Абиссиния.
Где-то на прибрежных
равнинах близ Сагалло
- Куда мы едем-то? – лениво поинтересовался Тимофей. Два часа трясёмся в сёдлах, и ничего. Равнине этой конца-края не видать, земля сухая, какие тут могут быть следы?
- Это для нас с вами не могут. – отозвался Остелецкий. Он ехал на смирной лошадёнке и всё время морщился – любой толчок отзывался в контуженной руке болью. – Афары читают следы на этой земле, как мы с вами – «Петербургские ведомости». А эти – аскеры, личная гвардия негуса, они на равнинах, как дома, ни единого, самого крошечного следочка не пропустят. Видите – даже с сёдел не слезают, только наклонятся, присмотрятся – и пожалуйста, указывают верный путь!
Верный или нет – это ещё бабушка надвое сказала… - медик явно не желал сдаваться. И вообще, Вениамин Палыч, не пойму, зачем вы меня-то потащили в эту вылазку? Как будто у меня с ранеными забот мало…
- С ранеными остались доктора с «Мономаха» и «Бобра», справятся и без вас. Проедетесь, проветритесь, только на пользу пойдёт. Сколько вы из санитарной палатки не выходили – сутки, двое? Если бы вас не заставляли, вы бы и о еде не вспомнили, пока не повалились бы от голода и усталости…
Матвей слушал эти препирательства, пряча ухмылку. Тимофей, хоть и брюзжит по всякому поводу, но явно доволен, что Остелецкий чуть ли не силой оторвал его от кровавых бинтов и гноящихся ран, вынудив предпринять эту прогулку. Сам-то гимназист уже успел пресытиться здешними пейзажами – раньше, ещё до нападения французов, когда они с землемером Егором совершали вылазки по окрестностям Сагалло, составляя наброски карт, описания местности, носящей мудрёное научное название «ксерические луга», посещая иногда афарские поселения, откуда привозили отснятые фотографические пластинки и наброски на тему жизни их обитателей.
Сейчас все собранные материалы лежали в сундучке, в его палатке – и Остелецкий уже намекал, что теперь именно ему предстоит завершить дело, начатое погибшим безвременно товарищем. «Попробуй систематизировать ваши заметки, - говорил штабс-капитан, - я потом просмотрю, посоветую что-нибудь. А когда вернёмся в Россию – отдадим в «Известия Русского Географического общества». Я немного знаком с его вице-председателем Петром Петровичем Семёновым – вы, верно слышали, знаменитый путешественник, первым из русских проник на Тянь-Шань, поднимался на священный для азиатов пик Хан-Тенгри. Да они и так возьмут, материалец-то интереснейший, да ещё и с вашими фотографиями. Никто из наших путешественников ещё не делал научных, географических описаний этих краёв, вы будете первым…»
Матвей, однако, здраво оценивал свои возможности – и возражал собеседнику, что не является ни в коей мере ни географом, ни учёным - и даже тех минимальных знаний, которые погибший землемер получил в своём Межевом Институте, у него нет. На что Остелецкий отвечал, что лиха беда начало – зато многие из тех, кто проглотил множество книг и выучил наизусть все мыслимые географические карты, вовсе не выходили из своих кабинетов и библиотек, и не видели того, что сейчас открывается их глазам. А науки – дело наживное, на то и придуманы университеты, чтобы их постигать…
Эти слова грели душу вчерашнего гимназиста. Стать путешественником, землепроходцем, географом, под стать доктору Ливингстону или Николаю Пржевальскому – что может быть увлекательнее? К тому же это совершенно не противоречит тем мыслям о собственном будущем, которые всё чаще посещали Матвея.
Пока он, правда, предпочитал о них не распространяться – но ведь это не продолжится вечно?
Едущий впереди аскер придержал лошадь (та фыркнула, встала и потянулась к пучкам сухой травы под копытами) наклонился и долго всматривался в землю. Потом выпрямился, приподнялся на стременах и вскинул руку с зажатым в ней длинным, тонким копьём с листовидным широким наконечником, указывая на заросли акаций чуть в стороне, и что-то выкрикнул на своём языке.
