Теперь пришлось ходить в город почти каждый день, хотя, как почти каждой беременной, Рите хотелось лежать и дремать. Вместо этого она искала покупателей на дачу, узнавала цены на жилье. И тут ей повезло едва ли не в первый раз в жизни. Предложили обмен. За домик с участком Рита получала однушку. Пусть на окраине, пусть квартиру нужно было доводить до ума, но молодая женщина едва ли не расплакалась от счастья.
— Нам квартира от бабушки досталась, — сказали супруги, подписывая документы, — Мы бы там жить все равно не стали, а в такой районе и не сдашь ее за приличную сумму. А у вашей дачки место такое замечательное – лес близко, речка… Домик мы используем как времянку, а сами начнем строиться…
Рита торопливо ставила свою подпись на листочках, которые ей подавала нотариус. Она боялась, что у нее все отберут. Но ничего не отобрали, а наоборот, оставили все – даже мебель. Рита воспринимала это как счастье. Ведь еще недавно у нее не было ничего своего. А теперь и сервант с посудой и круглый стол, покрытый вязаной скатертью, кровать для нее и диван для мальчишек…А в шкафу даже старенькое постельное белье – стопочкой.
Нет, супруги, отказавшиеся от такого богатства, были поистине сумасшедшие.
Полоса везения продолжалась. Рита пошла в отдел по делам семьи – просто, чтобы узнать, положено ли ей будет что-то с тремя детьми? Каждая копейка была теперь подспорьем. А ей тут же предложили работу, прямо схватились за нее. В детский реабилитационный центр нужна была ночная нянечка. Никто не соглашался постоянно проводить ночи, приглядывая за чужими детьми, на ночные дежурства няньки соглашались нехотя, едва ли не со скандалом. А у Риты были все те же слезы благодарности судьбе. Это вам не тяжелые бачки на кухне таскать…
Она удивительно пришлась на эту работу. И часто думала о том, как повезло детям в реабилитационном центре по сравнению с теми ребятами, кто сразу попадал в интернаты. Небольшое здание, переделанное из бывшего детского сада, было уютным и теплым. Группы ребят – маленькие, а комнатах воспитанники жили по двое. Кормили их досыта – и вкусно. Меценаты постоянно что-то дарили центру. То игрушки, то новый пушистый огромный ковер в игровую комнату, то огромный телевизор – настоящий кинотеатр.
Но вот судьбы детей оставались теми же, что и много лет назад. Эта девочка осталась одна, потому что у нее только мама, и та лечится от туберкулеза – наверное, не выздоровеет, у братика с сестричкой – родители-наркоманы, давно бросили детей, их растила бабушка, голодом сидели. В центре долго не могли их отучить таскать хлеб из столовой и прятать его под матрас и за батарею. У этого мальчишки – тоже только бабушка, даже в школу его не отдавала, сектантка какая-то, считала, что там его дурному научат. Илюшка вместо занятий коз в лесу пас. Приехал в центр дикий, как Маугли…
Рита видела этих детей вечером и рано утром. К подъему приходила другая нянечка. Зато по вечерам Рита сидела с ребятами в игровой и читали им книжки или рассказывала сказки. Воспитатели думали, что это не заинтересует их воспитанников – вот мультики, это да.
Но ребята каким-то чутьем понимали, что Рита – такая же, как они, прошла ту же школу жизни, говорит на том же языке. И они слетались к ней, как воробушки. К тому же она была замечательной рассказчицей.
Мучило Риту то, что ее собственные дети в это время оставались без присмотра. Правда, Павлик был хорошо научен – запирать дверь, проверять ее перед сном и не открывать никому чужому. Но все же… район далекий, мало ли…
Но заведующая была так довольна работой Риты, что разрешила ей – когда в центре были места, приводить вечером мальчишек и укладывать их в свободной комнате. А повариха на кухне нередко предлагала молодой женщине забрать с собой еду в судках. Детей тут кормили «на убой» н многое оставалось.
