Ничто не может помешать делать добрые дела, когда они делаются по велению сердца. Толик осуществил свою специальную новогоднюю операцию.
Толик стоял у зеркала в прихожей, рассматривая себя. Да, седых волос у него прибавилось за эти три года. Общение с Максимом Александровичем, или просто Максом, как Толя называл его про себя, не прошло даром для него. Конечно, Толя стал «сексотом», так, кажется, называют таких людей. Даже нет, он никого не закладывал, Макс и так всё знал без него, было, видимо, кому доносить ему нужную информацию. Толя стал «тёлушкой», которую доят. То есть он исправно должен был «заносить» Максу определённую сумму. Последний год триста рублей. Каждый месяц. Толя морщил нос, пытаясь понять, как долго это может продолжаться. Он и раньше думал об этом и, судя по всему, многие валютчики так жили годами, десятилетиями. Типа Самуилыча, который ни в чём себе не отказывал. Дорогие кабаки, тётки, значительно моложе его, поездки несколько раз в год в Сочи или Крым. Хотя Самуилыч любил осеннюю Юрмалу, как рассказывал про него «Доберман», авторитет на «Галёре».
Тот же «Доберман», когда услышал про задержание около «Москвы» сочувственно посмотрел на Толю. И он понял, что «Доберман» догадался, о чём говорил с ним Макс и что они решили.
Решил, конечно, сам Макс. Толя был абсолютно беспомощен. Со «спецурой» не шутили. Каждый год люди уезжали в Мордовию или Коми явно не на курорты. И надолго, на пять – восемь лет.
Толя шагал по набережной Обводного к «тому месту». Это был сквер на углу Газа и канала, с архитектурной доминантой по центру, общественным туалетом. Толя иногда думал, что это очень удачное место для небольшогог летнего кафе с летней террасой. Почему бы и нет? В сквере стояло несколько скамеек, были проложены дорожки, по которым неспешно прогуливались пенсионеры и молодые мамаши. Макс традиционно изображал скромного советского труженика с газетой «Красная звезда» в руках. Серенькие брючки, пенсионерские сандалии на серые носки, рубашечка болгарского производства с погончиками, которые носили мужчины тем летом в Ленинграде. Что было в отделах мужской одежды, то и носили.
- Добрый день, Максим Александрович.
- Добрый. Если, конечно, добрый.
Толя сел около Макса. Молча вытащил пачку сигарет «Столичные», протянул собеседнику. Макс взял и, не открывая крышки, сунул в дерматиновую сумку.
- Всё, как обычно?
- Да, как обычно.
«Обычно» выглядело в виде тридцати десятирублёвых банкнот, свёрнутых в трубочку и перехваченных резинкой.
- Ничего интересного не хочешь рассказать? Новости? Кого кинули, кого обули?
- Да вы и так больше меня знаете. Всё шутите?
- Ну, не так и больше, Толик. Хотя, например, знаю, что получил ты сегодня в репу на Невском, да, было такое. Вон лицо у тебя в трёх местах как свидетель.
- Понятно. Общепит доложил. Ну, да, получил.
- Толик, не доложил, а поведал. Разные понятия, доклад он в армии. А со мной делятся, понимаешь, делятся? Ладно, сейчас ты к Наде спешишь, но есть один вопрос, который ты должен решить.
«Вот гад. Про это, про это он откуда знает?» - Толя занервничал.
- Ты прям в лице изменился, Толик. Не волнуйся, хорошая женщина Надя. Ты явно её ммм… не то, что не достоин, но вот… вот почему хорошие женщины любят отщепенцев? А? Ты же отщепенец, позоришь наш строй. Выпадаешь из общности «советский народ». А бабы тебя любят. И я знаю, почему. Потому что русские бабы любят мерзавцев. Это национальный бабский характер в России такой.
Макс помолчал, разглядывая витрины гастронома на противоположной стороне проспекта. Угловой гастроном был бойким местом. По вечерам именно этот сквер становился местом распития портвейна и водки. Были даже две старушки, которые, как на работу ходили после часа дня в сквер, карауля распивающих и быстро убирая за ними пустые бутылки. Толик думал, что свои пять-семь рублей с каждого дежурства они имели. Он работал приёмщиком стеклотары на Перекопской, ещё до котельной.
