Залив Таджура.
На траверзе
крепости Сагалло.
В кои-то веки капитан Ледьюк был вполне доволен начальством! Мало того – приказ адмирала Ольри – подойти к беспомощной русской канонерки и снять с неё остатки команды, после чего завести на «трофей» буксир и сдёрнуть его с остова «Пэнгвэна» – привёл его в совершеннейший восторг. И неудивительно – захватить вражеский корабль в бою – ведь это орден Почётного Легиона, никак не меньше! Он уже представлял, как примет шпагу у русского капитана, как скажет ему что-нибудь героическое, подходящее к этой ситуации и непременно годное для газетной публикации – должные же у него взять интервью по прибытии в la Belle France! Вот, к примеру: «Вы храбро сражались, мсье, но Фортуна сегодня благосклонна к нам!» - чем плохо?
А потом он собственными руками спустит русский флаг и поднимет вместо него французский – непременно чтобы с дырами от осколков, надо распорядиться поискать заранее… Да, и хорошо бы запечатлеть этот исторический момент на фотопластинку – кажется, у артиллерийского офицера есть фотокамера, надо попросить, чтобы он взял её, и прочие принадлежности для съёмки с собой, когда они отправятся принимать капитуляцию русской канонерки – и пусть только попробует отказаться, сославшись на нехватку какой-нибудь ерунды!
И в этот самый момент, когда капитан уже видел, как снимает с фала белую к голубым диагональным крестом тряпку, а потом крепит на его место трёхцветное полотнище, сладостные грёзы прервал тревожный крик сигнальщика.
- Большое судно на три румба! Дистанция пять миль, идёт прямо на нас!
И, спустя пару секунд, за которые Ледьюк выхватил из футляра бинокль, но не успел ещё навести его на незваного гостя:
- Это русский крейсер, мсье!
Капитан вскинул бинокль к глазам, и…
- Merde! Mon Dieu. pourquoi maintenant?[1]
***
- Иоганн Карлыч, командуйте начало посадки. – распорядился Казанков. – Раненых, раненых в первую очередь грузите, и пусть матросики разберут койки – шлюпки будут переполнены, не дай Бог опрокинутся – а так хоть до берега доплывут, тут недалеко.
Он только что вахтенный начальник барон Ферзен доложил, что корабль к взрыву подготовлен.
- А вы как же, Сергей Ильич? – осведомился Бирк.
Серёжа посмотрел на приближающийся французский крейсер. До него оставалось меньше мили. «Едва-едва хватит времени, чтобы шлюпки отошли на безопасное расстояние… - прикинул он.- И надо ещё не забыть подрезать огнепроводные шнуры в котельном отделении, с расчётом, чтобы подрывные прозвучали одновременно с теми, что заложены в артиллерийских погребах. Французы, известные позёры – их капитан наверняка встанет с «Бобром» борт-в борт, чтобы провести церемонию сдачи канонерки как можно торжественнее, за что и поплатится…
…лишь бы только подошёл…
- Не стоит держать меня за болвана, Сергей Ильич. – сказал Бирк, понизив голос так, чтобы его не слышали остальные офицеры. – думаете, я не понимаю, что вы задумали взорвать канлодку вместе с «Вольтой»?
- Вы хотите что-то возразить?
- Разумеется, хочу! – кивнул старший офицер. – Воля ваша, Сергей Ильич, а только это дурь несусветная! Ладно, воевали бы мы сейчас с Францией, как во время Крымской кампании, я бы и сам тогда счёл за честь – но класть свою жизнь из-за какого-то дурацкого инцидента, которому мы даже и причины-то не знаем? Глупо, право же – дипломаты не позже, чем через месяц договорятся, историю эту как-нибудь замнут, а вас-то уже не будет в живых! И ведь было бы ради чего – а то, чтобы расколотить антикварное колониальное корыто да поубивать десяток-другой лягушатников? Сами подумайте, стоит ли овчинка выделки?
