СОСНА Глава 2 - 3
Глава 2.
Из забытья её вывел громкий лязг цепей, крики лесорубов и нестерпимый запах сгоревшей плоти деревьев. Очнувшись, сосна осмотрелась. Она лежала на прицепе большого лесовоза, в компании таких же сестер по несчастью, у которых были отсечены все ветви, остались только стволы.
- Какие же они некрасивые стали и уродливые – подумала сосна.
И спустя мгновение поняла, что лежит среди них такая же голая, уродливая и что очень сильно саднит[1] в тех местах, где бездушный лесоруб прошелся своим острым топором, отрубая красивые ветви. Ей стало так обидно и стыдно, что она, не сдержавшись, заплакала, и её горючие слезы выступили ярким янтарем смолы на еще свежих разрезах ствола. Так она проплакала всю дорогу, которая сначала шла по тайге, затем выбежала на проселок и через некоторое время выскочила на асфальт, где через пару десятков километров уперлась в железные ворота. Ворота открылись, лесовоз проехал на территорию лесопильного завода. Подъехав к большому приземистому зданию для сушки леса, лесовоз остановился. Затем крюкообразный кран сгрузил стволы на длинную железную телегу, стоявшую около здания на рельсах, лесовоз уехал. В стене здания отворились широкие двери, и телега сама проехала вовнутрь. В помещение было очень жарко, пахло сыростью и спекшимися опилками.
- Ну, вот и все! – подумала сосна – Здесь нас и сожгут…
Погас свет, что-то загудело вокруг, воздух становился все горячее и горячее. Сосне захотелось опять заплакать, но вокруг наступила такая жара, что её смоляные слезы высыхали моментально, не успевая даже выступить. Воздух вокруг начал как будто плавиться, нагревая стволы деревьев до невозможности. И сосна почувствовала, как соки, что наполняли её могучее тело, начали испаряться, иссушая и истончая её.
- Какая это мука – думала сосна – умирать постепенно.
В том, что она умирает, сосна не сомневалась нисколько, проваливаясь вновь в черный мрак забытья.
Но она не умирала, её всего лишь высушивали, готовя его к распиловке.
Она очнулась вновь, когда её вытащили из сушилки и закрепили на обдирочном станке, ей предстояло пройти еще одну неприятную процедуру перед самой страшной распилкой на доски, это снятие её кожи, коры. Станок загремел своими ужасными, острыми шестернями.
Транспортёр, на котором лежала сосна, дёрнулся, приходя в движение, начиная поступательно тащить высушенную до звонкости сосну туда, где бешено, вращались острые зубья. Зубья, вонзаясь попеременно, начали сдирать кору, обнажая ствол и причиняя сосне тупую боль. Только одна мысль билась в её измученном теле:
- Зачем мне столько мучений? Почему я не умерла сразу как моя сварливая соседка лиственница?
Но самое страшное её ждало впереди. Когда обнаженный в своей бесстыдности ствол выскочил из-под обдирочных зубьев, транспортёр неумолимо потащил его дальше по конвейеру, туда, где мелькали блестящие лезвия распиловочных пил.
- Вот теперь точно все – решила сосна – меня разрежут на части, и я умру. Только бы поскорей это произошло. Нет больше сил, терпеть такие издевательства над собой.
И когда пилы врезались в её измученное тело, разделяя его на части, причиняя нестерпимую боль, она с радостью погрузилась в спасительное забытье, уверенная в своей окончательной погибели.
И опять очнулась сосна, теперь уже от того, что на неё наваливалась необъяснимая тяжесть, мешавшая дышать. Очнувшись, она увидела, что лежит в середине штабеля из досок, заботливо укутанная брезентом, и что её могучий когда- то ствол превратился в одну толстенную доску. Ей хотелось по привычке заплакать, но было нечем. После всего с ней произошедшего, она из полноценного, полного жизни дерева превратилась в простой высушенный деревянный брус, в котором где – то в самой глубине, сердцевине, когда-то могучего дерева еще теплилась жизнь.