- Что за вопрос?
- Тебе через два-три дня позвонит человек. Зовут его Мага. Скажет фразу «мне нужно получить посылку». И ты, Толя, продашь ему три тысячи гринов по три рубля. Понял меня? – Макс повернулся всем корпусом к Толику.
- Я… да как же так… сумма неподьёмная… много очень. У меня нет сейчас таких денег! – Толя опешил от услышанного.
- Найди. У тебя вон сколько контактов. Возьми у коллег. Одолжи. Нельзя обижать хороших людей. Тогда и тебя никто не обидит.
- Ну, бля.. извините… но это много! Неделя нужна собрать! – Толик начал прикидывать свои возможности.
- Три дня. То есть, может и больше. Мага, может, на четвёртый с тобой встретиться, - Макс прищурился, рассматривая Толину рубашку, - одежда у тебя ткая, империалистическая. Смотри, ветераны, да и просто граждане Ленинграда, жалуются, что много молодых бездельников слепо преклоняются перед американским образом жизни. Перед зарубежной модой. Ты вот у нас просто пример такого преклонения, Толик. Скромнее надо быть. На этом всё, свидание закончено. Жди звонка.
Макс встал и не спеша пошёл направо, к выходу из скверика. Шёл и похлопывал газетой, свёрнутой в трубочку, по бедру. Толе показалось, что он начал даже насвистывать. Толик смотрел ему вслед. Мужчина подошёл к стоящей «шестёрке», кинул газету на заднее сиденье, сел в машину на водительское. Уехал.
«Интересно, у этого козла тачка личная или от конторы? Хотя, плевать… где столько бабок найти? Так, полторы у меня есть, пятьсот возьму у Горыныча, он точно даст. Ещё штука остаётся… в принципе, можно перехватить», - Толя быстро перебирал варианты, - и не перехватить, а купить. По трёшке взять и по трёшке отдать. Прибыли ноль, только с моих что-то получится наварить. Мдя, козлина озадачил… и не соскочить ведь. И жаловаться некому. Хочешь, Толик, работать спокойно дальше, изволь ублажить мусора…»
Толик даже заскрипел зубами от досады. Конечно, он понимал, что хорошие деньги так просто не зарабатываются. Или в шахту лезь, или убивайся на Крайнем Севере, платя собственным здоровьем. Либо вот так, живя под статьями УК, но зато в относительном комфорте.
Вздохнул и направился к выходу из сквера. Надо было ехать к Наде.
Он лежал и смотрел на огромную хрустальную люстру на потолке сталинской квартиры. Надя, полуприкрыв глаза, устроилась на его плече. Толик думал, что страсть к «дворцовым» люстрам у Нади, наверное, с детства. Такой пунктик, что жизненный успех определяют люстры в доме и импортные ковры. Люстры и ковры у Нади имелись в достатке, не зря же она заведовала производством ресторана на Невском.
Толя отдыхал после того, как насладился горячим и радостным телом подруги. Надя ждала его и занималась с ним любовью со всей страстью заждавшейся женщины. Он покосился на женскую голову. Подумал, что ему нравится её запах. Пахло уютно и сладко.
- Надь… Надя… спишь?
- Нет, что ты, ещё ведь двенадцати нет… так, лежу, думаю…
- Обо мне?
- Муррр… и о тебе тоже… про всё думаю, работа у меня такая, ты же знаешь, Толя.
- Работа у нас такая, забота у нас такая, жила бы страна родная, - Толик промычал строчку из песни, - Слушай, Надь, а как там эта… Марина? Ну, дочка у которой болеет…
- Ох, не спрашивай, тяжело там всё, - Надя ещё сильнее прижалась к Толе.
- Та и плачет, наверное. Да, горе это страшное, болезнь такая… не лечится ведь совсем.
- Самое ужасное, что в прошлом году брата, Сашку, убили в Афгане… Мать у Марины почернела просто от горя, высохла вся… смотреть страшно… А теперь вот и дочку, Лиза… говорят, что Господь наказывает людей за грехи их предков. Не знаю, так или нет, но наказание Марине не по грехам её, это точно… Хорошая она женщина, покладистая. Никогда не конфликтует. Лизе всё лучшее. Было. Теперь непонятно, что будет. Врачи сказали, до октября максимум проживёт.