Казанков внезапно осознал, что согласен с Бирком. Первый запал прошёл, и теперь он оценивал ситуацию… если не спокойно, то хотя бы здраво. Ситуация с обстрелом Сагалло действительно тёмная, имеет смысл воздержаться от непоправимых поступков – дров и так наломано предостаточно. Конечно, сдавать канонерку целой нельзя – в Морском уставе Петра великого прямо сказано: «Все воинские корабли российские, не должны ни перед кем спускать флага», и правило это действует и по сей день, а вот стоит ли складывать голову ради того, чтобы нанести французам лишний урон - это ещё нужно подумать. Старший офицер кругом прав: дипломаты разберутся, это их хлеб, а его задача на данный момент – сохранить для России жизни её моряков. Включая. Между прочим, и свою собственную.
- Корабль на три румба! – зычно гаркнул сигнальщик, не покинувший своё место на крыле мостика. – И тут же, громко, радостно, так, чтобы услышал каждый на палубе «Бобра»:
- Это наши, вашсокородь господин кавторанг! «Мономах»! Пишут: «Иду на помощь»!
Серёжа досчитал про себя до десяти, чтобы не заорать от восторга, что, конечно, не пристало командиру боевого корабля.
- Вы правы, Иоганн Карлыч, лучше воздержаться от непоправимых поступков. Канонерку взрывать обождём, да и эвакуацию на берег, пожалуй, можно отложить. Сами видите - Гилдебранд всё-таки успел.
В ответ на флажной сигнал, взлетевший на мачту «Владимира Мономаха» на «Примогэ» тоже поползла вверх пёстрая гирлянда.
- Сигналец, что пишут?
- Не разобрать, вашсокобродь, своим кодом шпарят. На «Вольте» отрепетили, отворачивают!
- Поняли, мер-р-рзавцы. – проворчал Бирк. – Поняли, что им не светит, и улепётывают…
Казанков и сам видел, что приближающийся крейсер сбавил ход и отваливает в сторону. На мачте французского флагмана заполоскался новый сигнал.
- С ихнего флагмана пишут общим сводом![2] – крикнул сигнальщик. – «Русскому крейсеру. Готовы выслать представителя для переговоров».
И словно в подтверждение этих слов, стволы орудий на «Примогэ» и «Вольте» поползли, возвращаясь в диаметральную плоскость. Казанков снял фуражку и широко перекрестился; жест командира повторили стоящие на мостике, а потом и все остальные, кто только был канонерке.
- Спас Господь!
***
Корабли не двигались – замерли на месте белыми глыбами, обломками айсбергов, неизвестно откуда доплывшими в эти тропические широты. Шлюпки – те самые, что были оставлены при появлении «Бобра» медленно двигались к месту гибели «Метеора» - подбирать тех, кто ещё держался на воде. Похоже, их не так мало, отметил Ледьюк – ещё одна хорошая новость; первая же заключалась в том, что у адмирала Ольри, несмотря на всю его ненависть к русским, хватило здравого смысла не вступать в заведомо безнадёжную схватку. Нет, капитан верил в искусство своих комендоров, в храбрость матросов, но… русский броненосный крейсер прихлопнет противника, словно надоедливую муху, не прилагая к этому без особых усилий. После чего дипломаты произнесут массу речей, которые перепечатают все европейские газеты, изведут массу чернил и самой дорогой бумаги – и уладят, конечно последствия этого конфликта, потому что меньше чем Третьей Республике, новая большая война нужна, разве что, самой России. Однако, ни Ледьюку, ни командам «Вольты» и «Примогэ» это уже не поможет – их, как и погибшим морякам «Пэнгвэна» и «Метеора». Их всех сожрут крабы и прочая донная мелочь задолго до того, как министры иностранных дел обеих держав поставят подписи под документом, предназначенным урегулировать этот досадный и никому, по сути, не нужный инцидент.
От борта флагмана отвалила гичка – и понеслась к «Владимиру Мономаху». Адмирал выслал парламентёров, а значит, смертей больше не будет – как не будет и ордена Почётного Легиона. Не будет даже самой занюханной медальки, поскольку ни в одной армии, ни в одном флоте мира не награждают тех, кто оставляет поле боя – пусть даже он и был вынужден сделать это перед превосходящими силами неприятеля…
Впрочем, подумал Ледьюк, лично ему эта история особыми неприятностями не грозит. «Вольта» в этом бою не получил повреждений, все потери ограничились одним погибшим и тремя ранеными из числа гребцов, высаживающих десант на берег, да разбитым в щепки вельботом. За всё – и за сам инцидент, способный изрядно подпортить отношения вчерашний союзников, и за потерянные корабли и жизни, и, конечно, за позорное поражения – потому что как ещё назвать итог этого, с позволения сказать, морского сражения? – ответит адмирал. Он же всего лишь выполнял приказы – и делал это хорошо. А значит – жизнь продолжается, как и продолжается служба капитана второго ранга Пьера-Жоржа Ледьюка.