О Юре Рита ничего не знала, и не собиралась узнавать. Она была уверена, что поступает правильно, и теперь ей Бог помогает. Да, она сглупила, пойдя тогда в гостиницу с Сашей, но ведь он не женат, она ни у кого его не отбила. И за поступок свой уже наказана. Рита хорошо представляла, через что ей придется пройти, пока малышка, которую ей пообещали на узи, встанет на ноги.
Что же касается Юрки – лучше никакого отца, чем такой. Рита больше не позволит ему ничего отнять у нее и детей. Прежние чувства к нему – благоговение и благодарность за то, что он для нее когда-то сделал – теперь бесследно испарились. Теперь Рита была в первую очередь – мать и исходила из этого.
…А потом ее нашли и сказали, что Юра умер. В первую минуту она не поверила, и решила, что это – розыгрыш для того, чтобы их помирить. Но мужчина, который стоял перед ней, комкая в руке шапку, все рассказал.
Юрка все-таки завербовался на Север. Причем уехал так далеко, как никогда раньше – аж в Ямало-Ненецкий. Там он и простудился. Наверное, поехал в той самой курточке, что тогда приезжал к ней на дачу. Раньше ему как вахтовику, всегда выдавали толстые «шубняки» на овечьем меху. Но те, что были, пропали вместе с комнатой. А новый Юрка, наверное не успел получить. Или получил и пропил.
Так или иначе у него началась пневмония, которую он поначалу гордо презирал и ходил на работу с температурой. Потом его увезли на «скорой», так как он уже ничего не соображал и нес бред. Через неделю Юрка умер в реанимации.
Гость Риты спрашивал – что делать с телом? Официально они не разведены, так что решать жене.
— Как вы меня нашли? — спросила Рита.
— Очень сложно было. По цепочке. Несколько дней просто висел на телефоне, - признался мужчина.
Можно было плюнуть на все, и сказать, чтобы похоронили Юрку в том городе, где он умер. Но простят ли Рите это сыновья? И она отдала почти все деньги, что заработала, на то, чтобы привезти мужа и очень скромно, но похоронить на местном кладбище. И отпевание было, и конфеты с пирогами она приносила в реабилитационный центр – на поминки. Все честь-честью. Теперь дети будут знать, где могила отца.
Рита повела плечами, чувствуя себя лошадью, на которую взвалили непомерную поклажу. Ослик к такой ситуации встал бы и стоял – не могу мол. А лошадь тянет из последних сил. Рита – лошадка. А надо быть осликом. Иначе свалишься – и кому тогда поручить детей.
Рита договорилась с заведующей, что ее мальчишки поживут в центре, пока она будет в роддоме.
Девочка, Майя, появилась на свет легко. Рита держала дочку на руках и думала, что она самая красивая из трех ее детей. Фарфоровая куколка с темными бровками, ресничками и вьющимися волосами. В детском доме у одной девочки был такой немецкий пупсик. Как они все ей завидовали.
Но у Майечки оказался тот же порок, что и у остальных ребят. Непереносимость грудного молока. Снова пришлось платить за дорогие смеси.
Рита порой сама удивлялась, какими сознательными растут ее ребята. Тот же Ромка – еще от горшка два вершка, а уже готов последить за сестренкой. И пеленку сменит, и бутылочку подержит, пока малышка ест. Рита купила ширму и отгородила себе и малышке уголок. Она старалась ночами убаюкивать дочку так, чтобы та не плакала и не мешала спать мальчишкам. А ребята днем готовы были понянчить сестренку, чтобы мать поспала хоть часок.
Вот так и оставалось жить – сцепить зубы, и работать, работать, работать. Тогда жизнь рано или поздно войдет в колею. Когда Майя пошла в садик – Рита подучилась заочно и стала воспитательницей. Но из центра она уходить не хотела. Говорила, что за работу с трудными детьми платят больше. Однако причина была не только в этом. Этим ребятам она была нужна как никто другой.
