Зойке не везло с детства. Наверное, родилась не там и не у тех. Хмурые родители, тянущие неблагодарную лямку на заводе, в выходные дни веселели, становились разговорчивыми, добрыми. Зойке-подростку были понятны столь резкие перемены. Они появлялись пропорционально растущей под столом горы бутылок с "беленькой" (так нежно называл отец содержимое этой стеклотары).
Зойке жилось неплохо и нехорошо. Она молча ходила в школу, молча делала уроки на том самом столе, где недавно лилась чрезмерная радость, орались песни. За этим столом много ругались, мирились, плакали, били посуду и постепенно отходили от веселья, вновь становясь хмурыми, злыми и молчаливыми.
Зойка жила в старом кирпичном доме в самой бедной части города. Жители микрорайона, да и остальные горожане называли это место трущобами. Цивилизация как будто не хотела заглядывать сюда: старые аварийные постройки времён царя Гороха, неухоженные дворы, плохие дороги. Фасады домов - облупленная штукатурка, непристойные надписи по нижнему периметру. Кругом серость, неуютность, безнадёжность...
Во многих провинциальных городах России есть такие окраины, такие дома и такие, как родители Зойки, люди - работающие за копейки и пьющие, как в последний раз. Хочется спросить: "Кто виноват?", "Что делать?", но ответа никто не знает, как не знали его ещё в 19 веке Герцен и Чернышевский.
Зойке некогда было задумываться над этими вопросами - весь дом был на ней. В свои 15 она много умела и знала. Молчаливая мать редко говорила с дочерью, но один её колючий взгляд стоил многого...Зойка мыла, стирала, готовила, шила, чинила. Приводила мать в порядок в понедельник утром перед работой - делала причёску, замазывала последствия выходной эйфории (у матери тряслись руки и всё из них валилось).
Зойку в школе не любили, но побаивались. Подруг у неё не было, но не было и врагов. Кто-то называл её белой вороной, кто-то блаженной...Зойка ни на что не реагировала: она знала, что несёт свой крест не просто так. Видимо, кому-то сверху было нужно, чтобы она жила в убогой малюсенькой комнатушке в старом заводском общежитии. Зойка любила родителей бескорыстно и самозабвенно. Не видя ласки, заботы, участия, дорогих вещей, она не черствела душой, не каменела сердцем - она помнила другие дни, тёплые и яркие...
Когда Зойка была маленькой, а родители молодыми и энергичными, жизнь была совсем другой. Зойка помнила её до каждого слова и улыбки, до каждого объятия и поцелуя. Мать тогда была счастливая и красивая, отец - гордый и щедрый. У Зойки были воздушные платья и банты, была любимая кукла Виолетта...Правда, Виолетта и сейчас есть: она лежит в дальнем углу старого шкафа, но Зойка не достаёт её - некогда, есть дела поважнее...
Зойка не может точно припомнить, когда в семью пришла пустота, поселилось безразличие. Краем детского уха она тогда, лет в шесть-семь, услышала непонятные слова - "сокращение", "профнепригодность", "травма". Тогда же Зойка увидела, что на правой руке отца осталось всего три пальца...А потом из дома исчезла радость. Причём, незаметно, но быстро. Кто-то из великих сказал, что "счастье всегда уходит быстро".
Пятнадцатилетняя Зойка решила вернуть в свой дом счастье. Может быть, не сейчас - позже, но вернуть. Для этого она хорошо училась, для этого она мыла, стирала, готовила, шила, для этого она каждый понедельник делала угрюмой, но самой родной женщине на свете - маме - причёску. Зойка знала: надо терпеть и делать, чтобы потом всё исправить...
Над Зойкиным домом-общежитием стоит мёртвая тишина. Разные люди спят в этом неприглядном доме окраинных трущоб. У каждого своя судьба, своя радость и своё отчаяние. Но Зойка не собирается отчаиваться. Она вернёт в эту комнату смех и силу. Обязательно! Ведь она родилась там и у тех! И бедность — это не порок, это путь закалки и очищения. Зойка это знает точно...