Большое интервью замечательного (великого, чего уж тут) русского писателя Михаила Тарковского (внука поэта и племянника режиссёра, да) — литератору Борису Лукину (Боря потерял на этой войне, при штурме Мариуполя, своего сына — бойца русской армии). Миша Тарковский совсем недавно с Пеговым проехал по кромке передовой, общался с ребятами из «Спарты» и «Сомали». Об этом и речь пойдёт. И не только об этом.
– Михаил, я был приятно ошеломлен известием, что ты на линии соприкосновения в Донбассе. Как-то так получается, что деятели культуры не стремятся на передовую. Прилепин и Шорохов, да еще несколько исключений из правила… Ты же без предваряющей огласки жил с нашими героями-воинами целую неделю. Читал, ты еще весной этого года говорил, что такая поездка – твоя мечта… Что ты ожидал? Что встретил?
– Борис, начну с того, что для меня большая честь отвечать на твои вопросы.
Каких-то предваряющих слов на людях о своих планах я действительно не произносил из-за «прости Господи» суеверного опасения наболтать и не выполнить, из соображения, что всё вдруг сорвётся. Заболею, с близкими что-то случится, самолёт не полетит… А я нахвастал, что еду.
А как не поехать?! Глядя на Алексея Шорохова, на Захара Прилепина, на Васю Авченко, который, по-моему, в 2015 году был на Донбассе… Глядя на наших воинов, которые давно там… Глядя на подвиг твоего сына… О чём тут говорить? Стыдно было, что сижу.
Ещё момент: для меня целое дело полететь за Урал. Глупо, но так. Словно незримая граница энергий пролегает по Батьке-Камню. Тут какая-то метафизика русских пространств, тектоника, язви (ударение на «я») их, плит! Вот дунуть на машине во Владивосток или, что там во Влад – в Магадан – это с полпинка, а в Москву – нет. При том, что я абсолютно за неделимость Русского пространства (и времени). В общем – какая-то личная слабость. И это тоже мешало рвануть-то… И всё время казалось, что я брошу здесь в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке какие-то сверхважные дела, вроде заказника для тайменей, которые и секунды без меня не проживут.
А главное – я понимал, что, попав туда, ну просто, как мужик, как человек, связанный с так сказать настоящей жизнью, должен буду что-то делать… с этой войной, с самим собой… Понимаешь? И что самое страшное будет, побыв там, горе-корреспондентски повертевшись, так сказать, в зоне СВО, потом уеду к своим неотложным делам, к маленькому сыну и так далее. А ребята останутся на передке… И как тогда «настоящая жизнь»? Что она? Если я предатель… Эх… И никакие уверения этих ребят с передка о том, что «каждый должен заниматься своим делом», не помогут.
Я понимал, что моя жизнь полностью измениться, с момента, когда я ступлю на Донецкую землю. Что я уже буду ей принадлежать до конца своих дней. А вот принадлежать только душой или душой и телом это ещё один вопрос. Поэтому и тянул.
А помнишь в «Ностальгии» пономарь (кажется) говорит герою, что, мол, надо пойти туда-то и… ну… пронести свечу… Тот: ну мол, понимаю. Когда? Ответ: СЕЙЧАС.
Что ожидал. Да я тёртый волк в плане ожиданий, и знаю, что, как ни представляй себе что-либо – всё будет в сотню раз ярче и неожиданней. В случае с Донбассом это правило было особенно справедливым.
Я не представлял себе, что там всё так рядом. Что всё миниатюрное. Одни указатели чего стоят: Мариуполь 170, Киев 500, Луганск 200 – я условно говорю. Что тут, казалось бы, брать?! А такие силы держат ЛБС… И ещё.
Я не ожидал, что эта ЛБС так близко и что мы поедем в эту близость. До этого мне разные люди говорили, что «да никто тебя не пустит!», «Да кому нужно отвечать за тебя?!» И так далее.
Поразили свои собственные ощущения – абсолютно неизведанное чувство, когда ты оказываешься рядом с героями – и с рядовыми, неизвестными тебе, и конечно с известными… Комбатами легендарных подразделений… Я не подозревал, что это до мурашей проймёт… Какой-то небывалый душевный подъём, озноб, взлёт… Я до сих пор нахожусь в этом состоянии. И поразил просто даже внешний вид этих ребят. Фронтовой шик что ли… Как сидит разгрузка, как автомат висит… И что они это понимают… И при этом их скромность, их великодушие по отношению ко мне, раскрывши рот на всё это смотрящему… Поразило то, что один парень…
В общем мы долго ехали по прифронтовым дорогам, и он расспросил меня про тайгу, и услышав про морозяки и пешие выходы с промысла на большое расстояние – сказал, что он бы так не смог, даже не представляет и так далее. Причём сказал абсолютно искренне, не чтобы как-то уравновесить общение, мол, ты тоже мужик, не переживай, что ты для нас тыловой… Нет, он, южанин, выросший среди грецких орехов и шелковицы искренне поразился, что на лыжах мы выходили… там за 150 километров. Я ему: «Да ты же понимаешь, что это детский сад полный по сравнению с тем, чем вы здесь занимаетесь с 14 года, вообще, когда по тебе «химарями» и сто пятьдесят пятыми кладут!» Надо как-то вырулить, и я говорю: ну что в любом деле главное «не делать глупостей и любить своё дело». Он: Да!