Переговоры не затянулись. Через полтора часа гичка вернулась на «Примогэ», а несколько минут спустя на мачте флагмана взвился флажной сигнал: «Вольте» выслать шлюпки, забрать пленных». Он перевёл бинокль на берег – от руин к крепости к линии прибоя спускалась пёстрая толпа – в ней мелькали красные штаны и синие куртки вперемешку с белыми матросскими робами. Охраны при них не было, зато множество людей копошилась на берегу, там, где разгорелась главная рукопашная схватка – они подбирали и сносили трупы легионеров к воде. А их много, очень много. Не меньше половины высадившихся на берег остались там, на песке, или пошли ко дну, увлекаемые тяжестью воинской амуниции, или умерли от ран позже, когда стрельба уже закончилась – и ещё умрут, кают-компания «Вольты» превращена в лазарет и забита ранеными, и на «Примогэ» наверняка творится то же самое…
Видимо, адмирал хочет забрать всех, и живых и мёртвых, понял Ледьюк, чтобы похоронить в Обоке, на французском кладбище. Что ж, весьма достойное и благородное намерение – хотя вряд ли оно, как и что-нибудь другое способно спасти карьеру адмирала Жана-Батиста Леона Ольри.
***
Абиссиния,
Военное поселение
Новая Москва.
- И сильно упирались французы? – спросил Матвей. Они с Остелецким сидели в «штабной» хижине, каким-то чудом уцелевшей во время бомбардировки крепости.
Штабс-капитан поправил повязку, поддерживающую руку. Правую, как и у меня – подумал Матвей, - только не рана штыком а контузия – обломок камня при разрыве снаряда попал в плечо, каким-то чудом не раздробив кости и сустав.
- Не слишком, если честно. Я и сам удивился; если судить по тому, что я о нём знаю – сей мусью упрям до чрезвычайности, а Россию и русских на дух не переносит. Но тут, видать, нашла коса на камень – французские крейсера, хоть поодиночке, хоть вместе взятые, нашему «Мономаху» с его четырьмя восьмидюймовками на один зуб, вот и пришлось уступить. Ну и мы не слишком напирали: «мол, сожалеем о досадном недопонимании, приведшее к трагическим результатам и всё такое…» Он пытался, конечно, требовать, чтобы мы убрали ашиновцев с берегов Таджуры, но тут очень вовремя пришёлся повреждённый «Бобр». Капитан второго ранга Гилдебранд – он, как старший морской начальник возглавил переговоры – заявил, что канонерка сильно повреждена и не может быть отбуксирована в Аден без риска утопить её по дороге, а бросить её тут без защиты никак невозможно. Соответственно, станица Новая Москва получает статус временного российского военного поселения, начальствовать ею взамен погибшего атамана Ашинова до окончания ремонта остаётся командир «Бобра» кавторанг Казанков, а что с сим населённым пунктом будет дальше – пусть дипломаты разбираются. Ну а я, уже от себя, добавил, что среди поселенцев много раненых, и переправить их на «Мономах», не подвергая опасности, совершенно невозможно.
- И Ольри согласился?
- А что ему оставалось? Адмирала ведь тоже по головке не погладят, когда известие об учинённом здесь декадансе дойдут до его руководства во Франции. А тут мы ещё посулили вернуть французских моряков с авизо и взятых в плен легионеров отдать. А заодно – кормовой флаг, который Осадчий снял с потопленного «Пэнгвэна» авизо и вымпел, который ашиновские казачки в рукопашной взяли. Он, хоть и подранный в клочья, а всё же – боевое знамя, символ поражения. Так что - согласился как миленький, и даже судового врача с «Примогэ» предложил прислать для оказания помощи мирным жителям. Я отказался – мол, у вас своих раненых хватает, пусть их пользует… Видел бы ты, как он скривился, когда это услышал!