- И что? Только в этой больнице врачи что ли? Других нет? В Москву, может, отвезти ребёнка?
- Да, говорили мы с ней об этом. Когда деньги собирали. Приезжали какие-то профессора, думали про операцию. Но слишком всё запущенно. И Марина, конечно, сильно сдала. Прямо вот очень сильно, как человека горе меняет… И девочку так жалко. Лиза у неё умница, почти отличница…, - Надя вздохнула, - и она так дядю своего любит. Не знает ведь, что нет больше Сашки. Эх, что за жизнь такая, а, Толя?
- Постой, как так не знает? А мама что, не сказала ничего? Зачем? Рано или поздно она узнает…
- Ну, такая вот Марина, решила не травмировать дочку… Брат очень любил племянницу, постоянно подарки приносил ей, когда в гости приезжал. На Новый год слал ей письма смешные, рисовал сам, как от Деда Мороза… Она ему тоже писала открытки. И сейчас, Марина рассказывает, она готовит уже ему поздравление на Новый год. В больнице времени свободного много, вот девочка и фантазирует. Марина говорит, так она ждёт Новый год… верит, что всё будет хорошо. Только, как медики сказали, не будет у неё Нового года…, - голос Нади задрожал.
Толя нахмурился.
- Да, Новый год такой праздник… детский… помню, как я верил в Деда Мороза. И он мне подарки носил… такие, радостные. Правда, папа и мама за месяц до праздника начинали спрашивать меня, что я хочу от дедушки получить… и я стал что-то подозревать… А в какой больнице девочка лежит?
- На Васильевском, ну… детская больница. Хирургия там… и у них есть палаты для онкологических, - Надя вздохнула, - Толь, принеси бокальчик шампанского с кухни. Пить хочется. Вот не пойму я… французское шампанское… это, «Вдова Клико», вот… что-то ничего в нём такого нет. Все крутые тётки млеют, а я нет… Наше ленинградское вкуснее. Да, Толь? Принеси, будь ласка.
На кухонном столе были остатки ужина. Отбивные были прекрасны, подумал Толик. Надя привезла из ресторана салаты и, как любил Толя, красной рыбы слабой соли. В общем, ужин был хорош. Налил в высокий стакан остатки шампанского. Посмотрел в окно и вздрогнул. Хотя должен был привыкнуть. Окно кухни выходило на Московский проспект, на здоровенную скульптуру Ленина. Причём что с этой точки Владимир Ильич имел нелепый танцующий вид, двигающегося в ритме танца прямо на окно. В народе памятник имел ехидные прозвища «Эсамбаев» и «Танцор».
Толик, подумав, плеснул себе «Пепси» и вернулся в спальню. Квартира была большая, «сталинка» в престижном доме. Надя, путём многоступенчатых обменов и доплат, сумела превратить две однокомнатные квартиры в Купчине и комнату в коммуналке на проспекте Стачек в респектабельное жильё на правительственной трассе. Место было шумноватое, но Надю вполне устраивало. Жила она одна, дочь училась в вологодском институте, обременений в виде внуков пока не планировалось.
Толик сел на край кровати.
- А ты вот, Надя, скажи мне… ты веришь в чудеса? Ну, например, в того же Деда Мороза?
- Толя, ты чего? Где я и где Дед Мороз, - Надя положила голову на руку и мечтательно улыбнулась, - конечно, любая женщина мечтает о чуде. Ну, или хотя бы о чём-то таком хорошем-хорошем, что обязательно должно случиться именно с ней, - она вздохнула, - и я мечтала. Пока вот с общепитом не связалась. А в нём работает пищевая цепочка, как в природе. Сильный жрёт слабого.
- Так и в жизни так, Надь, - Толя пил «Пепси», напиток почти выдохся и был приторно-сладким.
Задумался. Допил, подошёл к окну. Движение по Московскому проспекту было оживлённым в любое время суток.
