Не знаю, где я очутился. И что, собственно говоря, есть «я». Бесконечные пустые коридоры, выкрашенные в тёмно-голубой цвет, пустые комнаты без дверей, открытые окна с разбитыми стёклами, через которые сквозит и завывает тоскливо ветер, и нет выхода. Я здесь уже давно, хотя что есть время, когда ты попал, кажется, в бесконечный лабиринт. За окнами туманные поля, серое небо, деревья без листьев. Как я сюда попал? Я не помню ничего. Даже того, как меня зовут. И было ли у меня когда-то имя.
Коридоры постоянно шумят, будто кто-то в них ходит, шумят лёгкой надеждой, но тут, по-прежнему, никого кроме меня. Иногда всё тихнет, погружая мир в вакуум, но тут же рамой окна стучит ветер, и всё начинается по новой. Я устал, уже не осталось сил двигаться, но продолжаю идти. Ночь тут не наступает уже давно. Точнее, ни разу. Меня это пугает, ощущение, что всё не настоящее, будто я попал в фантазию, чей-то дурацкий сон от которого этот кто-то на другом конце вселенной сейчас не может проснуться, путаясь в одеялах.
Вдали коридора кто-то стоит. Впервые за долгое, неисчислимое время, кто-то материальный. Невысокий, замотанный во что-то белое. Я приближаюсь. У него на абсолютно белом лице две чёрные впадины, вроде глаз, чёрных дыр, путей к нашему общему сновидцу. Рядом с ним на окне колышется грязный обрывок тюля, поскрипывая петлями. Впервые вижу тут открытое окно.
— Кто ты? — спрашиваю я первое, что пришло в голову, находясь ещё на расстоянии, но продолжая поспешно подходить. Дует более порывистый ветер, и с ужасным скрежетом тюль раздувается, как парус в осеннем море, заслоняя от меня существо. Именно существо, теперь я уже не тешу себя иллюзией, что встречу здесь человека.
Тюль опускается, а оно пропадает, рассыпавшись белой пылью на бетонный пол. Вдали коридора кто-то смеётся. Очень знакомо, будто я это уже слышал. Плюнув на всё, я бегу вслед за смехом. Точнее не я, ноги сами двигаются, сами несут меня. Я оглядываюсь назад. То существо снова стоит там, осыпаясь пылью, стоит на своём месте. Оно за мной наблюдает.
Впереди меня открытая дерматиновая дверь в комнату. Первая дверь, которую я здесь увидел. Через проём клубится пар. Там кто-то есть. Забегаю в комнату с дверью.
Какая-то девушка, лет двадцати, кипятит чайник на печке. Что-то кажется мне в ней знакомым. Будто, я её знал раньше, но теперь забыл. Легко забыть людей из прошлого, когда прошлого у тебя нет. Когда нет никакого «я».
Она тихо что-то напевает, потряхивая неаккуратно обрезанными по плечи кудрявыми каштановыми волосами. Она вся в пыли, можно подумать, слилась с серой кофтой.
— О, ты пришёл. Давно жду тебя, — говорит она, поворачиваясь ко мне, усмехается. По-доброму так усмехается.
— Где мы находимся? — спрашиваю, снова какой-то глупый, кажется, вопрос. Осматриваю маленькое помещение, в котором помимо печки, кухонных столов, и раковины оказывается квадратный деревянный стол и пара табуреток.
— Садись, сейчас чай будет готов, — отвечает она, игнорируя, собственно, вопрос.
— Постой, — небольшая пауза, — что ты делаешь? — я собрался было присесть, но увидел, как она, открыв большую эмалированную синюю кастрюлю, достаёт оттуда что-то среднее между прокисшей лапшой и непонятным мутным месивом, хорошо покрытое плесенью. Когда я говорил, я хотел назвать её по имени, оно так и вертелось у меня на языке, но когда я попытался его произнести, то ничего не смог сказать, даже если тень мысли коснулась моего сознания.
— Так кушать хочется, а ничего нет, — говорит она, будто просто рассуждает, сама с собой, будто меня здесь нет, или я, кажется, не совсем в том же слое реальности, что она. Но эти слова мне знакомы, память ранит острым огнём. Я окунулся на долю секунды в воспоминание, где она это сказала в первый раз, где она сказал это по-настоящему. Девушка, не особо думая, складывает месиво из кастрюли прямо в чайник.
— Эй, постой, — говорю я, и она оглядывается, не решаясь взять вторую ложку из кастрюли.
— Я сам, – продолжаю я, встаю, и иду к печке, отнимая у неё ложку. Она садится за стол.