- Смотри-ка, что-то нашёл! – прокомментировал Остелецкий. Поехали, господа, посмотрим, что ли?
***
Посланники правителя Абиссинии императора Йоханныса IV-го – «владыки владык» или негуса негести, как предпочитал называть его Остелецкий - прибыли в Новую Москву в сопровождении множества вооружённых всадников и большого обоза с провиантом, слугами, шатрами и подарками аскерам Белого Царя.
Торжественной встречи, однако, не получилось: ещё дымились воронки, оставленные французскими снарядами, ещё тлели пепелища на месте сгоревших хижин, ещё стонали в санитарных палатках раненые и умирающие. Гости поозирались, подивились на стоящие в бухте корабли понаблюдали за буксировкой «Бобра» к назначенному месту стоянки, и принялись устраиваться. Свой лагерь они разбили в полуверсте от руин Сагалло; на следующий день командир «Мономаха», капитан второго ранга Яков Аполлонович Гильдебранд устроил для них "официальный приём" на борту своего крейсера. На палубе, возле грот-мачты установили вынесенные из кают-компании дубовые столы; матросы в накрахмаленных голландках и специально выданных по такому случаю белых нитяных перчатках разносили по указаниям буфетчика блюда и вина – члены «высокой делегации» оказались все, как один, христианами монофизитского толка, и от спиртного не отказывались. Когда прозвучали здравицы государю императору всероссийскому и его абиссинскому коллеге, шестидюймовки бортового плутонга «Мономаха» дали залп, отчего часть гостей едва на попадала со стульев, а перепуганный переводчик-грек сделал попытку нырнуть в ближайший световой люк, но был вовремя перехвачен и остановлен бдительным боцманом. За неимением судового оркестра слух гостей услаждали по очереди граммофон и поднятый из кают-компании рояль, за который сел мичман Шилов, предпочётший в своё время гардемаринскую форменку и палаш учёбе в консерватории. В ответ певец-асмари, сопровождавший посланников негуса на пиру, исполнил длинную, непривычную для слуха европейцев песню, аккомпанируя себе на странном однострунном инструменте, именуемом «масинко». К чести русских моряков надо отметить, что они стоически перенесли это испытание.
Разговоры за столом шли, по большей части, на довольно скверном языке французском. Моряки, в силу полученного образования, владели больше английским, что же касается гостей – то из них на языке Дидро и Вольтера были в состоянии связать несколько фраз от силы двое-трое. Единственный переводчик («толмач», как с усмешкой обозвал его Остелецкий) русского не знал совершенно и, к тому же, ни на шаг не отходил от главы «делегации». Тем не менее, штабс-капитан с Казанковым, как могли, объяснили абиссинцам суть происходящего в последнее время вокруг Сагалло, и те, опытные воины, сразу уловили главное: белых аскеров предали, предатель бежал, и скрывается где-то в окрестностях - но найти его русские не могут, за неимением времени и знающих местность проводников. Гости, как раз имевшие и то, и другое, охотно предложили хозяевам помощь – так что уже на следующее утро на поиски сынка вороватого столичного полицейского чина отправился конный отряд в составе полудюжины абиссинцев, Остелецкого, Матвея и студента-медика Тимофея, которого штабс-капитан чуть ли не силой оторвал от раненых и вынудил сесть в седло.
Лошади у русских членов небольшой партии тоже были местные, абиссинские – и они, надо сказать, разительно отличались от афарских кляч, с которыми им приходилось сталкиваться до сих пор. Аскеры негуса ездили на скакунах арабских кровей – их возили сюда аравийские и суданские купцы в обмен на леопардовые и носорожьи шкуры, слоновую кость и золотой песок, намытый на нагорьях древнего Аксума и с юга Абиссинии, из Амахара, Оромии и Тыграя. Нрава кони оказались весьма буйного, требовали уверенной посадки и твёрдой руки – так что Матвей искренне порадовался, что успел приобрести за эти несколько месяцев какие-никакие навыки в верховой езде. Впрочем, лихой скачки по равнине (чего он в глубине души опасался) не случилось – проводники ехали, по большей части шагом, нередко спешиваясь для того, чтобы рассмотреть следы и некоторое время пройти по ним, ведя коней в поводу. Так оно продолжалось около трёх часов, пока не закончилось здесь, возле жиденькой акациевой рощицы.
