном берегу Москвы-реки от Бородинского поля, происходящие в ней события вызывали особые опасения жандармов. Так, 26 февраля тамошний унтер-офицер Цыганов доносил Трунову, что в волости выявлено девять экземпляров революционных брошюр. При этом волостной писарь задерживал их передачу полиции[23]. 29 февраля крестьяне дер. Хотилова Ф. Акимов и Д. Вуколов на сельском сходе говорили, что «у помещиков много земли, надо ее отобрать и передать крестьянам, что нам остаётся только сплотиться и тогда мы отбросим военную и политическую силу», а 1 марта крестьянин дер. Старой Слободы Н. Королев в аналогичных обстоятельствах рассуждал, что правительство присвоило часть продовольственных денег и грабит крестьян, а по поводу составления призывного списка выразился так: «берут в солдаты для охраны их чертей» («т. е. правительства», как уточнили в своей документации жандармы)[24].
Чуть раньше в волости произошло нечто ещё более возмутительное и вызвавшее обширную переписку. 29 марта Цыганов получил сведения, что ещё в ночь на 18 февраля[25] в селе Мышкино на квартире местного ветеринарного врача Н. Маркова произошло собрание, в котором принимали участие крестьяне В. Быков с женой и П. Демидов, а также местные священник и дьякон. На собрании высказывалось мнение, что «не нужно не только государя, но и правительства, потому что оно неправильно делает, а крестьян села Мышкино нужно жечь за то, что они не вступают в нашу партию». Быков уже 10 апреля был по распоряжению Джунковского арестован и выслан на один год в Рязанскую губернию[26]. В дальнейшем, по различным агентурным сведениям, выяснилось также, что он в 1906 году привлекался за участие в деятельности крестьянского союза, хотя и был оправдан, а в последнее время «оказывал вредное влияние на крестьян в составе землеустроительной комиссии», вёл «агитацию в пользу партии народной свободы» и даже прилагал усилия к организации в Мышкине «кооператива для избавления от кулаков». Кроме того, ему под псевдонимом «товарищ Снигирь» писал односельчанин, прожектёр-террорист 1905 года У. Снигирёв[27].
Между тем, продолжая расследование о столь возмутительном собрании, унтер-офицер Цыганов установил, что на нём присутствовала также местная учительница Е. Мельникова с мужем. Дальнейшее расследование зашло в тупик: хотя местный староста сообщил Цыганову, что соответствующие речи вёл ветеринарный врач Марков, выяснилось, что узнал он это от проживающей в одном доме с Марковым односельчанки, а та давать показания отказалась[28]. Куда более существенные результаты принесла разработка Мельниковых. Так, оказалось, что, по некоторым данным, А. Мельников и три его брата ещё с 1909 года известны как члены группы «анархистов-коммунистов»[29] и участвовали тогда же в ограблении на 10500 рублей крестьянина Вахрамеева в Горетове. Но, в отличие от братьев, из которых один был, как член партии эсеров, арестован в Москве «за отправку на Кавказ патронов, краденых через знакомых рабочих с завода «Инарва», и выслан на два года в Архангельскую губернию» вместе со вторым братом, а третий ранее содержался в Нижегородской тюрьме за принадлежность к «анархистам-коммунистам»[30] (впрочем, к 1912 году все они, кроме исчезнувшего из поля зрения жандармов эсера, оставили преступный образ жизни[31]), Мельников каким-то образом смог избегнуть внимания следствия. Хотя именно эта информация попала в общие списки правонарушителей, составленные в МГЖУ, секретные агенты придерживались разных мнений о Мельникове. Так, нанятый в конце июля в агенты ранее подвергавшийся высылке мышкинский крестьянин Крюков докладывал, что, хотя Мельников и был близок к Быкову, но сам он «социал-демократ», и поэтому не вёл агитации, а, напротив, именовал себя «профессионалом». А агент, скрывавшийся под псевдонимом «Дюма», и вовсе утверждал, что Мельников «ничего особенного не проявлял, но безусловно умный человек»[32].