Ещё он спросил: «А ты чо, добровольцем пойти хочешь?» И добавил: «К войне надо готовиться». Он имел в виду уже взрослого человека – со взглядами… Почему-то прозвучало (или я так услышал), что «года три» надо себя готовить. И ещё он сказал: «В войне ничего красивого нет». Парень этот был из… забыл… в общем на данный момент он работал… что-то вроде пресс-службы одного из подразделений. По ощущению, воевавший по-настоящему.
Что встретил…
Мы имели дело с теми подразделениями, которые вышли из Донецкой Народной Милиции. Только с ними. Поэтому только о них могу говорить. Все они были разные, и каждое подразделение имело свой неповторимейший поразительный облик, образ… От всех шёл мощнейший фон, как сказать-то… абсолютного внутреннего спокойствия, какого-то скромнейшего мужества и чувства героизма как бытовой какой-то нормы. И вот одно подразделение, другое, третье… Каждое со своим образом – и просто внешним, и по содержанию (вот это арта, это спецназ). И вот, когда уже казалось, что душа переполнена, что жизнь неспособна изощриться и дать ещё новый изворот фронтового образа – и тут ррррэз – и ещё одно подразделение со своим ярчайшем и неповторимом лицом…
– Тебя, профессионального охотника со стажем, думаю, было не удивить трудностями фронтового быта. Понимаю, что для гостя всегда создают щадящие условия, но тебя, писателя, не обмануть, ты, я уверен, точно отмечал в памяти важные детали. Поделись впечатлениями от реалий.
– Борис, вся эта наша сибирская – трудовая, морозная, дорожная, штормовая, противомедвежья, горная, заполярная, промысловая и протчая жись ни в какое сравнение не идёт с войной. По той причине, что перечисленное – это, положа руку на сердце, из области силовых удовольствий, да простят меня многие труженики. Поэтому одно дело просто быт, пусть и фронтовой, а другое дело десятки ребят, лежащих в госпиталях без ног, без рук, с контузиями, с осколочными ранениями. Ребята, которые побывали в плену и по сей день там находятся.
По деталям – что-то попытался рассказать, отвечая на твой предыдущий вопрос. Или вот деталь: едем с одной точки в Донецк на бешеной скорости, лавируя меж дырами на дороге, сами в брониках, шлемах, со стволами едем по сельцу меж запылённых яблонь, тополей, домишек, разрушенных и целых… А навстречу идёт себе молодая женщина в платьице… Выжженные солнцем ноги и руки… Идёт по обочине, даже на неё не глядя, и ведёт ребёночка… Так спокойно себе… Она здесь живёт. Практически на линии боевого соприкосновения.
– Не знаю, как другие, но я бы многое отдал, чтобы оказаться рядом с тобой и с Семеном Пеговым в те дни. По его словам, вы проехали десятки километров вдоль фронта, в том числе под обстрелом. Был ли твой риск оправдан? Дома тебя ждал маленький сын. Мне каждый раз с трудом удавалось вырваться из заботливых объятий семьи при поездках в Мариуполь, Донецк, Луганск. Что двигало тобой? Ведь ты живешь так далеко от войны. А сегодня, к сожалению, воюют только приграничные регионы и их жители…
– Да, Борис! Здорово было бы быть там вместе.
Про дом и маленьких. Знаешь, у Лёхи Шорохова двое маленьких. У Захара дети. Да даже не в них дело, а в том, что у многих бойцов по трое-четверо детей. Это, как сейчас говорят, не работает.
И ещё подумалось: в 2022 году на дорогах России погибло 14 тысяч человек.
А что двигало – мне кажется я ответил выше. Попробую и по-другому сформулировать: и что стыдно отсиживаться, и что я должен знать, что там происходит… Да не знаю… Можно думать, что угодно, но, когда туда попал, тебя подхватило нечто могучее, трудно поддающееся описанию, но очевидно существующее и несравнимое ни с чем, прежде испытанным.
– Михаил, на одном из видео ты читаешь стихотворение деда – Арсения Тарковского. Обычно все читают свои произведения, а ты вспомнил деда. Почему?
