Несколько дней мы прожили на сборном пункте в Дзержинске. Питались остатками еды, взятой из дома и сухим пайком, который выдавался ежедневно – консервами с гречневой и перловой кашей. Спиртного у нас не было. Вскоре прибыли «покупатели» - офицеры и сержанты из частей, в которых нам предстояло служить. По каким – то признакам нас разобрали по командам и через пару дней мы уже ехали в поезде в неизвестном направлении. Примерно через сутки высадились на небольшом степном полустанке, на больших армейских грузовиках были доставлены в казармы, которые располагались посреди степи. Оказывается, я очутился на границе с Казахстаном, в Саратовской области, недалеко от станции Озинки.
В этой части мы провели около месяца. Командовал здесь нами ефрейтор, невысокого роста, но очень шустрый. Он обучал нас азам солдатского быта: учил наматывать портянки, пришивать подворотнички, чистить сапоги. Надо сказать, что получалось у него это замечательно – уроки были очень показательными. Здесь мы встретили праздник Октябрьской революции. Затем нас опять погрузили в грузовики, потом в вагоны и опять мы куда – то тронулись. Примерно через сутки мы выгрузились на станции Давлеканово, под Уфой и были размещены в казармах инженерного батальона.
Бардак в этом подразделении был жуткий. В первые часы пребывания в нём нас безжалостно обобрали старослужащие, причём забрали абсолютно всё: зубную пасту, подворотнички, одеколон – у кого что было. Некоторые, особенно невезучие, лишились новых шапок и шинелей.
Но самое интересное началось позже. Во время ужина, в столовую ворвались несколько пьяных солдат …. с автоматами в руках. Оказывается, они ушли со своих постов в карауле (!), чтобы «попугать салаг». Один из них, в пьяном кураже, приставил автомат с примкнутым штыком к животу одного из наших. Парень в доли секунды побелел, как мел - от испуга – что было на уме у пьяного «деда», один Бог ведает.
На следующий день мы окончательно поняли, что оказались в обычном стройбате. Надо было из него как – то выбираться. Я подговорил несколько человек, мы нашли какого – то офицера, высказали ему, что очень хотели бы служить в авиации и попросили передать нашу просьбу командиру части. Не знаю, подействовала ли наша просьба, но через пару дней нас, к нашей радости, опять погрузили в вагоны. На сей раз ехали недолго – всего несколько часов и оказались в Стерлитамаке, городке на юге Башкирии. Оказалось, мы попали в ШМАС – школу младших авиационных специалистов по электрооборудованию самолётов – истребителей СУ – 7Б и МИГ -21.
Радости моей не было предела – наконец – то мы в авиации, хотя после Школы высшей летной подготовки аббревиатура ШМАС звучала слабовато, но армия есть армия, пришлось смириться. Казармы учебного полка располагались в центре городка и, слава Богу, в части царила дисциплина и порядок. Нас разбили на учебные взводы по тридцать человек в каждом, всего получилось пять взводов, которые образовали учебную роту. Располагалась рота в огромном помещении казармы, в которой стояли двухъярусные кровати. Мне досталось место на втором «этаже».
Основным наставником нашего взвода был замкомвзвода младший сержант, звали его уважительно Иван Иванович, хотя выглядел он несколько умильно - его безусое лицо с почти девичьим румянцем несколько дисгармонировало с сержантскими погонами. Человеком он был замечательным, да и командиром справедливым. Хотя некоторые его высказывания нас поначалу шокировали. Так, например, на вопрос какого – нибудь курсанта, можно ли сходить в чайную, он неизменно отвечал: «Конечно (небольшая пауза), нет!» Так понемногу мы привыкали к воинской дисциплине.
Примерно в это же время, осенью 1973 года, я как – то вечером сидел в Ленинской комнате, в казарме и проглядывал газеты. Вдруг одна заметка, точнее, фельетон в «Известиях» привлек моё внимание. С огромным удивлением я обнаружил, что речь идет о моем отце.
В фельетоне, который назывался «Эх, залётные», рассказывалось о том, как группа аферистов, используя подложные документы, сумела получить в колхозе «Свобода» в Горьковской области несколько лошадей якобы для съемки исторического фильма о восстании Пугачева. Отец лошадей выделил, но «киношники» пропали вместе с ними. Уже после армии отец рассказал мне всё в деталях. Дело было так: однажды ему позвонили, якобы из студии «Мосфильм» и предложили оказать помощь для съемки исторического фильма о восстании Пугачева - требовались лошади для обоза. Вскоре в правлении колхоза появились двое: представитель киностудии и второй (или третий) секретарь райкома партии. Киношник предъявил гарантийное письмо студии «Мосфильм» с просьбой выделить лошадей, причем в письме гарантировалось их содержание в процессе съемок фильма и возвращение через несколько месяцев, после окончания съемок фильма. На письме были соответствующие подписи и печати. Учитывая то, что лошади в колхозном хозяйстве в то время уже не играли той роли, как раньше (их заменили трактора и грузовики), а также то, что вместе с «мосфильмовцем» прибыл секретарь райкома, отец отдал соответствующее распоряжение. Таким образом, несколько колхозных лошадей убыли якобы в Княгининский район Горьковской области. Прошло несколько месяцев, о лошадях и киношниках не было ни слуху, ни духу.
Отец забеспокоился, позвонил тому самому секретарю райкома, который приезжал в село вместе с киношником. Тот звонку очень удивился и сказал, что ничего сам не знает. На вопрос отца, почему тот привез его в колхоз, ответил, что это получилось совершенно случайно: он, якобы ехал к теще в Тагаево, а киношник только подвез его по пути.
Поняв, что дело приобретает скверный оборот, отец обратился в милицию. Началось следствие, в результате которого выяснилось, что никаких съемок в Горьковской области не велось, письма и печати «Мосфильма» - поддельные. В своей беде отец был не одинок – ещё несколько председателей колхоза пострадали от мошенников. Аферисты были объявлены во всесоюзный розыск, следствие длилось около года.
Милиция тогда работала, как надо, и вскоре жулики были задержаны в Сочи, где прогуливали деньги, вырученные от продажи лошадей, которые были проданы татарам на «махан», то есть на мясо. Результатом этой истории стало появление в «Известиях» фельетона и единственный в жизни выговор отцу по партийной линии, причем объявлен он был обкомом партии. Вот такая тогда приключилась интересная история.
Удивительно, но я совершенно не помню, где и когда мы приняли присягу. Удивительно, потому что принятие присяги – это один из самых главных и торжественных событий в армейской службе. Скорее всего, это произошло здесь, в Стерлитамаке, в школе младших авиационных специалистов, так как в моём военном билете записана дата принятия присяги – второе декабря 1973 года.
Однажды, в декабре 1973 года вечером, незадолго до отбоя, последовала команда на срочное построение всей роты. Это было очень необычно — в такое время построения когда не производились, тем более, что на нем присутствовал сам командир роты— капитан. Мы забеспокоились - никогда ничего подобного не было и это не сулило нам ничего хорошего. Мы быстро построились и замерли в ожидании неприятностей...
(Продолжение следует)