В любом случае, Мельников ещё 10 мая выехал по месту работы в Петербург, где 26 мая и подвергся обыску. Обыск этот оказался безрезультатным, однако о нём была извещена Е. Мельникова письмом на имя своей сестры Т. Архангельской, в котором некая «Дора» сообщала о якобы проходящих в Петербурге массовых арестах, об аресте А. Мельникова и о необходимости «всё уничтожить». Получив «совершенно секретным путём» это письмо, жандармы устроили у учительницы обыск, в ходе которого 1 июня и обнаружили три брошюры по анархизму, из них одну «преступного содержания». Мельникова была арестована и препровождена в уездную тюрьму, однако 8 июля отпущена без дальнейших последствий[33]. Ещё более любопытные результаты принёс обыск у знакомого Мельниковой, крестьянина дер. Крылатки Ф. Колесникова, у которого обнаружился «подбор брошюр Льва Толстого тенденциозного характера».
17 июня подвергся обыску и Марков, который оказался предусмотрительнее и, как позднее докладывал агент «Дюма», «до обыска спрятал где-то корзину и недавно отвёз в Москву, причем она тяжёлая». После безуспешного обыска Марков заявил, что попросил знакомого напечатать о происходящем в одной из московских газет[34]. Если Марков сохранил свою должность, то вращавшийся в его обществе местный агроном А. Гусев, «прогрессивного направления» по одним агентурным данным, а по другим – «неопределенного направления, просто прожигатель жизни», был по распоряжению губернатора уволен и выехал во Владимирскую губернию[35]. Что до мышкинских священника и дьякона, то относительно их возможного участия в юбилейных торжествах было «решено поступить согласно указанию начальника губернии»[36], однако подобного указания не поступило.
Между тем, тревогу вызвало и полученное относительно положения дел в самом Можайске сообщение. 27 марта начальник московского Охранного отделения направил начальнику МГЖУ агентурную записку, согласно которой в рабочей среде якобы циркулируют слухи, что в Можайске организован склад оружия, «которым могут воспользоваться в дни торжеств злоумышленники», причём к его хранению имеют отношение «дочери Троицкого священника». Сделав ряд запросов, уже 29 марта Ершов отчитался, что в Можайске есть как священник В. Троицкий, служащий в Якиманской церкви, так и священник Троицкой церкви С. Смирнов, однако у первого только сыновья, в Можайске не проживающие, а две дочери второго, старые девы 43 и 35 лет от роду, «благодаря суровому режиму своего отца ведут замкнутую жизнь и ни с кем не ведут знакомства». Очередная агентурная записка 8 апреля напрямую обвиняла уже старых дев, туманно утверждая, что к делу причастны некий служащий земской управы и ещё одно неизвестное лицо. Также сообщалось о некоем подозрительном кружке, в котором участвуют брат и сестра Колосовы, что по поводу торжеств в городе ходят общие слухи «фантастического характера», в том числе «говорят о забастовке, выступлениях, стрельбе и т.п.» Ершов вновь опроверг подозрения в адрес сестёр Смирновых и сообщил, что дети десятника С. Колосова в Можайске не живут, хотя тот, действительно, водит знакомство с заведующим земским складом А. Бушуевым, который говорил, что «мужики дураки, что не устроют своего самоуправления»[37]. При этом утрачены оказались любопытные подробности, передаваемые Ершову из Можайска Труновым. Так, относительно оппозиционно настроенного Бушуева отмечалось, что через такие речи он поссорился с одним из своих знакомых, который возражал ему, «что мужики дураки а ты от дураков мужиков брюхо себе наростил». Весьма своеобразная характеристика была также дана потенциальному знакомому мифических владелиц склада члену земской управы С. Лихутину, «который в 1906-1907 годах был в разговорах противником существующего строя, но когда попал под влияние графа Уварова, который и выдвинул его на чин, Лихутин с тех пор стал придерживаться разных разговоров, да ещё покойный председатель Лев Полянский преследовал вообще вредных для общества людей, с тех пор Лихутин вообще ничего не высказывает и не проявляет, но мнением своим сочувствует и делает поощрение служащим... земства»[38].