- Я вот что думаю, Надь… сейчас дочка Марины в палате лежит. Лето на улице. А она там, думает про Новый год… жалко как девчонку, да, Надь?
- Жалко, конечно. Надо просто жить и не думать о страшном. Мы так Марине объясняли.
- А она что?
- Ну, как что… она же мать. Говори-не говори слова утешения, а всё равно это такая боль… Толя, давай спать. Завтра на работу.
Ночью Толе снился Дед Мороз. Румяный старик с белоснежной бородой вынимал и вынимал из мешка подарки. Их было очень много – куклы, машинки, коробки с конструкторами, даже трёхколёсные велосипеды. Старичок смотрел на Толю и хитро улыбался.
Фарцовщик Сидор стоял в тени галереи на Садовой и сосредоточенно ел мороженое в вафельном стаканчике. Толя увидел издали его немного нелепую долговязую фигуру.
- Привет, Сидор.
- Хай, морячок! Как моря-океаны, бороздишь? Слушай, тут трутся две курицы, по говорю с югов, похоже. Хотят дойчмарки купить. Ко мне подошли. Простые такие. А если бы я из спецуры оказался? Вон они ходят, - Сидор кивнул головой по направлению к Апраксину двору.
Толик посмотрел вдаль. Ближе к углу с Ломоносовской линией увидел две массивные женские фигуры в цветастых сарафанах с большими дорожными сумками в руках.
- Подойду, спрошу, чё да как, - Толя не спеша двинулся по направлению к сарафанам.
Женщины были мощные. Толик сразу «считал» их. Явно южанки, судя по глубокому загару. Не городские, кисти рук были натруженные, черты лица грубоваты. Такими они бывают у людей, много времени проводящих на улице, под беспощадными солнечными лучами. Женщины изображали скучающий вид, при этом цепко рассматривая проходящих.
- Добрый день, гости великого города. Вижу, находитесь в замешательстве. Могу помочь? Интересуют товары повышенного спроса?
Тётки переглянулись. Та, что постарше, настороженно спросила, - И тебе не болеть. А что, есть конкретные предложения?
Толя улыбнулся, - Смотря какие. Мужчина я положительный, как вы успели заметить.
Молодая, с лицом ударницы животноводства, как подумал Толя, молчала. Та, что постарше, её Толя про себя обозначил «бригадир», подозрительно рассматривала его.
- Модный ты парень, погляжу. Из этих, что ли? Фарцовщик? – прямо спросила «бригадир».
- Ну, что вы так сразу… фарцовщик… я делаю жизнь советских людей лучше и моднее. Мой товарищ сказал, что интересуют дойчмарки? Их есть у меня! Или «грины» нужны?
- Есть немецкие?
- Есть, они есть у меня.
- Есть пятьсот?
- Серьёзно, - Толя понизал голос, - по трёшке.
- Да ты что! Дорого! – «бригадир» нахмурилась.
- Ладно, тогда каждый идёт дальше по своим делам, Моё дело предложить, - он изобразил равнодушный вид и посмотрел на ограду Суворовского училища.
Женщины отошли к запылённой витрине магазина. На выцветших кусках плотной ткани за стеклом стояли невзрачные вазы и заварочные чайники.
- По два восемьдесят? – «бригадир» смотрела вопросительно.
- Ну, женщина, это не деловое предложение. По три. Надёжный продавец, разумные покупатели – всё хорошо, не надо торговаться.
- Ладно. Договорились.
Толя улыбнулся, зевнул и, улыбаясь, обратился к «бригадиру».
- Сейчас в сторону площади Мира пойдет трамвай, номер три. Садитесь на него, вон остановка, чуть подальше… Выйдите на остановке «Площадь Тургенева», там увидите сквер посередине. Идите в него и садитесь на скамейку. Я подойду к вам. До встречи.
Он прошёл до угла и свернул на Ломоносова, направо. За магазином «Нитки-пуговицы» была открыта дверь. Ателье по ремонту электротоваров. Толя, мельком оглянувшись, вошёл в полутёмную прохладу мастерской.