— Как учёба у тебя? — спрашиваю, абсолютно не задумываясь, будто так и должно быть, будто это самое правильное, что я мог спросить, и только потом понимаю, что спросил на автомате.
— Надоело немного. Но всё же, мало уже осталось, — отвечает она, вглядываясь в заоконный мир. Быть может для неё он не так уж и сер.
— Ты тут живёшь? — спрашиваю уже вполне осознанно.
— Да, — коротко отвечает она, накручивая волосы на палец. Понимаю, что надо правильно формулировать вопросы.
— Кого я видел в коридоре? — это стало превращаться в допрос чистой воды. Стыдно отчего-то и как-то неприятно, но должен же я разобраться.
— Студента, наверное, — чуть подумав, отвечает она. Я сполоснул чайник и, налив в него воды, поставил на включенную печку. Какого ещё студента? Что она себе навыдумывала? Может гипотеза, что за окном для неё не только туман не так уж глупа?
— Так всё-таки, где мы находимся?
— А сам как думаешь? — я молчал. Я не помню ничего. Не могу понять кто я. Откуда мне знать, где мы, чёрт возьми?
Чайник закипел, свистя громче, чем воют местные окна. За одним из них, где казалось, было очень и очень холодно, сквозь туман пробивалось подобие дождя. В последней её фразе читалось немного агрессии, но, когда я разлил кипяток по чашкам, в которых уже была чуть заплесневелая заварка, и поставил их на стол, она снова улыбнулась, будто не слышала своего ответа, или же моего вопроса.
— Холодно сегодня, — сказал я, как бы между делом, усаживаясь напротив неё.
— Да ну, вроде всё, как всегда, — ответила она, продолжая что-то высматривать в окне. Пар поднимался от чашек.
Я тоже уставился в окно, но быстро почувствовал на себе горький липкий взгляд. Я повернулся обратно к ней, хотел было вскрикнуть, но сдержался в границах немого ужаса. На меня смотрел скелет, окутанный чем-то тёмным, будто сигаретным дымом. Я зажмурился.
— Ты чего? — спросила она, и мне пришлось открыть глаза. Передо мной снова была она, та, чьё имя я не мог вспомнить, с её каштановыми волосами, будто обрезанными ножом. А тот возникший на секунду образ испарился, будто рассыпался в пыль, как делает всё в этом месте.
— Да так, — ответил я, рассматривая порезы на столе. Я поднял чашку, чтобы выпить, но под ней разглядел, как порез сложились в надпись на неизвестном мне языке. Меня тут же откинула куда-то в глубокое воспоминание. Я смотрел на эту же самую надпись, совсем новую, но словно через сепию старых фильмов.
— Этот дом теперь считается заброшенным. Никого не осталось, все уже уехали. Я вот только тут, тебя ждала, — проговорила она, как бы невзначай.
— Зачем ждёшь? — спросил я. Она ничего не отвечала. Подумала с пару минут, и выпила ещё чаю.
— Не знаю. Я умерла, «…», — сказала она, впервые обратившись ко мне по имени. Оно не звучало понятно, скорее, просто знакомо. За окном что-то зашевелилось, прорезая плотный туман. Я вдруг начал вспоминать.
— Я, пожалуй, пойду, прости, — сказал я, вставая из-за стола.
— Прощай, – обронила она, продолжая таращиться в окно, а меня будто ветром вынесло вон. Я оглянулся на захлопнувшуюся чёрную дверь, подошёл, открыл, но внутри была такая же пустая, как и все другие, комната. Только запах смородинового чая продолжал витать в воздухе, будто отголосок прошлого.
На моём пути возникла лестница. Первая лестница за всё необъятное время. Я поднялся по бетонным ступенькам, и с трудом открыл крашенную чёрной краской железную дверь — явно выход на крышу. На залитой битумом переломанной крыше меня подхватил поток ветра. Здесь тоже росли пустые деревья. Лучше бы я никогда не знал её, меньше было бы сейчас сожалений. Лучше бы я провёл с ней все дни на свете. И все эти воспоминания, холод войны, неоправданные надежды, ожидание в пустом доме, — всё это кружилось в ветре моей незнакомой, ушедшей жизни.
Я посмотрел на свои замёрзшие руки. Я постепенно превращался в пыль, поднимаясь и уносясь ветром куда-то далеко. Куда я уже и не знаю. Это был окончательный конец. И на этом месте для меня перестало существовать так долго искомое понятие «я». Я исчез, навсегда став чем-то другим.
— Прости меня, «…», — я наконец вспомнил её имя.
Конец