Друзья, сегодня на книжном развале я купил книгу, о которой сначала узнал из воспоминаний другого автора, Марка Чёрного "Ушедшие годы".
Речь идёт о последней книге Юрия Олеши "Ни дня без строчки" (1965) опубликованной уже после смерти Юрия Карловича. Из воспоминаний М.Чёрного возникает неоднозначный портрет писателя первых лет Советской власти. Начав с успешной работы фельетонистом "Зубило" в газете "Гудок", он затем перешёл в высшую лигу и написал два романа: "Три толстяка " (1924) и "Зависть" (1927).
Если о "Толстяках" многие из вас знают по популярному фильму (1966) с А.Баталовым, то роман "Зависть" менее известен у широкой публике. Я первый раз услышал о нём из мемуаров Нины Берберовой "Курсив мой", где она крайне лестно отозвалась о литературных достоинствах Олеши. В 1927 году, будучи в эмиграции, она назвала его единственным (!) советским писателем, достойным внимания.
Драма писателя заключалась в том, что после талантливого романа он замолчал и больше не смог повторить прежний успех. По отзыву М.Чёрного тот был недисциплинирован и много пил. В нетрезвом виде в нём происходила чудовищная метаморфоза и на поверхность выплывала тяжёлая душевная муть. Олеша становился вульгарно скандальным и агрессивным. Естественно, что после подобных вспышек писатель долго не мог вернуться в своё обычное состояние, испытывая жестокую рефлексию и теряя литературную работоспособность.
Если кто-нибудь из вас читал "Театральный роман" М.Булгакова, то там литературная судьба главного героя очень схожа с судьбой Юрия Олеши, если не считать ситуации с алкоголем. Вероятно, Булгаков и Олеша принадлежали к одному психотипу; они больше страдали в литературе, чем испытывали триумфы.
Юрий Олеша умер в 1960 году, ему было 61 год. Последние семь лет он отчаянно пытался выбраться из творческой амнезии. Никто ему не мешал, как можно было бы подумать в контексте тогдашнего времени. Причина была в самом писателе и в этом он оказался схож с другим своим собратом по ремеслу - Михаилом Зощенко (с некоторыми оговорками).
Юрий Карлович каждый день записывал свои мысли, помечая некоторые из них как темы для будущих сочинений. Своим спасением он считал расхожий литературный девиз "ни дня без строчки".
Так впоследствии была названа и получившаяся книга. К какому жанру можно её отнести? Она одновременно является дневником, мемуарами и рабочими записями. В подобном синтетизме проступает трагическая утрата литературной цельности писателя. Юрий Олеша так и не смог найти для себя новый стиль и ушёл из жизни с полуфабрикатом будущих творений.
Тем не менее, книга вызвала мой интерес. Тут замешана как предыстория узнавания о ней, так и лексическая незаурядность автора. Прежде всего такая незаурядность проявляется в способности оценить чужое мастерство. В тексте приводится много примеров оригинального словотворчества литераторов тогдашнего поколения.
Вот как выглядит моё букинистическое приобретение:
Я не стану пересказывать содержание. Это невозможно. Вся книга состоит из коротеньких разрозненных заметок, порой в два-три абзаца. Приведу отдельные цитаты, выбранные на свой вкус.
***
Я как-то предложил Маяковскому купить у меня рифму.
- Пожалуйста, - сказал он с серьёзной деловитостью. - Какую?
- Медика́мент и медяками.
- Рубль.
- Почему же так мало? - удивился я.
- Потому что говорится "медикаме́нт", с ударением на последнем слоге.
- Тогда зачем вы вообще покупаете?
- На всякий случай.
***
Я помню разодравшее сердце чувство осиротения, которое испытал я, когда мне сказали, что час тому назад Маяковского не стало.
- Как? Боже мой, навсегда? Это навсегда?
***
Рядом, за фанерной стеной моей комнаты, в такой же деревянной комнате, жил Ильф.
Это были узкие, однако весёлые и светлые клетушки - может быть, больше всего похожие на то, как если бы я и Ильф жили в спичечных коробках.
***
... Вдруг поздно вечером приходят Катаев и ещё несколько человек, среди которых - Есенин. Он был в смокинге, лакированных туфлях, однако растерзанный - видно, после драки с кем-то. С ним был молодой человек, над которым он измывался, даже, снимая лакированную туфлю, ударял ею этого молодого человека по лицу.
- Ты мне противен с твоим католицизмом! - всё время повторял он.
***
В Средней Азии особенно оценили меня за строчку, в которой сказано, что девушка стояла на расстоянии шёпота от молодого человека. Это неплохо - на расстоянии шёпота!
***
Читал "Белеет парус одинокий". Хорошо. Катаев пишет лучше меня.
***
Набил оскомину тот факт, что Моцарт похоронен в могиле для нищих. Так и любое известие о том, что тот или иной гений в области искусства умер в нищете, уже не удивляет нас - наоборот, кажется в порядке вещей. Рембрандт, Бетховен, Эдгар По, Верлен, Ван Гог, многие и многие.
***
Когда Кеплер предложил издателю своё астрономическое сочинение и тот отказал, последовала реплика Кеплера, которую стоит приводить всегда, когда она ни вспомнится.
- Я могу подождать читателя ещё сто лет, - так примерно сказал Кеплер, - если господь ждал зрителя шесть тысяч лет.
***
Как страшно сказал Монтень о том, что если вы прожили год и видели смену времени - зимы, весны, лета, осени, - то вы уже всё видели! Ничего нового вы уже не увидите!
***
У Пушкина есть строки, которые кажутся нам непостижимыми для поэта той эпохи.
Когда сюда, на этот гордый гроб
Придёте кудри наклонять и плакать ...
"Кудри наклонять" - это результат обострённого приглядывания к вещи, не свойственного поэтам тех времён. Это слишком "крупный план" для тогдашнего поэтического мышления ... .
***
Я не люблю Бернарда Шоу. Всё наоборот, кривляния, фокусы. Что бы он там ни проповедовал, по чему бы ни бил, мне всё равно.
***
Нужно ли такое обилие красок, как у Бунина? ... В конце концов, мы, писатели, знаем, что всё на всё похоже, и сила прозы не в красках.
...
У Чехова красок по крайней мере в сто раз меньше.
***
Чего только не приходит в голову, когда стоишь перед клеткой обезьяны!
***
Надо написать книгу о прощании с миром.
***