Куда быстрее была пресечена ещё одна ложная тревога: в конце апреля в МГЖУ не смогли точно установить, не является ли член боевой террористической группы эсера Б. В. Савинкова Иван Белый крестьянином села Старого Бородинской волости. 22 мая унтер-офицер Миронов поторопился донести, что в этом селе нет крестьян с подобной фамилией, а чуть позже выяснилось, что Иван Белый действительно проживает недалеко от Бородина, но в Ельне, причём стар и не покидает родной деревни[39].
Не оставляли жандармов и соображения о евреях, могущих служить источником злокозненных слухов. Под подозрение в итоге попал владелец можайской аптеки М. Иофе, который в 1905 году был замечен в агитации против правительства и близко общался с податным инспектором Н. Кацауровым, членом партии народной свободы (другие агентурные сведения причисляли Кацаурова к кадетской партии[40]). Кроме того, 18 июля Ершов запросил начальника Смоленского губернского жандармского управления о гжатских евреях, на что получил 6 августа получил ответ, что неблагонадёжных евреев в этом городе три, причём один из них имеет брата в Можайске. Неясно, был ли этим братом Иофе, но, хотя слухи о его сомнительных знакомствах в Москве не подтвердились[41], он продолжал вызывать подозрение, тем более что, по сведениям агента под кличкой «Орёл», все провизоры в его аптеке оказались евреями[42]. 5 августа, докладывая Джунковскому о результатах проверки почётных членов и жертвователей Можайского пожарного общества, желавшего послать депутацию на бородинские торжества, Ершов по-прежнему утверждал, что Иофе, «сообщаясь постоянно со всеми агитаторами, высказывал сочувствие бывшим забастовкам и революционному движению и теперь усиленно поддерживает связь лично и через податного инспектора Кацаурова с Москвой, явно сочувствуя неудачам правительства и всем выходкам революционеров, ведя агитацию против правительства»[43]. В то же время, не попав в состав депутации, Иофе всё же получил пропуск на юбилейные торжества и 25 августа посетил поле, причём наблюдавший за ним филер не усмотрел в его поездке ничего предосудительного[44].
Тем временем летом 1912 года развернулась тотальная проверка всех проживающих в Можайске, на Бородинском поле и его окрестностях. Помимо всех постоянных жителей Бородинской, Кукаринской и Глазовской волостей, а также Можайска были составлены списки лиц, проживающих при монастырях Можайского уезда, временно снимающих дачи в 1-м стане уезда и рабочих местных предприятий. В отдельный список вошли волостные старшины, сельские старосты и кандидаты на эти должности Можайского, Рузского и Верейского уездов. Особо проверялся состав депутаций различных депутаций на торжества, посылаемых можайскими дворянством, земством и различными добровольными обществами, и участники намеченных крестных ходов. Выявлялись и проверялись также все прибывающие в район будущих торжеств, включая рабочих, направленных для ремонта императорской усадьбы в селе Бородино (списки которых с 21 марта регулярно представлялись управляющим) и, начиная с 26 января, любых других строительных работ, производимых на поле[45]. Наконец, под наблюдение попадали, хотя и без тотальной проверки участников, все посещающие поле экскурсии (включая визиты французской делегации, занимавшейся установкой монумента, и даже самого губернатора Джунковского). Впрочем, Трунов особо уточнял, что местные учителя, независимо от своей потенциальной неблагонадёжности, никак не связаны с организацией школьных экскурсий на поле[46].