***
Тело успело распухнуть на жаре, и над ним основательно потрудились птицы-падальщики, привлечённые тем же самым запахом мертвечины, на который обратил внимание проводник. Тем не менее, лицо осталось нетронутым – видимо, из-за того, что мертвец лежал ничком, зарывшись лицом в густую траву - как упал, когда его свалили две винтовочные пули, ударившие в спину, одна чуть выше поясницы, другая точно под левую лопатку.
- Обе раны смертельные. – определил Тимофей, наклонившись над трупом. – Стрелок, кем бы он не был, знал своё дело туго.
Аскер что-то горячо заговорил, показывая пальцем в сторону противоположной той, откуда они пришли. Остелецкий кивнул и пошёл, раздвигая кусты, сплошь покрытые длинными, угрожающего вида шипами. Отсутствовал он не меньше четверти часа; а когда появился, весь исцарапанный, то вид имел весьма довольный.
- Ну вот, всё так, как я и думал. – сообщил он
- Убийца подстерегал его в этих милых кустиках, и с первого выстрела промазал. Бедняга повернулся, и бросился наутёк, и тут уж стрелок промаха не дал. Вот, смотрите, я всё там обшарил…
Он протянул руку. На ладони лежали три винтовочные медные гильзы.
- «Винчестеровские» – с ходу определил Матвей, который благодаря покойному землемеру, уже прилично разбиралсяв огнестрельном оружии. – Калибр.44-40.
- Как и пули, которыми были убиты гонцы, которых Ашинов отправил к негусу. – добавил медик. - Не наводит на мысли, Вениамин Палыч?
- Ещё как наводит. Труп не осмотрели?
- Вас дожидались.
- Ну и правильно. – он перевернул мертвеца лицом вверх. – Не узнаёте, господин гимназист?
При виде синюшно-белой маски, кое-где траченной червями, Матвея чуть не вывернуло наизнанку. Но он сумел справиться с собой, и уверенно ответил!
- Аверкий Годасевич, тот, что забрался ко мне в фотолабораторию. У него рожа хоть и была прикрыта платком, но я всё равно узнал. Он самый и есть, не сомневайтесь!
- Я почему-то ничуть не удивлён. – покачал головой штабс-капитан. Тимофей, друг мой, можете определить, давно он тут…э-э-э… находится?
- Примерно сутки. – ответил медик. – Возможно, чуть больше, но ненамного, часов на пять-шесть.
- Если предположить, что он, сбежав из Новой Москвы, прятался, а идти решался только днём – тогда по времени всё сходится. Дальше он и не мог уйти на своих двоих. А вот убийца сюда прискакал – там, за кустарником я нашёл следы копыт и место, где он привязывал лошадь. Ветки там поломаны, и трава объедена, по тому и определил. И вот ещё что – копыта подкованы, все четыре. Подковы новые, гвозди – не деревенского кузнеца, а фабричные, видимо, из Европы. А значит – что?
- Видимо убийца приехал из Обока? – осторожно предположил Матвей. А значит он француз, европеец!
- Что он белый – и так было ясно. Откуда у местных афаров новейшая американская винтовка? А вот с тем, что он француз, я бы поспорил.
- А кто тогда? – жадно спросил Матвей.
- Помните, я вам показывал депешу, полученную от моего человека из Обока? Там ещё шла речь о некоем иностранце, торговце то ли из Трансвааля, то ли из Республики Оранжевой реки?