Её куда-то везли то на машине, то на поезде. Мелькали города, станции, менялся пейзаж, но ею овладело вялое безразличие. Ей было все равно, что с ней будет дальше, она была полностью погружена в свои невеселые мысли.
- Почему это произошло со мной? Я была счастлива. Росла в своем любимом доме - тайге, радовалась жизни, помогала другим. На моих ветвях отдыхали птицы, под моей кроной прятались от жары или отдыхали после трудного пути звери. Подходило время стать мне взрослой и нести еще большую пользу. У меня должны были родиться первые шишки. Вот зверье таежное устроило бы пир возле меня! И всем было бы хорошо и весело. Даже соседка моя, лиственница, была такой милой, хоть и ворчала иногда на меня. Так нет, пришли эти, чёртовы лесорубы. Убили соседку, меня спилили. Уничтожили мои крепкие, сильные ветви, потом мучили меня, сушили, драли, пилили, превратив в какой – то бесполезный обрубок. Теперь везут непонятно куда. На что я теперь годна и кому нужна? Лучше бы пила прошла по моему сердцу сразу, тогда бы я просто умерла и не мучилась бы от своей бесполезности и безысходности. Я все равно мертва без своих корней и своего дома. Нет жизни после смерти, и я не живу….
Так думала сосна, передвигаясь по огромной стране, пока не прибыла на место своего назначения - город Москва. Машина подъехала к огромному зданию в центре столицы, на крыше которого красовалась четверка скачущих коней, запряженных в колесницу, погоняемая мускулистым возницей в шлеме.
Машину окружили рабочие, которые без лишних слов хватали в вчетвером одну доску и заносили внутрь здания. Настал черед и нашей героини. Её внесли в просторный и большой зал, в конце которого возвышался огромный деревянный каркас. Затем уложили на этот каркас - возвышение, которое люди, принёсшие сосну, почему – то называли «сценой». Рядом с ней лежали её собратья по несчастью, такими же толстыми досками, лежавшими на больших квадратных брусьях, что были скреплены между собой в виде большой решетки с прямоугольными ячейками. После того как рабочие покрыли досками всю сцену, они ушли, появились другие, которые принесли с собой много разных блестящих предметов. Они начали пилить, строгать, сверлить доски, подгоняя их очень плотно между собой, намертво закрепляя на балках огромными и острыми болтами. Но все эти манипуляции не смогли вывести сосну из охватившего её вялого безразличия. Даже появившийся человек с гудящей машинкой, которая срезала верхний слой у досок, выравнивая их по высоте, не вывел её из ступора. Потом её еще шлифовали наждаками, морили пахучей олифой, покрывали несколькими слоями лака. Сосна все время впадала в забытье, изредка приходя в себя лишь тогда, когда по ней прохаживался инструментом или кистью кто-то из работников.
Ей нестерпимо хотелось только одного, умереть и больше никогда не видеть этот мир, полный злобы и коварства, не умеющий сопереживать страданиям других. Умереть и забыть все, свою жизнь, унижения, боль, муки, которые ей пришлось испытать. А самое главное, забыть безразличие людей и то равнодушие, с которым её медленно и методично уничтожали её как как личность, как цельную единицу природы.
Когда работы были закончены, сцену укрыли толстым полотном, сохраняя покрытие до поры. Мир вокруг сосны исчез во тьме, погружая её, как астронавта из фантастического рассказа, в анабиоз.
Глава 3.
Сколько времени наша сосна провела под полотном: день, неделю, месяц, год, она не знала. В первое время она пыталась говорить с соседями, что возлежали рядом с ней, но скоро ей это наскучило. Потому что кроме стенаний, жалоб, проклятий, сопровождаемых «сухими» рыданиями, ничего от них она не смогла добиться. Поэтому молча дремала, иногда все же просыпаясь от скрипа. Такое происходило тогда, когда невидимые глазу и не слышимые человеческому уху крики проклятий соседок по несчастью достигали своего апогея, которые и выражалисьдля окружающих в таком легком поскрипывании досок.