При этом, если списки постоянно проживающих на территории будущих торжеств проверялись только на предмет их упоминания в материалах МГЖУ и московского Охранного отделения, то проверка приезжих была двоякой: запрос посылался, во-первых, в жандармское управление того региона, где они были зарегистрированы, во-вторых, в учреждение, выдавшее данному лицу паспорт. Там, в свою очередь, должны были заполнить специальную анкету, указав, был ли этому лицу действительно выдан паспорт и на какой срок, был ли паспорт получен лично и проживает ли данное лицо постоянно по месту выдачи документа. Впрочем, подобный запрос мог быть сделано по поводу паспорта любого вызвавшего сомнения лица, в том числе и местного жителя.
Масштабы проверки были значительными (в одном только Можайске, по данным переписи 1897 года, проживало 3194 человека). Так, проверяя население города, Ершов направил в МГЖУ листки сразу на 1090 человек, на следующий день ещё 1215 листков, добавив к ним 525 листков спустя ещё два дня[47]. Эти объёмы порой приводили к недостаточно качественному составлению списков и рождали казусы при взаимодействии с другими жандармскими структурами. Так, например, начальник Смоленского губернского жандармского управления, на которое, разумеется, приходилась наибольшая доля запросов о приезжих крестьянах, 17 августа просил Ершова указывать данные яснее, «дабы не тратить много времени на разбор рукописи», поскольку фамилию одного из упомянутых он разобрать не смог, а ещё у четверых они не указаны вовсе[48]. Его нижегородский коллега подошёл к делу формально, отказываясь предоставлять данные не только при неполноте сведений, но и в случае явной описки в фамилии, и ссылался на то, что обладатель такой фамилии ему неизвестен[49]. Начальник Ковенского управления, в свою очередь, отказывал в выполнении запросов при отсутствии отчеств[50]. Из Вологды, напротив, дополнительно сообщили о трёх прибывших работать на Бородинское поле крестьянах, что они находились под судом за убийство, а ещё один – за кражу со взломом, хотя и был оправдан. При этом уточнялось, что никаких данных об их политической неблагонамеренности, которой и касался запрос, не выявлено[51]. А в Петербурге, даже при отсутствии каких-либо конкретных компрометирующих данных о некоем мещанине Рудакове, сочли нужным уточнить, что «поведения Рудаков нетрезвого, буйного характера и вообще человек сомнительной благонадёжности»[52].
Хотя абсолютное большинство проверок было безрезультатным, столь тщательный контроль позволял выявить сомнительных лиц. Так, 20 августа Ершов предложил управляющему Бородинским имением удалить с работ и доставить во временный жандармский пункт крестьянина Скопинского уезда Рязанской губернии Е. Протасова, поскольку тот, по сведениям губернского жандармского управления, занимался у себя на родине противоправительственной агитацией. В тот же день на Бородинском поле было выявлено около десяти крестьян (из них двое – жители Можайского уезда), живших по паспортам, выдававшимся на других лиц или не выдававшимся вовсе. Ещё 10 августа в деревне Валуево выявили скрывавшегося в Бородинском лесу крестьянина Ивакино-Купровской волости Можайского уезда В. Круглова, у которого паспорта не было вовсе, в связи с чем он и был удалён с Бородинского поля[53].
28 июля Ершов лично, как и было намечено, переместился на Бородинское поле, разместившись со своей канцелярией в д. Семёновское. Одновременно были окончательно распределены приказом Джунковского от 22 июля участки полицейской охраны. Первый из них включал станцию Бородино, Утицы, монастырь и Семёновское, второй – Шевардино, Доронино, Фомкино и Алексинцы, третий – Валуево с окрестной местностью между р. Войной и Колочей, четвёртый – село Бородино, а также деревни Беззубово, Логиново, Новую и Захарьино, и пятый – Псарёво, Князьково, Горки и район монумента. В каждый участок было, как намечено, назначено по два урядника, четыре конных стражника и помощник исправника либо пристав в качестве руководителя. Штаб-квартиры последних были размещены, соответственно, в Семёновском, Шевардино, Валуево, селе Бородино и Горках. Эти участки следовало организовать к 29 июля, создав к 16 августа ещё один при лагере войск у Маслова[54]. Впрочем, в день торжеств 26 августа полицию следовало, по подсчётам Ершова, усилить 8 классными чинами, включая исправника, 14 урядниками и 100 конными стражниками уездной полиции, из которых лишь 28 должны быть командированы за месяц; 15 офицерами, 60 околоточными, 350 городовыми санкт-петербургской полиции, а также 100 городовыми из уездных городов и 5 казачьими сотнями[55]. Первоначально приказом командующего войсками Московского военного округа планировалось задействовать для этой цели 1-й донской казачий полк и 6-ю отдельную казачью сотню, размещённые по две сотни в Горках и Захарьине и по одной сотне в Беззубове, Валуеве и Шевардине, однако вскоре было решено использовать полк для участия в параде, не отвлекая его полицейскими задачами[56]. Из приведённых документов неясно, был ли он замещён какими-либо иными казачьими частями, либо охрана поля была, в конечном счёте, целиком возложена на полицию и жандармов.