- Ну да, было такое. – припомнил гимназист. – Вы мне ещё книжку потом дали, одного англичанина – «Путешествие в Мекку и Медину». Только, по-моему, зря, мусульман в здешних краях раз-два и обчёлся, разве что…
- Не в них дело. – перебил Остелецкий. – Я об авторе этой книги. – Сдаётся мне, что обокский гость и он – один и тот же человек, который имеет самое прямое отношение к нашей находке. - и он непочтительно ткнул сапогом труп Горасевича. – Встречался я с этим господином, и не раз… неужели, опять он? Пожалуй, да – словесный портрет, который мне доставили из Обока весьма детальный, да и главная примета – уродливый шрам от дротика на щеке – в нём упоминается. К тому же и почерк… как бы это сказать… весьма характерный для этого джентльмена. Любит он проворачивать грязные делишки чужими руками…
- Да кто это такой? – не удержался Матвей. – Если это не тайна, конечно?
В том, что это именно, что тайна, причём из разряда тех, от которых лучше держаться подальше, юноша почему-то не сомневался.
- Тайна. – улыбнулся штабс-капитан. – Но вам, так и быть, расскажу, когда вернёмся в Сагалло. А сейчас – Тимофей, не сочтите за труд, проверьте карманы этого господина. Ему их содержимое уже ни к чему, а вот для нас может представлять известный интерес.
***
Бумажка была сложена вчетверо. Когда штабс-капитан развернул её, Матвей, вытянув шею, заглянул ему через плечо. Пятна от сырости… рукописный текст… погодите, а что это? Знакомая схема?
- Я знаю, что это. – торопливо сказал он. – Схема химического запала инженера Кибальчича – компоненты для изготовления похожего устройства были у меня в сундучке, который взломал Горасевич. Вот, смотрите – стеклянная трубка, свинцовый грузик со сквозным отверстием…
- Террорист он, ваш Кибальчич… - отозвался Остелецкий. – Хорошо, где ты взял такую цидулку – я примерно представляю. Но он-то её где взял? Насколько я помню, материалы следствия по делу цареубийц в журнале «Нива» не печатались.
- Зато были в особой такой брошюрке, их раздавали полицейским чинам для ознакомления, под роспись.
- Папаша-полицейский? Ну да, разумеется, тюремные надзиратели тоже проходят по линии Министерства Внутренних Дел. У папаши в портфеле пошарил? Ох, юноша, смотрите – доведут вас эти игрушки до беды…
- Уже довели. – недовольно буркнул Матвей. Он терпеть не мог, когда ему напоминали об отцовской должности, но тут возразить было нечего, штабс-капитан кругом прав. – И портфеля у отца отродясь не было, брошюрку эту я на комоде взял, просто так валялась, даже не запертая в ящик…
- А вот это точно из «Нивы» - сказал Тимофей. Он держал у руках другой листок, с неровно оборванными краями. Схемы на нём тоже присутствовали, однако мелкий текст был печатным, набранным знакомым шрифтом.
- Статья из апрельского номера за семьдесят седьмой год. – пояснил студент. – В «Ниве» тогда регулярно печатали корреспонденции с балканской войны, в сопровождении вот таких картинок, перерисованных с фотографических снимков. Эта посвящена боевым действиям на Дунае.
- «Матрос Михеев, мастер на все руки, нашёл способ плавать, как лягушка, чтобы в темноте подбираться под водой к турецким береговым аванпостам. – прочёл он вслух. – Для этого он сшил парусиновые перчатки с перепонками между пальцев, а на ноги смастерил что-то вроде перепончатых лап, которые его товарищи прозвали «водолаптями». Опробовав своё изобретение, Михеев обнаружил, что оно даёт возможность сберегать силы, да и плавать получается гораздо быстрее. «Теперь хочу придумать, как бы устроить так, чтобы можно было быстро выбираться в водолаптях на берег Разведчику – то надо не только плавать, но и быстро бегать, ползать, вообще много двигаться – а в водолаптях ходить по земле просто невозможно, разве что задом наперед…»
Остелецкий взял листок, пробежал глазами – и невесело усмехнулся.