Когда в центр привозили очередного ребенка – он неизменно плакал и мечтал о том, чтобы вернуться домой. И воспитатели говорили дежурные слова – мол, посмотри, как тут хорошо, сколько игрушек, а уж сколько друзей у тебя появится, с которыми ты тут будешь играть! На тебе пирожок, и не плачь.
Рита же находила к каждому свой подход. Кого-то просто обнимет и даст выплакаться. Кому-то пообещает, что сама сходит к его маме и договорится, чтобы та пришла в воскресенье.
И ни к кому не тянулись дети так, как к ней. Бывало, уже уйдет ребенок из центра – вернется в семью или отправят все же, не дай Бог в детский дом – но и там вспоминали ребята Риту и писали ей письма, и звали приехать. И некоторых из них она навещала.
Ее мучило чувство вины перед своими собственными ребятами – за то, что у них нет отца, что жили они всегда трудно и бедно, хотя Рита и пласталась, как говорили прежде в народе, делала для них, что могла.
Забегая вперед – когда-то цыганка нагадала Рите, что судьба одного из ее сыновей будет такой, какой никто не ожидает.
— Но ничего плохого? С ним не случится беды? – допытывалась Рита, хотя верить таким предсказаниям было, по меньшей мере, глупо.
— Нет, нет, - уверяла цыганка, - Просто особенный он у тебя. Отдай его к нам в табор, а? Мы таких любим…
Но Рита только испуганно затрясла головой. А сама с тех пор стала приглядываться к Ромке. Чуть выйдя из детского возраста парнишка увлекся игрой на гитаре. Сначала кто-то во дворе показал ему три аккорда, потом Рита на день рождения купила сыну дешевенький инструмент, с которым тот не расставался. Извлекал из этой гитары все, на что она была способна.
У него было гораздо больше фанатизма, чем у ребят, которых родители отдали в музыкальную школу, и те терпели эту «каторгу», чтобы не огорчить предков. И потом Ромке сказочно повезло. Его приятель, которого богатые родители мечтали видеть «всесторонне развитым» так запустил занятия музыкой, та отбрыкивался от «специальности», «хора» и «сольфеджио», что его расстроенная и огорченная мать подарила гитару сына – дорогую импортную – Ромке.
— Бери, мой оболтус больше в руки не возьмет инструмент, отказался решительно, а у тебя глаза горят на это дело, я же виду.
И Роман буквально пропал. Теперь ни один слет, ни одна тусовка гитаристов не проходили без него. Быстро он перехватывал от других какие-то приемы, упражнялся днем и ночью, стал настоящим виртуозом.
А потом заявил матери, что уезжает в Питер.
— Что ты там будешь делать? Кто тебя там ждет? — Рита растерялась и испугалась.
— Мам, что за жизнь меня ждет здесь? — Ромка умоляюще прижал к груди руку, этого жеста она никогда не видела у него раньше, — Музыкальную школу мне окончить не пришлось. А теперь уж поздно. Да, у нас есть музучилище, но без школы я туда не пробьюсь. А кроме музыки меня ничего больше в жизни не интересует.
Но придется чему-то учиться, получать профессию. Я же должен буду сам себя кормить. И что? Технические науки я ненавижу, экономические тоже. Я себе просто жизнь сломаю, если останусь здесь. Отпусти, мам….
И Рита сдалась. Она только виновато сказала:
— Но ведь там все так дорого… А я не смогу тебя кормить, содержать в другом городе. Ты же понимаешь.
— Ничего не надо, мам. Я сам. Ты только не волнуйся на меня. И не горюй, что мы расстаемся. Я буду приезжать.
Он уехал в Питер и полгода присылал только короткие сообщения, что жив, здоров, все в порядке. Да пару раз звонил, расспрашивал про семью. А потом Роман приехал на несколько дней, и родные узнали, что он теперь играет в группе, и там его на руках носят. Группа становится все более популярной, впереди концерты, гастроли…
С той поры Роман появлялся дома один-два раза в год, он стал известен. Вместе с музыкантами много гастролировал. Его знали уже и за рубежом. Он приезжал – и Рита со смущением чувствовала, что сын стал совсем другим, чужим ей. Их семейные, простые новости, были от него далеки. А то, что рассказывал он – совсем не касалось того мира, в котором они жили.