Параллельно созданию полицейских участков в помощь Ершову были назначены и три жандармских офицера в чине ротмистра: первый, разместившись в Утицах, курировал 1 участок, второй, из Шевардино, 2 и 3 участки, и третий, из Горок, 4 и 5 участки[57]. Также поле было разделено на 13 участков в ведении жандармских унтер-офицеров[58], которые должны были проверять всех приезжающих в деревню лиц и их документы, собирать сведения о страдающих умственным расстройством, слабоумием и алкоголизмом, а в дни высочайшего пребывания на поле – следить, чтобы в деревне в домах отсутствовали посторонние, за исключением прошедших проверку. Районным офицерам следовало, в свою очередь, контролировать работу унтер-офицеров и, при необходимости, председательствовать в комиссии, составляющей акты по осмотру владений, а также дорог и мостов на линии высочайшего проезда (за исключением Бородинского дворца, царской ветки и царского павильона). Помимо вопросов общей сохранности сооружения, этот осмотр также должен был определять, «не произведено ли из владений подкопов под улицы, не пролегают ли мимо улицы трубы и канавы, не имеется ли в домах подвалов, чердаков и прочих могущих быть закрыты вместилищ; а также не производится ли капитального ремонта и прокладки электричества»[59].
Отдельный предмет охраны составляла железная дорога, по которой должен был проследовать император. Для этого использовались нижние чины железнодорожных войск. На станции Можайск планировалось разместить 124 чина, на станции Бородино – 106, а на станции Колочь – 108. Расквартировать их следовало, соответственно, в Ямской, Утицах и Головине. В целом же всю дорогу от Москвы до Бородино следовало начать охранять с 18 августа, а участок пути от Бородино до Вязьмы – с 27 августа[60].
Помимо жандармских чинов, на Бородинское поле и в Можайск в конце июля также были командированы филеры. С 27 июля они приступили к наблюдению в следующих точках: царский павильон, станция Бородино, Утицы, Шевардино, Маслово, село Бородино, станция Можайск, Колочь, Бородинская ветка (до 31 июля), Семёновское и монастырь, Горки[61]. К 26 августа они также были усилены 10 филерами из Петербургского охранного отделения, которые были распределены по двое на все три железнодорожные станции, а также в село Бородино и Семёновское. Всего 25 августа на поле присутствовало 59, а 26 августа – 79 филеров, которые, очевидно, сменялись, поскольку должны были вести наблюдение (без Маслова и станции Можайск, но с прибавлением инвалидного домика у главного монумента) по двое[62].
