«Странное ощущение: смотреть на лицо своей матери, такое знакомое, и видеть, что её превратили в божество», - задумчиво бормотала Мария Рива, - удивительное хамелеоново свойство играть в жизни практически граничило у неё с шизофренией…» В своей книге дочь многое поставила в укор родительнице. В том числе – неестественность. Якобы, неестественной, а значит неискренней, Дитрих была всю Мариину жизнь, начиная с рождения. Но если так, если Мария другою свою мать не видела-не знала, как она судила о неискренности? Сравнивала с поведением обожаемых американцев (насколько те естественны в обыденной среде, общеизвестно)? Или с поведением своего отца, Рудольфа Зибера, чешского немца по происхождению, всегда утянутого, причесанного до прилизанности, вечно невозмутимого католика? Дитрих, кстати, обвинялась еще и в том, что была не религиозна. Крестик на её шее был подарком Эдит Пиаф, не более, да и тот Марлен вернула, положив к Эдит в гроб. Рива старается быть объективной, но – исключительно в