18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАРАУЛОВЫМ АНДРЕЕМ ВИКТОРОВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАРАУЛОВА АНДРЕЯ ВИКТОРОВИЧА
– Олеш, а Олеш… «доллар» с двумя «л» пишется?
– Эва!.. Откель я знаю… – огрызался Олеша.
– А ты его видал, доллар-то? - не отступал Егорка.
– Видал, ага! У Кольки.
– Колька за бутыль отдаст?
Олеша замотал головой:
– Доллар – он же деньга! Хотя, если припрет - отдаст, шо ж не отдать?..
Бревно было не тяжелое, но вредное, елозило по плечу из стороны в сторону. Есть деревья хорошие, добрые, на плече сидят, будто влитые. А это бревно ходуном ходит, зараза, сучки в ватник лезут и колются, хотя ватник - казенный, с комбината, ватник не жалко, а вот идти – вязко.
В Ачинске всегда много снега. Свалишься в сугроб – люди мимо пройдут, не заметят…
У Олеши за пазухой офицерская фляга с брагой. Так ведь удавится Олеша, если угостит, – вот человек!
– Хва… – Олеша встал. – Отдых и перекур! Скоко ж пластаться можно?
Бревно упало на землю.
…Водка в магазине - семь рублей. Это ж горе всенародное… Олеша - вон, водку уже не пьет, перешел на сивуху, весной Олешу еле откачали. Поехал он к теще, в Грибаново (старуха целый год зазывала Олешу подлатать ей забор). Так бутылки, чтоб зятин приезд отметить, не нашлось. Олеша промаялся до обеда. Потом схватил тазик и развел дихлофос. Сам выпил да еще и теще плеснул. Родня как-никак…
Теща склеила ласты прямо за столом. А Олеша оклемался, врачи постарались. Но желудок Олеше отрезали. И ничего, хлебает водку как здоровый.
Может водка желудок лечит?
Намедни по телевизору негра показали. В Африке, - говорит негр, - одна елдомотина. Если коммунисты к власти приходят, у них сразу бананы исчезают!
«Интересно, - а как в Эфиепах в этих с водкой?» - размышлял Егорка. - В Ачинске бананов сейчас выше крыши. Олеша брешит: раз складов не хватает, все бананы сейчас по моргам распиханы. Шоб были б, значит, как новенькие…
А покойников - сразу на кладбище. В полчаса! И правда: какой от покойника толк?
Спасибо Горбачеву и Ельцину: покойников сейчас - хоть отбавляй. Вон Иван Михайлович, их директор; он как Ельцина увидел - сразу сказал, что беда выйдет!
Директор Ачинского глинозема Иван Михайлович Чуприянов был для Егорки наиглавнейшим человеком. Олеша - тот никому не верил. А Егорка верил каждому человеку, даже пропащему.
Ничего-ничего: обсмотрится народ и сам во всем разберется. Какие у правителей рожи, такая у народа и жизнь. Помоги Бог людям скорей овладеть своим разумом! - Сначала люди, конечно, сначала с Горбачевым разберутся. Потом - с Ельциным. Кто он, этот Ельцин? Выпятит опухшие щеки (сам-то в хорошем теле пребывает, мордатый и плечистый, только у него задница под морду переделана, - растопырится, как пузырь на воде, грохочет связками, но от этого пи…добольства только цены в магазинах растут!..), так вот: вырвался Ельцин из коммунистической их партии как шалая птица, а куда лететь - знанье-то нет!
Да и тяжел Ельцин для такого полета! - «Можа, он и не дурак, конечно, – рассуждал Егорка. – Но почему тогда все так дорого?..!» - Если ты, Ельцин, сам не знаешь как подрубить цены, значит побачкайся, к людям сгоняй за советом. Простой человек завсегда тебе что-нибудь подскажет. Из Москвы-то из вашей… всех краев не охватить, это ж глаза сломать можно!
Но Ельцин-то, Ельцин! - раскатит рожу свою большеглазую и чеканит что-то с утра до утра. - Россия теперь тоже с такой кислой рожей жить будет?
Глупо, конечно, ждать когда мудрость, как солнце, воссияет над страной. Он же смешной, этот Ельцин, Пат и Паташон в одной фигуре и в одном лице. Что ему все эти министры в уши навалят, то он и выдаст с трибуны; по первости народ глотал все эти посулы как воду в жару, а Ельцин счастлив: до всеобщего благоутробия - один шаг!
«Вон Горбатый, - рассуждал Егорка, - хоть и фуфлогон, но все ж жаль его вместе с Раисой: красивая баба! Ему сначала, прежде чем с водкой бороться, надо было народу полюбиться. Приехал бы он сюда, в нутряную Россию, в Ачинск, поговорил бы с людьми, подарки раздал бы, да хоть бы - и сухари, нельзя ж, что б с пустыми руками, да народ бы… за уважуху такую… сапоги б его облизал! Народ-то в России недолюбленный, потому и спасается плутовством.