Если на Бородинском поле наблюдение филеров было тотальным, то в Можайске оно велось за отдельными подозрительными лицами. Таковыми, помимо злосчастных дочерей «троицкого священника», стали земский врач Н. Фудель (который в 1899 году был выдворен из Москвы на два года за участие в студенческих беспорядках, а в 1907 году наряду с женой задерживался и подвергался обыску[63]), земский страховой агент М. Савельев (в 1907 году ввозивший в Глазово и Горетово нелегальную литературу[64]), приехавший в гости к брату преподаватель пермской гимназии В. Тяжелов (который вёл переписку с некой Шмидт, почему-то принятой жандармами за сестру лейтенанта П. Шмидта[65]), и, периодически, некоторые другие лица[66]. Наблюдение не принесло особых результатов, за исключением особого внимания, которое филеры уделяли евреям. Так, 31 июля в Можайск прибыла для работы в земской больнице фельдшерица С. Мазель, также попавшая под постоянное филерское наблюдение, а когда 8 августа управляющий имением в Доронино А. Живолуп вернулся из Москвы с «неизвестной барынькой еврейского типа»[67], это вызвало тщательную проверку не только его, но и владельца и всех обитателей имения, на тот момент находившихся в отъезде.
Возникали и иные сомнительные ситуации. Так, в начале августа бронницкий уездный исправник доложил Джунковскому, что студент Московского университета Н. Ф. Преображенский, интересующийся авиацией, в 1909 году подвергавшийся обыску и аресту, а летом 1912 года проживавший репетитором в имении инженер-механика А. А. Федотова при деревне Большие Семенычи недалеко от Кубинки, может построить аэроплан и помешать высочайшему визиту. Посланный верейским исправником пристав произвёл тщательный осмотр дома и доложил, что в занимаемых студентом помещениях ничего подозрительного не выявлено, аэроплана же не имеет ни он, ни владелец имения, ни кто-либо из соседей, о чём и было доложено как Джунковскому, так и Ершову[68].
А 5 августа в 10 часов утра на станции Бородино была получена отправленная из Геленджика неподписанная телеграмма: «Бородино вокзал до востребования 439 оконченная салфеточка спрашивает повелителя когда требуете скорей выеду 1516». В ответ на посланный запрос 18 августа начальник Кубанского областного жандармского управления сообщил, что отправлена эта телеграмма была женой ростовского врача Кузнецовой, ведущей интимную переписку с директором ростовских мореходных классов Ратмановым, причём в почтово-телеграфной конторе Геленджика имеется ещё одна телеграмма подобного содержания[69]. Фигурантов этой истории даже не стали проверять на благонадёжность.
Наконец, несмотря на все предыдущие разъяснения Ершова, 22 августа начальник московской «охранки» вновь сообщал начальнику МГЖУ, что «по полученным, но непроверенным сведениям» всё те же «дочери троицкого священника», а также заведующий уездной земской библиотекой «открыто говорят, что государь император побоится приехать на Бородинские торжества, так как там в отношении его может быть совершен террористический акт; что солдаты, в тех случаях, где им придется стрелять холостыми патронами, употребят патроны боевые и будет стараться убить кого-либо из начальствующих лиц». Впрочем, признавалось, что всё это может быть лишь «результатом преувеличенной при изустной передаче досужей болтовни обычно инертного и ныне потревоженного предстоящими торжествами провинциального населения». Ответить, снова опровергая подобные сведения, Ершов смог только по окончании торжеств, 4 сентября[70].
Тем не менее, столь тщательно подготовленные, в том числе в плане мер организации безопасности, торжества прошли благополучно и без эксцессов. Визит Николая II не омрачили ни бородинские крестьяне, собиравшиеся подавать прошение о ликвидации чересполосицы их земель с удельными[71], ни инвалид Харитонов, намеренный жаловаться об удалении его из сторожки при Бородинском памятнике «за вредное поведение»[72]. Однако Ершов, просивший о производстве в подполковники, получил в ходе торжеств ответ, что «уже поздно»[73]. Джунковский поддержал его ходатайство, направленное начальнику МГЖУ, но в желаемый чин Ершова произвели только 5 октября 1914 года, хотя несколько ранее, в апреле 1913 года, он был всё же удостоен ордена Св. Станислава 2 ст.[74]
Представляется, что вышеизложенные сведения могут представлять интерес сразу в нескольких отношениях. С одной стороны, они позволяют составить представление о слабоизученном ранее аспекте бородинских юбилейных торжеств 1912 года и, кроме того, имеют чисто краеведческую ценность. С другой стороны, по ним можно судить и о степени распространения оппозиционных и, шире, революционных настроений в русской провинции незадолго до начала Первой мировой войны.
