Когда зазвонил телефон, я покупала в магазине сосиски. Продавщица взвешивала килограмм.
– Алло! Бабушка? – на экране высветилось «Ба»
– Это дед, – сказал голос в трубке, и у меня похолодело в груди. Его тембр, дыхание. Все было не так.
– Дедуль, привет! Как дела?
– Плохо, внученька. Пожалуйста. Позвони. Гене. Пусть. Завтра. Приедет. Надо. Сдать. Кровь, – он делал паузы между словами.
– Какую кровь? Дед, ты чего?
– Я в больнице. Операция. Послезавтра. Позвони отцу. Не могу, – телефонные гудки.
–Чуть больше кило. Оставить? – спросила продавщица
– А? – я посмотрела на полное женское лицо. – Что?
– Я говорю, кило сто! Оставить?
– Да, да, конечно, – я набирала номер отца.
– Алло!
– Пап, здравствуй.
– Здравствуй, доченька.
– Мне дед звонил. Он в больнице. Сказал, кровь надо сдавать. Операцию какую–то делать. Ты что–нибудь знаешь об этом?
– Мы ж его только привезли. От ёж твою мать! В областную больницу его положили. Десять минут, как домой зашел. Собирался звонить врачу, – папа отчитывался, будто был виноват в чем–то.
– Дед в Туле?
– Да, его перевели.
– Он сказал, надо утром сдать кровь, что операция послезавтра.
– Сейчас доктору позвоню.
Я положила телефон в сумку. Отец разговаривал как пьяный, который старается, чтобы не заметили: медленно и старательно.
– С вас сто девяносто рублей, – продавщица терпеливо ждала окончания разговора.
– Спасибо, – я протянула двести и пошла.
– Девушка, а сосиски?
– А? Да. Извините. Спасибо.
Подробности пришлось узнавать у мамы. После приступа дед двое суток лежал в городской поликлинике, потом лечащий врач сказал, что надо делать операцию, но нужного оборудования у них нет, а вы же понимаете, человек старый, может и умереть. Его перевели в Тулу, и там сразу решили оперировать.
Почему дед позвонил мне? Может, он догадался, что я ничего не знаю? Из–за беременности меня старались не волновать. Или дед хотел, чтобы я навестила его перед операцией, которую он мог не пережить. Любимая внучка, первая, со мной он нянчился больше, чем с другими. Каждое лето я проводила с дедом и бабушкой на даче, помогала на пасеке, красила ульи, дымила в дымовуху, кормила поросят комбикормом и мелкой вареной картошкой, которую иногда ела и сама, потому что вкусно. А еще объедалась клубникой с молоком и окрошкой с бабушкиным домашним квасом.
Я догадалась, почему дед позвонил мне, когда автобус неторопливо съезжал на Каширку со МКАДа. Мое имя было первым в списке контактов их общего с бабушкой мобильного телефона: Алена – на букву «А». У него не было сил листать дальше.
Через четыре часа я сидела в его палате № 13 для ветеранов ВОВ.
–Дед, помнишь, ты говорил, что от меня одни глаза остались. Сейчас от тебя остались одни глаза. А я, посмотри, какая толстая, – я стараюсь развеселить его.
Он лежит, я сижу на краю кровати и стараюсь не выдать свой страх.
– Дни мои сочтены, внученька.
– Дедуль, ну зачем ты так говоришь? Я правнука тебе вот–вот рожу, а ты умирать собрался? Подожди немного, дед. Понянчишь чуть–чуть, а потом уж… – я замолкаю, чувствую что–то жгучее и томительное в переносице и горле.
– У меня вот отсюда, – он показывает под ребра, – как щебенка все равно сыпется. Доктора говорят, без операции долго не проживу. И от операции, говорят, тоже умру. Все, каюк мне. Пусть он вместо меня живет, – дед показывает на мой живот.
Я молчу. «Пожалуйста, пожалуйста, пусть дед еще поживет, пусть еще поживет, ну пожалуйста!» – шепчу я. Жаль, что я не умею молиться.
– Как же ты бабушку одну оставишь?
– Аленушка, скажи ей, пусть собаку отвяжет, нечего теперь охранять. Пусть теперь сама она, на свободе.
– Дед, не нравится мне твой настрой. Поживи еще, а, дед?
– Эх, внученька. Пожить хочется. А что поделаешь? – он смотрит мимо меня, в глазах тоска.
– Дедуль, ты веришь в бога?