Здесь работал Аркадий, партнёр Толика по валютным операциям. Он выполнял роль хранителя налички для каждодневных нужд. Аркаша, как называл его Толик, был тёртый калач. Он отсидел свои восемь лет за спекуляцию, потом привлекался за тунеядство и, примерив роль скромного работника системы бытового обслуживания, остался, вроде и при теневом бизнесе мира фарцовки, но в то же время для закона был «чистым».
Толик, немного подождав, получил от Аркаши десять банкнот немецкого банка, перекинулся с ним парой фраз и вышел в июльский день.
Тётки сидели в тени большого куста сирени, прячась от жаркого солнца. К вечеру, наверное, ливанёт, подумал Толик.
Дело было сделано. Толик пересчитал банкноты, пока тётки внимательно рассматривали немецкие марки.
- Милые дамы, вы верите в Деда Мороза? – Толик, улыбаясь, рассматривал двух подруг.
Неожиданно заговорила младшая, «молчунья», как обозначил её для себя Толя.
- К чему вопрос, хлопчик? Я верю, и в Деда Мороза, и в лохнесское чудовище, и просто в чудо. Как без веры такой жить? А ты что, ни во что не веришь, только в бабки? В деньги?
- Ну, я не такой прожжённый торгаш, как кажется вам, барышни.
- Торгаш не торгаш, а педали себе отхватил знатные. Какой размер? – «бригадир» рассматривала кроссовки «New Balance» на толиных ногах. Кроссовки на самом деле были хороши. На подошве «утюгом», с верхом из дышащей сетки и красивой серой замши. Толик купил их в «Альбатросе» на Двинской. Точнее, купил их на чеки «Внешторга» бывший коллега Толик по пароходству, получив за свою услугу десять рублей.
- Нравятся, женщина? – Толик улыбнулся, - у меня сорок третий.
- Слушай, парень, продай, а? Моему мужу как раз будет. Я ему на День рождения их подарю. Будет первый красавчик у нас в станице. Продай, а? Сколько хочешь?
В Толике проснулся коммерсант. В принципе, он особо никуда далеко и не отходил от него.
- Сложный вопрос. Эти кроссовки подарок моей девушки. Она за ними ночь стояла, не спала, не пила, всё для того, чтобы мне подарок сделать. Это подарок!
- Тише, парень. Не волнуйся так. Всегда же можно договориться, да? Вижу, хорошие кроссовки, и ты человек хороший. Сто пятьдесят, да? По рукам?
- Женщина, это редкие американские кроссовки, мейд ин Юэсэй, между прочим.
Толик вздохнул, - Ради вас, ради вашего семейного счастья. Двести пятьдесят.
- Да ты шо, хлопчик, края попутал, шо ли? – «бригадир» заволновалась, - это ж такие деньги! За тапочки спортивные!
- Ничо се, тапочки! Это фирма! Америка! Потом, подарок от любимой женщины!
- Двести двадцать, хлопчик! Последние деньги!
«Да уж, последние…арбузы машинами продают здесь, потом у себя там домины из красного кирпича строят в три этажа… как же… последние…» - Толик смотрел на «бригадира», улыбаясь.
- И потом, уважаемая, в чём я по городу пойду? Босиком что ли?
- Так это, смотри… вот, сыну кеды купила… у него тоже сорок третий, - «бригадир» вынула из баула коробку серого картона, достала изделие советской резиновой фабрики, - двести двадцать и кеды, хорошо?
- Мда, женщина, с вами не соскучишься, - Толик вздохнул, ладно, понимаю, муж ваш наверняка положительный человек. Хочу, так сказать, укрепить ваше семейное счастье, - Толя сел на лавку, начал расшнуровывать кроссовки.
Сидор рассматривал толины ноги.
- Да… братишка… классные онучи… что, опять по репе получил и кроссы сняли? – и Сидор радостно заржал.
- Да не, Сидор, это стиль такой, новый. Называется «скромность украшает». Ты вот что, продай мне гринов на полторы штуки. Или где взять, у кого, подскажи.
- Дак это, того… это к Самуилычу… хотя не, могу и я, только триста есть. Возьмешь? Видок у тебя, конечно… рожа помята, на ногах навоз из сельмага. Не хватает бидончика с пивом в руках. – и Сидор опять рассмеялся.