[1] ГАРФ. Ф. 58. Оп. 11. Д. 293. Л. 56-57.
[2] Там же. Оп. 5. Д. 271. Л. 1-4.
[3] Там же. Л. 22-23.
[4] ЦГА Москвы. Ф. 17. Оп. 89. Д. 10. Л. 1-3.
[5] Михаил Николаевич Ершов родился 8 августа 1871 года. Окончил Симбирский кадетский корпус и 1-е военное Павловское училище. В 1891 году начал службу прапорщиком в 5-м пехотном Калужском полку. В январе 1903 года в чине штабс-капитана перешёл в Отдельный корпус жандармов, в декабре того же года произведён в ротмистры. В 1908 году назначен помощником начальника МГЖУ в Коломенском и Бронницком уездах, в том же году переведён на аналогичную должность в Можайском, Верейском и Рузском уездах. Занимал её до 1915 года, когда был назначен начальником Отдельного временного жандармского полицейского управления железных дорог в Галиции. Дальнейшая судьба неизвестна. (Список общего состава чинов Отдельного корпуса жандармов, исправлен по 1-е июля 1915 года. 1 и 2 ч. Пг., 1915. С. 526.)
[6] ГАРФ. Ф. 58. Оп. 11. Д. 293. Л. 35.
[7] Там же. Д. 289. Л. 102.
[8] Там же. Д. 293. Л. 1.
[9] ЦГА Москвы. Ф. 17. Оп. 89. Д. 10. Л. 35.
[10] ГАРФ. Ф. 58. Оп. 5. Д. 239. Л. 65-66.
[11] Там же. Оп. 11. Д. 293. Л. 13.
[12] ЦГА Москвы. Ф. 17. Оп. 89. Д. 10. Л. 23-39.
[13] Там же. Л. 19-21.
[14] ГАРФ. Ф. 58. Оп. 11. Д. 284. Л. 467-483.
[15] Там же. Д. 289. Л. 5а-8.
[16] Там же. Л. 16, 27.
[17] Там же. Оп. 5. Д. 239. Л. 95.
[18] Там же. Л. 105.
[19] Там же. Оп. 11. Д. 289. Л. 57.
[20] Там же. Оп. 5. Д. 271. Л. 110-113.
[21] Там же.
[22] Там же. Д. 239. Л. 82.
[23] Там же. Оп. 11. Д. 289. Л. 31.
[24] Там же. Оп. 5. Д. 271. Л. 104-108.
[25] По другим данным, в ночь на 13 февраля. (ЦГА Москвы. Ф. 17. Оп. 89. Д. 10, Л. 39.)
[26] ГАРФ. Ф. 58. Оп. 11. Д. 289. Л. 53, 61, 87.
[27] Там же. Д. 290. Л. 1, 24, 51; Д. 293. Л. 6; ЦГА Москвы. Ф. 17. Оп. 89. Д. 10. Л. 35.
[28] ГАРФ. Ф. 58. Оп. 11. Д. 289. Л. 87, 91, 96.
[29] Там же. Д. 293. Л. 6.
[30] Там же. Оп. 5. Д. 271. Л. 114-115.
[31] Там же. Оп. 11. Д. 293. Л. 6.
[32] Там же. Д. 290. Л. 1, 51.
[33] Там же. Оп. 5. Д. 271. Л. 112-113; Оп. 11. Д. 293. Л. 6-7.
[34] Там же. Оп. 11. Д. 290. Л. 4.
[35] Там же. Д. 290. Л. 1; Д. 293. Л. 7.
[36] Там же. Оп. 5. Д. 239. Л. 22.
[37] Там же. Л. 105, 108, 111, 113-114.
[38] Там же. Оп. 11. Д. 289. Л. 69, 73.