– Потому что горжусь этим стихотворением, своим дедом-фронтовиком, потому что как никакое стихотворение подходит к этой обстановке, к этим событиям, к этим людям. Я прочитал его бойцам, к которым мы приехали вместе с Семёном Пеговым, Юлей Чичериной. Семён читал стихи, Юля пела свои песни на стихи Александра Андреича Проханова и Семёна. Ну и я прочитал два стихотворения – два таких сугубо сибирских, (чтоб поняли, чем живу, что ли,) ну и одно под занавес – «Мундир воина». Оно не печаталось ни в каких в сборниках. Потом Семён попросил прочитать его на броне. Не знаю, как оно получилось, всё это было по пути с точки, где отстрелялись. И в общем происходило всё, как это делается в таких случаях, то есть путём оперативного ухода с места стрельбы – тем более ввиду повальной темы дронов. Снять путём не получалось, и это уже третья попытка была – пытались снять чтение стихотворения по пути туда, и не вышло. Понятно, что дело ответственное, уже четвёртый дубль. В общем хорошо прочитать на камеру оказалось трудно. Когда потом посмотрел – оказалось, что я один почему-то в шлеме, а остальные без. Не подумали.
_______________
Необходимое дополнение
Стихотворение «Мундир воина» я посчитал необходимым опубликовать полностью, тем более что Михаил Тарковский – внук поэта Арсения Тарковского – разрешил это сделать. Упомянутое прочтение на броне я уже видел в инете, и мы даже обсудили с ним причину выбора именно этого текста. Обычно авторы предпочитают читать свои собственные произведения. А тут – деда! И мне показалось, что оно не просто своевременно прозвучало в Донецке на самой ЛБС на втором году борьбы с укронацизмом, ведь написано оно было в далеком 1943 году в один из самых труднейших периодов Великой Отечественной. Созвучие душ, настроение, идейный настрой – все повторилось спустя восемьдесят лет. А Михаил еще в марте 2022 года в газете «Завтра» так об этом говорил: «Помню, небыдло* очень любило стихи моего деда, он считался и тончайшим, и аристократичным, и элитарным. И даже реминисц-э-э-нтным… И я хочу закончить стихотворением этого очень аристократичного и реминисцэ-э-энтного поэта. Оно называется "Мундир воина". Берёг его для книги, над которой работаю третий год, но сейчас – какая работа… Не убудет, поди, от книги».
Быдло – так называют русский народ либеральные руссофобы, часть из которых уже получила определение «иноагент». Небыдло – противоположно быдло, так сказать «антоним» (Примечание М.Т.).
______________
А в 1943-м был написан «Мундир воина»:
Порохом сражений опалённый,
Отчий край вручает нам погоны;
Это – знамя нашего бойца,
Знак железной власти командира,
Символ чести русского мундира,
Наша клятва биться до конца.
При Петре Великом под Полтавой
Имена свои покрыли славой
Наши деды двести лет назад,
Нам досталась по наследству сила
Доблестных героев Измаила
Мужество суворовских солдат.
В наших жилах не погасло пламя
Тех, кто шёл железными рядами
В незабвенный день Бородина,
Тех, кого повёл от боя к бою
Генерал Брусилов за собою –
Русские мы носим имена.
Русские по духу и по крови,
Мы стоим, сурово сдвинув брови,
Часа ждём. Но прогремит приказ,
И во имя чести и победы
Мы пойдём, как в бой ходили деды,
И ничто не остановит нас.
– Мне не всегда понятны и близки герои некоторых твоих произведений. Ну не был я охотником и перегонщиком машин. Зато герой-учитель из твоей повести «Полет совы» - близок и дорог. А тебе удалось ли понять наших солдат? Они же все люди разных профессий и социальных слоёв. Но и ты не лыком шит… Не шарахались они от писателя с такой биографией и родословной?
– Да мне кажется, что «лыко» такое меньше всего волновало этих занимающихся делом людей. Да даже близко не было того, о чём ты спрашиваешь. Эти люди на острие жизни. Жизни и смерти. Я сопля по сравнению с ними. А удалось ли понять? Сложный вопрос. Думаю, почувствовать что-то самое важное удалось. А чтобы понять до конца – нужно с ними воевать плечо к плечу. Тогда поймёшь.
Понимаешь, все спрашивают, напишешь про Донбасс, не напишешь? Да кто его знает-то? Главное, что с душой случилось после этого Донбасса. Во время Донбасса. Как с человеком, с мужиком. Писательство всё это, так называемое – вообще за скобками. Многие думают, что писатель едет в то или иное место, чтоб «материал набрать». То есть такая кинодокументалистика. Сняли, потом вернулись и смонтировали. У меня не так. Можно и не написать. С первого раза. Бог ведает…
Но вот если ребята, у которых ты побывал, чего-то ждут от тебя – тут совсем другой коленкор. (Коленкор – военкорр…)
– Ты однажды сказал, что «мы учимся в преемственности в решении тех духовно-нравственных вопросов, над которыми ломали голову князь Андрей и князь Мышкин, Пьер Безухов и Алёша Карамазов. Размышления над этими метафизическими безднами не назовёшь иначе, как русской долей». Неужели полтора года войны – одна из граней этой русской доли? Какие размышления ожили в тебе на фронте? Как ты расскажешь о войне своему сыну?