Наконец, полотно поехало куда - то в сторону, обнажая доски, поверхность которых сразу же «заиграла» под яркими лучами фонарей - софитов[2]. Потом сосна увидела группу молодых людей, что с огромным интересом рассматривали открытую перед ними сцену. Эти люди не были похожи ни на страшных лесорубов, ни на рабочих, с которыми ей уже приходилось сталкиваться. Они все как один были одеты в черные трико, плотно облегающие их красивые и мускулистые ноги. Сверху на их тела были надеты такие же облегающие майки или футболки разных цветов и расцветок, которые выгодно подчеркивали мускулистость мужских торсов и хрупкость женских. Это была балетная труппа, которая на время реконструкции театра покидала его и теперь вернулась обратно в родные и в то же время новые стены. Балетные рассыпались по сцене. Они начали крутить свои бесконечные фуэте[3], исполнять изящные батманы[4], глиссады[5], пируэты[6], шассе[7], взлетая красивыми «птицами» в невесомых антраша[8]. Танцоры опробовали свою новую сцену, на которой им предстояло провести главную часть своей жизни. Потом ненавязчивым фоном зазвучала великолепная музыка, и теперь балетные старались при выполнение своих элементов попасть ей в такт. На лицах заиграли улыбки, глаза засветились радостью, им нравилась их «новое жильё». А когда музыка прекратилась и они остановились, то до слуха сосны донеслись ранее незнакомые плескающие звуки, это танцоры в едином порыве аплодировали всем, кто готовил им сцену.
Неожиданно сосна почувствовала, что ей становится легче, куда – то постепенно улетучивается её мрачное, пессимистическое настроение, что её изуродованное, истерзанное тело наполняет ранее неведомая истома, а её ссохшаяся, растрескавшаяся, как земля в пустыне душа, вдруг стала наполняться живительной влагой, влагой жизненного бытия.
Потом начались трудовые будни. Теперь каждый день на сцену приходили люди. Они о чем – то спорили, ругались, танцевали группами и поодиночке, подчиняясь командам человека, сидящего в глубине зала за маленьким столиком, на котором радужным пятном светилась настольная лампа.
Чаще всех на сцене появлялась только одна танцовщица, прима-балерина[9]. Она всегда была одета в строгую чёрную футболку, чёрное трико, которые плотное облегали её красивое тренированное, но по-женски изящное тело. В тон белым пуантам, на талию, она всегда повязывала большой белый платок. Её волосы цвета «вороного крыла» всегда были забраны в аккуратный пучок на затылке.
Что-то не ладилось у неё с танцем. Все чаще в её сторону неслись от настольной лампы резкие замечания. Эти замечания заставляли приму нервничать. Её нервозность чувствовалась во всем: в движениях, в словах, походке. Прима срывала свое раздражение на всех: ругала осветителей за слишком яркий свет, своего партнера по танцам, обвиняя его в неуклюжести звукооператоров, за- «плавающую» музыку, гримёров-за плохой грим.
Неожиданно досталось и сосне. После очередного прыжка прима неудачно приземлилась и, поскользнувшись, подвернула ногу, растянув мышцы на правой стопе. Она, вскрикнув, упала. Её красивое лицо исказила гримаса боли. Все, кто находился рядом, бросились к ней на помощь.
Прима села, подтянув к себе поврежденную ногу, обхватила её двумя руками и воскликнула:
- Что же это такое! Все против меня!! Даже эта противная сцена!!!
И, со всего размаху стукнув кулаком по полу, зарыдала.
Удар пришелся точно посередине сцены, именно в то место, где лежала уже бывшая наша сосна. Она вздрогнула от неожиданности, просыпаясь от своей привычной спячки, и тут же возмутилась:
- Почему это люди считают нас во всем виноватыми!? Может она ещё считает, что это я виновата в том, что лежу здесь!?