Матвей кивнул. Раненых действительно было немало, как и погибших – так, час назад скончался землемер Егор. Тимофей сделал всё, чтобы помочь другу – но рана оказалась слишком серьёзной. Теперь студент-медик, серый от усталости, в парусиновом, перепачканном кровью фартуке, не отходил от остальных раненых, зашивая штыковые раны, складывая в лубки переломанные обломками камней кости, извлекая пули и осколки. Вместе с ним работали судовые врачи «Бобра» и «Владимира Мономаха», стараясь спасти тех, кого ещё можно было спасти. Но раненые продолжали умирать, несмотря на все их усилия, не хватало санитаров, бинтов, медикаментов, решительно всего – и Остелецкий, насколько было известно Матвею, разослал гонцов по ближним афарским селениям с призывом к местным колдунам и целителям прийти на помощь со своими снадобьями и отварами из трав – разумеется, обещая откликнувшимся щедрую плату.
- Между прочим, прибыл посланник негуса. – заметил штабс-капитан. – Он, оказывается, уже узнал о том, что у нас тут творится, и послал в Сагалло целое посольство. А гонца они отправили вперёд, предупредить о своём прибытии.
- Толку от них… - фыркнул Матвей. – даже если бы прибыли вовремя – чем бы они нам помогли против французов с их пушками и винтовками?
- Э-э-э, брат, не скажи… - отозвался Остелецкий. – Французы не хотят лишний раз портить отношения с правителем Абиссинии – они вон, даже в Обоке находятся как бы по его разрешению. То есть все, конечно, понимают, что это не более, чем формальность – но пока французы её придерживаются, на более решительные действия против нас не пойдут. Ну и для России будет неплохо, если посланцы негуса своими глазами увидят результаты нашей победы. Два потопленных корабля и полсотни убитых – это тебе не жук чихнул, проявление силы в Африке уважают. Заодно и нам проще будет с ним договориться насчёт устройства здесь, в Сагалло постоянного военно-морского поста. Недели через две из Александрии прибудет пароход со стройматериалами, углём и солдатами для усиления гарнизона. Даже пушки обещали прислать, и тогда – поди, возьми нас за рупь за двадцать!
Матвей хотел, было, спросить, как это в Александрии смогли узнать о благоприятном для них исходе «инцидента», чтобы слать помощь, но воздержался. В самом деле, если штабс-капитан именно тот, за кого он его принимает – значит, вся операция с Сагалло была задумана заранее, а несчастный Ашинов – не более чем подставная фигура, которую использовали для прикрытия роли России. Да и сама история с основанием «станицы Новая Москва» - это никакая не авантюра, а продуманный ход русской разведки, направленный на то, чтобы закрепиться здесь, у самых ворот Красного моря…
- А «Бобр» правда никак нельзя перетащить в Аден? – спросил он. Остелецкий пожал плечами.
- Казанков считает, что можно, только куда торопиться? Всё равно ведь придётся, наскоро подлатав, уводить для ремонта в Николаев - там и сухой док, и мастерские, и рабочие… Мы подумали и решили - пусть пока постоит здесь. Моряки залатают наскоро пробоины, снимут канонерку с обломков «авизо, отбуксирует под защиту косы, где стояла наша батарея и там уж поставят на якоря – носом в сторону моря, чтобы её девятидюймовка прикрывала подходы к крепости. Во всяком случае, французы сюда больше не сунутся, особенно когда прибудет подкрепление.
Матвей хотел спросить, что собирается теперь делать сам штабс-капитан, и почему он, а не командир «Бобра» остаётся старшим в Новой Москве, но тут снаружи долетел звук сигнальной трубы. Ему ответил барабаны – нет, не барабаны, поправил себя гимназист, а африканских тамтамы, чем рассыпчатый, дробный, глухой звук, раз услышав, уже ни с чем не спутаешь.
- Ну вот, прибыли посланцы негуса негести. – сказал Остелецкий, поднимаясь с патронного ящика, заменявшего ему стул. – Давай, брат гимназист, приводи себя в порядок и пойдём встречать высоких гостей. Война у нас, вроде, закончилась – теперь начинаются совсем другие игры.
[1] Дерьмо! Боже, ну почему именно сейчас?
[2] Первый Международный свод сигналов, составленный в 1855 году в Великобритании. Применялся большинством морских государств.