– Да не знаю какие размышления… Как-то особо не размышлял, старался оприходовать, так сказать, поступающие впечатления, безуспешно, правда. Вообще там тебя ведёт, ведёт настоящее, не успеваешь думать. Одно скажу очень важны были те слова, которые ребята говорили. Могу процитировать: «Здесь на Донбассе сейчас выковывается русский национальный характер». «Здесь сейчас бьётся сердце России». Если бы эти слова о Донбассе мне произнёс писатель в ресторане Центрального Дома Литераторов, то я бы счёл это пустозвонством. Но когда это говорят ребята, которые с 14 года под пулями и разрывами… То извини меня. До мурашей…
Про долю… Ну а чо поделашь? Так выходит, что война – это доля нашего народа. Да и впервой разве?
– С какими мыслями и чувствами ты встретил начало СВО, изменились ли они за период её проведения, почти полтора года?
– Мыслей не было, а были чувства: наверное, что-то близкое к шоку: не думал, что до этого дойдёт. Что нас, которые никогда (не считая так называемых «локальных» войн) не нападали, вынудили это сделать. Мне почему-то казалось, что если бы напали на нас, то было бы легче. И ещё я думал, что всё за неделю закончится. На полном серьёзе. В пять утра просыпался, и, если была возможность, читал новости… Если нет – просто не спал. Теперь, конечно, всё изменилось. И тоже – дико звучит, привык. Но вообще, пока я не побывал в зоне СВО, внутри у меня картина, отношение по-настоящему не установилось. Стало вообще ничего не страшно. А то какая-то была подвешенность, словно одна нога на твёрдом, а другая ищет опоры, и неловко, шатко так вот трепыхаться… А теперь крепко стою. По крайней мере так кажется.
И ещё: всегда, возвращаясь с запада на Енисей и узнавая дорогие признаки Восточной Сибири (сопки, покрытые тайгой, праворукие машины, так сказать с Охотским туманом в багажнике) – испытывал мурашечную радость, озноб слияния с дорогим, долгожданным, с тем самым региональным, детски-географическим, что тебя привязывает именно к какому-то возлюбленному куску Родины. И теперь еду из аэропорта, вижу эти сопки за Енисеем – и они как выключены. Я там – на Донбассе.
Продолжаю эти записи, убитый новостью: погиб Ростислав Журавлёв, журналист, ополченец. Не знал его, к стыду, даже не подозревал о его существовании. А теперь он как брат мне…
И машину Александра Юрьевича Бородая из танка обстреляли. Ранены двое. Ратибор с том числе. А мы у них чай пили. Я ещё книгу подписал сыну Бородая.
– Мы, в нашем поколении, наверное, уже разучились мечтать. Хотя, пожалуй, сейчас мы все мечтаем о нашей Победе, мире и глобальных изменениях во всех процессах культурной, образовательной, социальной и прочей жизни. Какая твоя заветная мечта сейчас? Спрашивал ли парней на войне об их мечте?
– Парней о мечте не спрашивал. Да вообще особо не лез. Внимал больше. Заветная мечта – да понятно, одна у всех: победа. И, конечно, смена приоритетов в нашей общественной жизни. Тут уж сколько надежд было… Сколько говорено. И вообще – Русская Весна. Придёт ли она? Что я могу сделать? Русская Весна (в моём понимании) – это когда мы начнём жить на результат, вернём идеологию, поставив в её основание служение Отечеству. Когда чиновничество перестанет воспринимать себя, как самоцель, а будет помогать подвижникам Русского дела, бескорыстным созидателям. Всё это возможно. Вспомним подъём духа во времена великих строек. Да ты всё понимаешь, где и какие изменения должны произойти.
– Планируешь ли ты писать что-то новое, связанное с войной?
– Борис, я дотошный в писанине, мне самому надо быть участником, чтобы не опрочапиться перед бойцами, которые прочитают. Я отталкиваюсь от оценки твоих книг профессионалами дела, о котором пишешь – чтоб самый разматёрый, допустим, промысловик ни штришочка не нашёл фальшивого, неточного.
И возвращаясь к военной теме… Думаю, очерк, конечно же, напишу. Хотелось бы стихи. Или песню. И чтобы ребятам спеть. И у них мураши побежали. Большего счастья и нет.
ИСТОЧНИК: Борис Лукин. Поезд Москва – Севастополь и обратно. Часть седьмая (naslednick.ru)