- Вот вам, господа, плоды свободы печати, дарованной государем императором Александром Освободителем. Интересно знать, что за цензор пропустил этот занятный матерьялец в печать?
- Так здесь ничего особенного нет, такие штуки ещё Леонардо да Винчи придумал! – сказал медик. Матвей заметил, что пассаж Остелецкого был ему неприятен. – Я сам видел похожий рисунок в альбоме с чертежами его изобретений, так что никаких военных тайн в статье не раскрыли.
- Ну да Бог с ними, с водолаптями, он бы и без них доплыл до «Пэнгвэна». – отмахнулся Остелецкий. - Меня сейчас больше интересует, как наш бомбист был связан с обокским визитёром, этим торговцем из Трансвааля?
- …и чем так ему не угодил, что его застрелили! – добавил Матвей. – С чего бы это, ведь Горасевич помогал этому трансваальцу, а он его – вон как отблагодарил! Может, не поделили что-то?
Матвей ещё в той, прошлой жизни (он привык уже думать так обо всём, что происходило до их отбытия из Одессы на пароходе) охотно почитывал повести о сыщиках, ворах и убийцах, печатавшихся в тонких, скверной бумаги, книжонках ценой в две копейки - и теперь жаждал поучаствовать в раскрытии настоящего, не выдуманного преступления.
- Это-то как раз яснее ясного. Трансваалец – на самом деле он англичанин Ричард Бёртон, запомните это имя, молодые люди! – попросту ликвидировал своего агента, пока мы с вами до него не добрались. Сам-то Бёртон наверняка уже покинул Обок, а вот Горасевича, попади он туда, французы наверняка бы посадили под замок, а потом вполне могли бы выдать нам назад. Да и им самим он мог рассказать много чего интересного – например, с чьей подачи был взорван «Пэнгвэн». Так что тут никакой загадки нет. Меня другое интересует: кто завербовал его в Петербурге и отправил сюда? Сам Бёртон никак не мог, но ведь кто-то же постарался?
- К сожалению, самого Горасевича уже не спросишь. – Тимофей вытащил из кармана платок, плеснул на него водки из плоской оловянной фляжки и тщательно вытер руки. – А хорошо было бы…
- Да, Бёртон об этом позаботился. – кивнул Остелецкий. – Весьма предусмотрительный господин, и осторожный, ничего не скажешь…
Некоторое время они стояли над трупом. Проводник и трое аскеров, сопровождавших маленький отряд, терпеливо дожидались в стороне, в тени большой зонтичной акации – время подходило к полудню, летнее африканское солнце палило нещадно.
- Тело будем забирать? – заговорил Тимофей. – Можно завернуть в попону и привязать за седлом.
- Да кому он нужен? – пренебрежительно фыркнул штабс-капитан. – Закопать, конечно, надо, не по-христиански как-то оставлять гиенам, но везти с собой, хоронить на кладбище возле Новой Москвы – многовато чести для предателя. Давайте-ка поторопимся, молодые люди. Лопаты у нас нет, а ковырять ссохшуюся глину ножами, да ещё на такой жаре – то ещё удовольствие. Может, попросить у аскеров их копья? Наконечники, вон какие широкие, ими, небось, сподручнее. Закопаем, помолясь, раба божия – и назад, рысью. завтра «Мономах» уходит в Аден, а у нас ещё дел выше головы…
***
Восточная Африка,
Абиссиния,
Крепость Сагалло.
- Куда же вы теперь, Вениамин Палыч?
Остелецкий только что отправил унтера Осадчего на берег, проследить, как будут грузить его багаж на шлюпку с Мономаха, и теперь прощался с матвееии и медиком Тимофеем. Единственная комната «штабной» хижины опустела, даже присесть было некуда – так что разговаривать пришлось стоя.