Роман привозил деньги, которые казались Рите «огромными», она долго отнекивалась, а когда он все-таки настаивал на своем – мать брала купюры, чтобы на другой же день тихонько положить их не счет, который открыла на имя сына, от него тайно. Она считала, что пока на своих ногах, не имеет права пользоваться деньгами сына. А Ромка… Может его баснословные заработки ненадежны и не навсегда. И настанет день, когда он останется без копейки. Вот тогда-то она и отдаст ему сберкнижку.
Порой Рита робко спрашивала у Романа – есть ли у него девушка, не собирается ли он жениться?
— Я не настаиваю сынок. Я вовсе не из тех, кому вынь и положь внуков. Просто, хотелось бы знать. Порадоваться за тебя, если что… Ты ведь мне скажешь…
— Скажу, мам, если будет о чем сказать. Девчонок там навалом, но ничего серьезного в моей жизни нет, кроме музыки.
И оба грустно улыбались – и мать, и сын. В этом Ромка был в Риту. Однолюб, который пока еще не встретил ту, которая всю жизнь будет для него единственной.
Старший сын, Павел, был совсем иным. Рита всегда воспринимала его как свою правую руку. Он и с сестренкой нянчился, и не стеснялся выполнять женскую работу. Знакомые завидовали Рите.
— Пашка у тебя и полы помоет, и обед приготовит. Где таких золотых мальчишек берут, открой тайну.
— Мне достался подарочный вариант, — отшучивалась Рита.
Но на самом деле за Павла у нее все время болело сердце. Он всегда думал в первую очередь о других, и потом уже – о себе. А сегодня так, наверное, нельзя. Когда они куда-нибудь ехали в автобусе, Рита не помнила, чтобы сын долго сидел. Всегда находил кому уступить место. Если не старушке, то женщине средних лет или даже девочке. В школе учителя чаще просили именно Павла о помощи – он был безотказный.
— Как же ты в армию пойдешь? — тревожилась Рита, — Ведь там не тебе будут все ездить. И не только эти, как их там, деды…Ты же каждому норовишь плечо подставить. Какой дурак этим не воспользуется.
Она слишком хорошо помнила детдомовскую жизнь.
— Если бы твой отец не умел за себя постоять, — говорила она сыну, — мы бы с ним оба там пропали. Он защищал и себя, и меня. Ты понимаешь, что даже у добра должны быть кулаки…
— Я же хожу в секцию бокса, — улыбался Павел.
— Этого мало. Это должно быть где-то внутри. Способность дать отпор, если тебя обижают…
В армию Рита провожала сына, точно навсегда. Никакого прощального стола и пьянки с родственниками. Мать просто висела на груди у Пашки и рыдала. Вырастила такого хорошего, доброго, сильного… Вернется ли он назад. Или его там сломают.
Он вернулся. И неожиданно заявил Рите, что поступает в юридический заочно, и идет работать в полицию.
— Ты представляешь, - делился он вскоре, — Вызывает нас сегодня семья. Мама и две дочки, в частном доме живут. И вот заходит к ним бомж. Просто так, увидел, что калитка не на запоре, и зашел. Сел у них в коридоре, и заявил, что хочет кушать, и не уйдет, пока его не накормят. Накормили. Он сказал, что ему тут понравилось, и он остается.
И так, и этак его уговаривали. А он ни в какую. Сидит таким себе королем, чаю требует. Только тогда они за телефон схватились. А уж когда мы с ребятами приехали, и этого голубчика под руки вывели – как эти бедняги были нам благодарны. Чуть не в ноги кланялись. У них ведь не хватило бы сил с ним справиться.
А потом Павла отправили в Чечню. Просто как полицейского, на несколько месяцев, поработать. Ехал он без всякого желания – не хотел оставлять мать с сестрой. Да и всегда он считал, что место его – в родном городе. С тех пор несколько месяцев общался он с родными очень скупо – короткие звонки, письма на полстраницы.