[39] Там же. Л. 82, 89-90.
[40] Там же. Оп. 5. Д. 271. Л. 125.
[41] Там же. Оп. 11. Д. 289. Л. 111-112, 123-124.
[42] Там же. Д. 290. Л. 5.
[43] Там же. Д. 279. Л. 158. Отметим, что данная характеристика почти буквально повторяет характеристику, ранее данную в другом документе Кацаурову, по-видимому, действительно высказывавшему оппозиционные взгляды: «занимался агитацией направленной против правительства и на обострение отношений между крестьянами и властями, сообщаясь постоянно со всеми агитаторами, вместе с женой распространяли прокламации, высказывали сочувствие бывшим забастовкам и революционному движению, теперь лично и через Иоффе поддерживает связь с Москвой, явно сочувствуя неудачам правительства и всем выходкам революционеров». (ГАРФ. Ф. 58. Оп. 5. Д. 271. Л. 125.)
[44] ГАРФ. Ф. 58. Оп. 5. Д. 281. Л. 383.
[45] Там же. Д. 293. Л. 35-36.
[46] Там же. Д. 287. Л. 39.
[47] Там же. Д. 285. Л. 12, 13, 43.
[48] Там же. Д. 284. Л. 118.
[49] Там же. Д. 285. Л. 141, 277.
[50] Там же. Л. 58.
[51] Там же. Л. 453, 456.
[52] Там же. Д. 284. Л. 73.
[53] Там же. Д. 285. Л. 160, 163, 170-171.
[54] Там же. Д. 293. Л. 33.
[55] Там же. Л. 60.
[56] РГВИА. Ф. 2179. Оп. 1. Д. 40. Л. 135, 139, 168.
[57] ГАРФ. Ф. 58. Оп. 11. Д. 293. Л. 15.
[58] 1 участок - село Бородино, 2 - Горки, Князьково, 3 - Семёновское, монастырь, 4 - Утица, Артемки, 5 - Шевардино, Доронино, имения Володино и Доронино, 6 - Фомкино, ст. Колочь, Рогачево, имение Коровина, 7 - Валуево, Валуевские дворики, Ратово, 8 - Беззубово, Логиново, Романцево, Хомуты, Ворон, 9 - Татариново, Псарево, имение Михайловское, 10 - сельцо Новое, Захарьино, 11 - село Старое, 12 - Маслово, село Ильинское, Горошково, имение Варженевского, 13 - село Криушино, деревня Новая, Глазново. (ГАРФ. Ф. 58. Оп. 11. Д. 291. Л. 1.)
[59] ГАРФ. Ф. 58. Оп. 11. Д. 293. Л. 18-21.
[60]Там же. Ф. 77. Оп. 1. Д. 1015. Л. 131, 156, 182.
[61]Там же. Ф. 58. Оп. 11. Д. 294. Л. 17.
[62]Там же. Д. 291. Л. 351, 353-354.
[63] Там же. Оп. 5. Д. 271. Л. 101.
[64] Там же. Оп. 11. Д. 279. Л. 158.
[65] Там же. Д. 290. Л. 40.
[66] Там же. Д. 291. Л. 1; Д. 293. Л. 11.
[67] Там же. Д. 291. Л. 47.
[68] Там же. Д. 283. Л. 70; ЦГА Москвы. Ф. 17. Оп. 89. Д. 10. Л. 135-136.
[69] ГАРФ. Ф. 58. Оп. 11. Д. 287. Л. 72-74.
[70] Там же. Оп. 5. Д. 239. Л. 141-142.
[71] Там же. Оп. 11. Д. 284. Л. 487.
[72] Там же. Д. 289. Л. 80; Д. 293. Л. 8.
[73] ЦГА Москвы. Ф. 17. Оп. 89. Д. 10. Л. 152-153.
[74] Список ... Пг., 1915. С. 526.
Дмитрий Шаров, научный сотрудник музея-заповедника «Бородинское поле»