- В Аден, Матвей, куда ж ещё? «Мономах» пока там задержится, пока не прибудет ему на смену канонерка «Сивуч» - кстати, брат близнец нашего «Бобра». А я пересяду на пароход Доброфлота – и домой, в Россию. Есть у меня там кое-какие дела. А вы, Тимофей Семёныч, надумали, как дальше собираешься жить?
Студент стащил с переносицы пенсне – с некоторых пор он приохотился носить его, полагая, видимо, что это придаёт ему более «врачебный» вид.
- Я, с вашего позволения, Вениамин Палыч, останусь здесь. - Среди поселенцев и казачков полно раненых и перекалеченных, а я единственный кто хоть что-то смыслит в медицине. Да и в Абиссинии хочется осмотреться хорошенько – что я тут видел, если припомнить? Берег, крепость, санитарные палатки да кровавые тряпки! А тут целый континент, да какой…
Штабс-капитан посмотрел на будущего медика с интересом.
- А вы, оказывается, романтик! - уж сколько живём бок о бок, а у меня и в мыслях не было… Разумеется, оставайтесь, заз решили, не смею препятствовать. Но если вернётесь всё же в Россию - найдите меня, попробую что-нибудь для вас сделать. Вот по этому адресу вам всегда подскажут, как со мной связаться.
И подал студенту листок с несколькими строчками, написанными мелким, аккуратным почерком.
- А с вами что, юноша?
Матвей замялся, не решаясь начать, что вызвало снисходительную улыбку собеседника.
- Да говорите уже, не конфузьтесь, как барышня. Обдумали, чем бы хотели заняться?
Юноша, наконец, решился. Набрал полную грудь воздуха, и…
- Вениамин Палыч, я бы хотел, как вы… не картографом, а… ну вы же меня понимаете? Я всему научусь, честное слово!
Остелецкий покачал головой.
- А у вас губа не дура, юноша… особенно, если учесть, что не далее, как полгода назад вы собирались сделаться подражателем господина Кибальчича, не к ночи будь помянут. Ну-ну, не обижайтесь… - поторопился добавить он, увидав, как вспыхнули пунцовым румянцем сначала уши, а потом и щёки собеседника. – Я это не в осуждение – просто не мне одному известно о ваших… хм… ошибках юности, и это может стать неким препятствием.
Голова матвея как бы сама собой втянулась в плечи, взор упёрся в носки собственных сапог - «Дурак, дурак, о чём размечтался! Знай своё место, а о разведке и мечтать не смей…»
Штабс-капитан, видимо, угадал его мысли.
- Давайте-ка сделаем так. Оставайтесь пока в здесь, Сагалло. Составите компанию Тимофею Семёнычу – он давеча мечтал поближе познакомиться Абиссинией, а у вас уже имеется какой-никакой опыт. Серёжа, в смысле капитан Казанков приставит к какому-нибудь полезному делу здесь, в Новой москве; заодно пройдёте курс кое-каких наук – скажем, по минно-взрывному и артиллерийскому делу, я договорюсь с офицерами канонерки. А я, как время , о вас вспомню, обещаю!
Он посмотрел прямо в глаза матвея. Тот, сделав на собой усилие, не стал их отводить, думая только об одном – лишь бы не навернулась сейчас непрошеная слеза.
- Ну что, решили? – Остелецкий широко улыбнулся. – тогда давайте прощаться. И вот ещё, чуть, не забыл… - он взял длинный свёрток, прислонённый к стене. – это вам, Матвей.
Молодой человек развернул плотную ткань – под ней оказался штабс-капитанов «Винчестер», тот самый, с длинной трубкой прицельного телескопа поверх ствола.
- Спасибо, Вениамин Палыч, только как же так?..
- Берите, берите! – он похлопал гимназиста по плечу, и в этом жесте не было ни тени снисхождения, раньше так задевавшего юношу. - Мне-то он ни к чему, а здесь, в Африке ещё не раз пригодится. И вообще… - Остелецкий сделал многозначительную паузу. – сдаётся мне, молодые люди, что нас с вами ожидают весьма интересные события!