Большинство людей - они как дети, хотя сейчас что-то стронулось, конечно, люди злее стали и опять - опять! - ждут войну. Примет к войне много: кура как-то раз петухом закричала, а в Красноярске, говорят, черта видали, ездил по городу на «Скорой помощи» и грозил народу кулаком!
В лесу нынче грибов полно, хоть косой коси, а это - правда, к войне. Иван Михайлович тоже, как и Егорка, до грибов бойкий; на них пару месяцев в году точно протянешь. И без обиды останешься: с грибами и суп хорош, и каша; даже чай из них сварить можно, только Иван Михайлович - еще и стрелок отменный, на охоте от Ивана Михайловича не только утка, но и глухарь не увернется в выси, хотя нет птицы подлее, чем глухарь…
Нельзя в Сибири без хорошего начальника! Край такой, что человеку всегда защита нужна. Здесь ведь одна отрада: хорошая баба и хороший начальник. - Прошлой осенью на охоте чуть беда не случилась. С ночи-то подморозило, а первопуток - пакостное дело. «Газик» Чуприянова шайбой вдруг на льду закрутился и – в овраг!
Повезло, однако: он в овраг как на санках съехал.
Бережет Бог начальство!..
Сегодня утром Иван Михайлович снарядил Олешу и Егорку поставить ему новую баньку. В старой щепа-то исгнила и мох повылезал.
Обвершка прорядилась, а бревна серели прямо на глазах.
О той баньке Ивана Чуприянова болтали разное. Вроде для начальников туда и девок тащили из Красноярска, потому как своих проституток в Ачинске не было, Боже упаси! - Так они потом, голые, в сугробах прыгали, встать не могли, потому как - пьяные!..
Да что там девки, не до девок сейчас, у Ельцина ведь правда - такая рожа, что война - точно будет. Плотник он, - ишь ты! да за Уралом каждый мужик плотник.
Кто ж плотника Президентом ставит? Он ведь выше крыши ничего не видит, а если б видел, так не был бы плотником…
О чем же они там, в Москве проклятой, думают? Жизни, выходит, не знают, раз на плотника сейчас произошел ориентир..!
Олеша скрутил папироску.
– А Михалыч-то... будет? Суббота- все ж праздник!
Он все время озирался по сторонам.
– Ты че? - усмехнулся Егорка.
– Сча приду…
– Здесь хлебай, дери тебя кошки, а я - отвернусь… Че бегать-то… как шалава…
Егорку аж затрясло от такой несправедливости, но Олеше очень-очень хотелось выпить.
– Не учи, лапоть. Без тебя знаю!..
Он снял варежку, схватил горсть снега и намылил лицо: вроде как умылся!
– А со мной - бушь?
– Не-то нальешь?.. - обомлел Егорка.
– Пятеру давай – и налью.
Он гордо вытащил из-за пазухи четверть самогона.
– Пятеру! Где ее взять, пятеру-то!.. – вздохнул Егорка. – На пятеру дают стакан с четвертью – понял? А у тебя тут… с наперсток. На копейку нальешь!
– Ну, звиняй… – Олеша размахнулся и закинул в себя всю самогонку сразу.
– Не сожги брансбойт-то, – посоветовал Егорка. – Эх ты, босява!..
…Наташка, жена Егорки, часто орала, пьяная, что Егорка – сволочь и борзота, хотя Егорка, между прочим, Наташку не бил - только в крайнем случае.
А кто, спрашивается, сказал Наташке, что она должна быть счастлива?
– Зря ты, Олеша, добро переводишь, - удивлялся Егорка. - Папа Ваня все равно поднесет. И ежики с толченкой будут… Вот увидишь!
Олеша сидел на бревне, глупо улыбаясь от дури. Самогонка - такая, что забирает!
День темнел быстро. Они аккуратно подняли бревно и медленно, как слепые, побрели по дороге. Егорка говорил, что он больше всего уважает осину. На нейведь войну выиграли! Не было у немцев таких блиндажей, как у русских. Строить не умели. - Осина да овца романовская, полушубки, это верные спутники каждой русской победы. А Горбачев, сука, романовскую породу под нож пустил. Егорка об этом в газете читал, в «Красноярском рабочем». Почему пустил - газета не написала. Холод, холод-то нынче какой… - спятила природа! Так ведь природа из-за коммунистов спятила. Никто так не заболочивал Красноярский край, как коммунисты и их главный начальник товарищ Федирко. ГЭС через Енисей протащили! И тысячи гектаров леса (подумать страшно: тысячи гектаров!) сразу болотом стали… Климат теперь - влажный, противный; сорок видов трав тут же исчезли, волки и белки – все с порчей, больные, а медведь - так просто с ума сошел!