– Нет, внученька, не верю.
– Думаешь, после смерти ничего? Как свет выключили?
– Не знаю. Наверно. Живешь, живешь, а потом все. Ничего не остается.
– А я в перерождение верю. Живешь, потом еще раз, еще раз и еще, пока не научишься не умирать вовсе. Поэтому ты не бойся.
– Не знаю, внученька. Не верю я в это. Есть тело – есть жизнь, а умерло, так и жизнь кончилась.
В палату вошел отец.
– Отменили операцию.
– Почему?
– Может и нет разрыва, только воспаление, – отец смотрит в сторону. – Операция, говорят, опасная. А так еще поживешь, если курить и выпивать не будешь.
Я осматриваю палату. Три старика лежат на кроватях без движения, четвертого привезли на каталке, накрытого простыней. Медсестры начали перекладывать его на кровать, голого, высохшего как скелет. Я отвернулась.
Еду в машине с родителями. Голые деревья, пепельные от первого заморозка поля и холодное, лишенное лучей солнце. Какая же это тоска – жизнь. Она вдруг вывернулась внутри меня изнанкой, оголила нервы и цеплялась ими за бесцветные лесопосадки, за похожие на ребра фонарные столбы, за изломанную линию горизонта. Вот они, мои внутренности и кожа, сухожилия и вены – все это живое, и ему нужно родиться, жить, терпеть боль и потом умереть. Зачем? Зачем я беременна этой жизнью?
На следующий день мы с бабулей опять навещали деда. Мы сидели на диванчике в холле больницы, дед расспрашивал бабушку про трубы, старую нужно было выбросить, новую заварить, про вагонетку – перед зимой обязательно воду слить и почистить, надо чтоб сын не забыл, про калитку кованную, которую сделали прошлым месяцем, а установить не успели, только вот выпишется и поставит.
– Какая тебе калитка? Дед! Сиди уже дома! – улыбаясь мокрым лицом говорит бабушка.
– Если дед спрашивает про калитки и трубы, значит на поправку пошел! – радуется отец.
Через неделю деда выписали. Родители отвезли его домой, и старики опять зажили тихо и незаметно. Надо съездить к ним, думала я, уже три недели не навещая. Но разве вырвешься из Московской новогодней суеты, и в квартире еще ничего не готово к новорожденному, и времени мало.
В начале февраля у меня родилась дочь. Я приезжала показывать ее деду, но он был уже совсем плох: худой, серый. Лицо изменилось, сморщилось, стало плаксивым. Он посмотрел на запелёнатого младенца мутными, бессмысленными глазами и отвернулся. Его уже не интересовала жизнь, он был поглощен надвигающейся на него смертью. Я заплакала.
– Иди отсюда. Иди, – подталкивала меня бабушка. – Не надо тебе этого видеть, еще молоко пропадет.
Я вышла из комнаты, прошла на кухню и долго сидела там, растерянно качая на руках дочь. Год назад дед был еще красивый. Его кудри, когда–то льняные, а потом серебряные, которые не передались никому из нас, тогда еще неугомонно падали ему на лоб, а теперь угомонились, истончились и липли к черепу. Его сильные руки, которыми он мог смастерить резной буфет или поднять вагонетку теперь бессильно лежали по бокам чужого, высохшего, словно скелет, человека. И только в глазах, в льдистой глубине иногда мелькало что–то от моего деда: сильного и вспыльчивого человека, который умел жить своим умом.
Пришла бабушка. Ей было тяжело и неловко от запаха и беспорядка в квартире. Все это так не шло к свежему личику и кружевным пеленкам младенца. Бабушка не гнала, но мягко и настойчиво выпроваживала нас. Я поняла это, и мы с отцом уехали. Через три дня дед умер.
28/11/08
***
Дорогие читатели!
Если хотите поддержать меня, можно
- лайкнуть мой рассказ,
- оставить комментарий (это поможет развитию канала)
- задонатить мне небольшую сумму по этой ссылке (все деньги пойдут на редактора, корректора и публикацию книги)
***
Также можно купить мои уже опубликованные книги на Ridero (я получу роялти 50%):
Повесть «Козлиха» - рассказывает о взрослении девушки Саши в 90-х. Немного трешовая, но оптимистичная история :)
Сборник коротких и смешных рассказов «Люба, исполняющая желания» - юмористические рассказы и зарисовки, написанные специально для Дзена
Спасибо, что читаете и поддерживаете меня!