А в марте Рите позвонили, что сын лежит в военном госпитале. Такое бывает. Даже если войны вроде бы нет.
Того, кто изувечил ее сына, так и не нашли. Рита тогда забыла обо всем. Бросила Майку, которая была еще подростком. Сидела у кровати Пашки. В отделении он считался почти безнадежным. Несколько месяцев не спадала температура, не было сил не то, что встать, даже сесть в постели. Врачи старались подготовить Риту к тому, что сына она потеряет.
Но не поднимая глаз она стояла в коридоре, чтобы получить тарелки с больничным обедом, вновь возвращалась в палату. Кормила Пашку с ложечки, обтирала, перестилала белье, выполняла самую грязную работу санитарки. Она и за другими больными убирала, ворочала их, хотя была такая маленькая и худенькая. Все делала – лишь бы ее не прогнали, оставили здесь, дали быть с сыном.
И она добилась-таки своего – Павел начал вставать, стал ходить. Предстояло ему, правда, всю жизнь хромать – уж больно сложными оказались переломы. Но Рита поняла – сына она вытянула.
Какое-то время они не говорили о будущем. Каким будет здоровье Павла дальше… Придется ли ему оформлять инвалидность, или он сможет снова работать в полиции. Оба молчали на эту тему.
Но Рита заметила, что сын очень изменился. Выражение лица сделалось замкнутым и жестким, каким не бывало оно у Павла прежде. И сын почти все время молчал. Не читал, хотя раньше был настоящим книгоглотателем. Теперь все больше лежал, закинув руки за голову, погруженный в себя, думал.
— Ну что ж, — наконец, начала разговор Рита, — Скоро нам домой ехать. Выпишут тебя на следующей неделе. Ты рад?
И тогда Павел сказал ей мягко:
— Я домой если и вернусь, то ненадолго…
— Ты-то куда собрался? — невольно вскрикнула она, и чувствовалось в ее голосе почти отчаяние, — Ведь еле тепленький. Тоже хочешь бросить меня, как Ромка?
В душе она надеялась, что именно с Павлом будет доживать свой век, что сын навсегда останется ее опорой. Нет, она никогда не висела бы у него на шее, не мешала бы устроить жизнь по-своему. Просто рядом с ним, ей никогда не было страшно, она не боялась бы ни подступающей старости, ни болезней. Павел был тем мужчиной, которого она хотела бы иметь рядом с собой.
При этом Рита самой себе поклялась, что на ком бы Павел ни женился, она слова не скажет. Отступит на второй план, не станет мешать молодым, наоборот, поможет им всем, что в ее силах. Рита и мысли не допускала, что сын когда-нибудь ее бросит. И вот он сам заговорил об этом.
— Куда же ты собрался? В Москву или в Питер, как Ромка.
— Нет, мам. Есть такая строчка из старых стихов – Тишины хочу, тишины… Видно нервы обожжены. После того, что я там видел… Я хочу какое-то время пожить один. Связался с одним из своих друзей. Он зовет меня в лесники.
— В лесники? Да что ж ты со сломанной ногой на такой работе делать будешь?
— Вот и давай не бежать впереди паровоза, — Павел улыбнулся через силу, постарался отвлечь мать, — Сейчас я в любом случае поеду домой, буду восстанавливаться, а там поглядим.
Рита горячо стала убеждать сына, что он не останется без работы. Если не придется вернуться в полицию, можно пойти в школу, например, учителем труда. Да и вообще – юридический диплом же у Павла есть, если нога не позволит много ходить, можно подыскать сидячую работу – в суде, или в частной конторе. Помощником адвоката, нотариуса.
Павел ласково гладил ее по руке, но не говорил ни да, ни нет. И Рита с отчаяньем поняла, что, похоже, он для себя в душе уже все решил. Вот это качество было у него не отнять – уж если что втемяшится в голову…
— Ты только не спеши, — умоляла она сына, — встань сначала. Может, не только нога, но и нервы твои подживут.