Сосна хотела добавить ещё колкостей к сказанному, но осеклась на полуслове. Она вдруг почувствовала, как на неё стало падать что-то очень теплое, почти горячее, и к своему великому изумлению вдруг увидела, как из глаз балерины, которая только что ударила её, обильно сочится бесцветная жидкость, срываясь вниз крупными каплями, как во время дождя в тайге.
- Это слезы – поняла вдруг сосна - Такие же, как и у меня были когда-то, но все высохли в той ужасной печке. Значит, и у неё есть душа, значит, и людям тоже бывает больно!? А может тот, что прячется за светлым пятном лампы, тоже отправит её в печь, где её слезы высохнут, а тело источится!? Нет, этого нельзя допустить. Я должна ей помочь. Но как? Пока не знаю.
Тем временем приму подхватил на руки её партнёр, унося со сцены. После этого происшествия репетиция заглохла сама собой. Всех теперь интересовал только один вопрос:
- Сможет ли прима танцевать? Скоро премьера!!!
Сосна размышляла над своим неожиданным открытием. Окружающие люди предстали перед ней в новом свете. Какие-то хорошие чувства стали пробуждаться в её твёрдом, как старый башмак сердце, впервые за все время, что прошло с тех пор, как её насильно увезли из тайги.
Тем временем над сценой погасили свет, оставив где-то наверху, под потолком, гореть одну лампу, которая своим блеклым мерцанием лишь слегка освещала сцену, делая окружающую тьму не такой пугающей. Постепенно окружающие звуки сошли на нет, наступила полная тишина. Внезапно в этой мертвенной тиши послышались легкие шаги. Ошеломлённая сосна увидела, как на сцену, прихрамывая на больную ногу, вышла прима-балерина. Она прошла к середине сцены и опустилась на пол рядом с нашей героиней. Девушка начала гладить рукой доску, при этом приговаривая:
- Прости меня, милая, за мою несдержанность. Я не должна была так поступать. Сама виновата в своих ошибках, а злобу вдруг выместила на тебе. Давай мы не будем сориться с тобой из-за этого, давай будем лучшими подружками.
Девушка еще продолжала говорить какие-то теплые, а порой глупые слова, но сосна в них уже не вслушивалась. В её душе росла и ширилась песня, даже не песня, а бравурный марш жизненного восторга, марш пробуждения к жизни. Сосна вдруг поняла свою необходимость, для неё открывался новый мир её полезности окружающим. Наконец-то она поняла, что, будучи даже такой новой, непонятной и уродливой для себя, ОНА КУМУ-ТО ЕЩЕ НУЖНА! И эта мысль сводила её с ума настолько, что ей почудилось, как внутри неё побежали бурные потоки тех жизненных соков, что пробуждались в ней ранней весной, после долгой зимней спячки.
[1] Саднит - болезненное ощущение или раздражение
[2] Софит - театральный осветительный прибор
[3] Фуэте - общепринятое сокращённое название виртуозного движения классического танца
[4] Батман - это танцевальное движение. Чтобы его выполнить, танцор поднимает и отводит или сгибает одну ногу, после чего возвращает её к опорной.
[5] Глиссада - маленький прыжок из V позиции с продвижением вслед за вытянутым носком ноги, скользящим по полу
[6] Пируэт - полный оборот танцовщика на месте, на полупальцах или на пальцах одной ноги.
[7] Шассе - Скользящий шаг, являющийся элементом классического и некоторых бальных танцев.
[8] Антраша - в классическом балетном танце род скачкообразного прыжка, во время которого ноги танцора быстро скрещиваются в воздухе, касаясь друг друга.
[9] Прима–балерина - (от лат. prima — «первая») — балерина, занимающая первое положение в театре, ведущая солистка труппы, исполняющая главные партии в спектаклях.