Даже зимой не спит, по заимкам шарится, все к человеку жмется, потому как не может медведь жить на болоте, да и жрать теперь нечего, смыла его жратву Красноярская ГЭС!
– Устал я что-то… – вдруг признался Олеша. - Жить, Егорий, мне боязно. Проснусь - веришь?.. - а уже боязно…
Они медленно шли друг за другом.
Не только в Ачинске, по всей Красноярщине не сыскать таких мастеров, как Олешаи Егорка! Редкие люди. Если уж делают что - так на совесть.
Как в прежней России…
– Здорово, ешкин кот!
Директорская «Волга» стояла прямо в воротах. До чего ж хороша бибика, как блестит! На сома похожа. «Волга» - это ж от Волги идет, а сомы - это ж первая рыба до самой Астрахани, самая вкусная, сомы и стерлядь, их ведь только в Астрахани осетр вытесняет…
В «Волге» сидел широкоплечий мужчина с чуть помятым лицом. Явно – не местный, с любопытством, судя по улыбке - очень добрый.
Чуприянов - тоже улыбался, но его взгляд не предвещал, увы, ничего хорошего.
– Смотрю, вы с добычей?
– Здравия желаем… – Олеша стянул с головы шапку.
– Здоров! – кивнул Чуприянов.
Налетел северок и вокруг поднялась снежная пыль. Что за ветер такой, - а? Налетел - и сразу неба не видно!..
Егорка все время задавал себе какие-то вопросы.
– А за осинку, мисюк, можно и в глаз получить, – ухмылялся Чуприянов. Он не разрешал рубить в лесу молодые деревья. (Даже если лес - прохожий.) Комбинат в Ачинске - очень вредный, с выбросом. Если каждый Егорка и каждый Олеша топором рубанет по осинке, дышать в городе будет нечем.
– Так деревяшки-то нет… – промямлил Егорка. Из них двоих он был за старшего. - Вся деревяшка, Михалыч, еще в пятницу вышла…
А эта меруха на полати пойдет. Осинка, сам вишь, мохнорылая... не осинка, а меруха, так что в лесу она все равно грохнется…
Ветер крепчал; стоять на ветру стало совсем холодно.
– Тебе, Егорий, можно быть дураком... – строго сказал Чуприянов, протягивая руку. - А меня - не срами. Еще раз отловлю с контрабандой, сразу тебя в Гринпис сдам.
Тебе там такую жопию организуют – Енисей из берегов выйдет!
Егорка опешил:
– Его ж пристрелили вроде. Гринпис-то!
– Пристрелили, милый, Грингаута - ласково объяснил Иван Михайлович. - И не пристрелили, а погиб наш Грингаут смертью храбрых.
(Подполковник Грингаут, начальник местного ОВД, был застрелен в схватке с браконьерами. Поехал на «стрелку», за своей долей, а получил – из кустов – три пули в лоб: браконьеры патронов не пожалели. И пули так ровненько вошли… - как украшение!)
Егорка очень старался для Ивана Михайловича. Ему очень хотелось сделать все поугожей.
Только кто ж поймет это начальство? - маленький человек до большого в жисть не дотянется!
Человек в «Волге» опять засмеялся. Они смеялся так, будто хотел остаться не заметным.
– Вот, Николай Яковлевич, работнички... - обернулся к нему Чуприянов. - На хрена мне такие?..
– Так в лесу эта осинка и впрямь не нужна, – возразил Николай Яковлевич. – Сгниет же, свалится, по ней - видно!
Чуприянов, в ответ, только махнул рукой.
– Все равно засопливлю, - объяснил он. - Стакан не получат!
Сверкая на солнце, директорская «Волга» медленно въехала в ворота усадьбы…
…Чуприяновский дом напоминал купеческий. С годами дом чуть-чуть поободрался, конечно, бревна пожухли, но издали он был очень хорош. Его украшали красивые, ярко-зеленые венцы, а на крыше - четыре ската для снега, обнесенных, как в тереме, деревянной черепицей.
Доброжилый дом, при двух горницах; такой дом сто лет простоит и ничего с ним не случится. Этажей в доме три. Первые два - высокие, метров по шесть, а вот третий - совсем маленький, с крошечным чердачным оконцем. Если бы не умелые руки Чуприянова, заморозник и вялица его б давно подточили, хоть бы он и на сваях стоял…
Только вот глаза у Ивана Михайловича какие-то мертвые. Так, видно, устал он за жизнь, что отдохнуть, придти в себя, уже не получится… - Это их Сталин так научил работать и здесь, в Ачинске, Чуприянов свой комбинат по-сталински держит.
Ты хоть руки изгрызи, а украсть Чуприянов не даст. Сибирский край - не для распутства. Что еще делать в Сибири, если не работать? Пить что ли?.. Домой потом не дойдешь, по дороге.
Или на нож тебя, пьяного, поставят, ведь ножи здесь - у каждого. Лучшая защита от бедности!
…Порожки на крыльце были - чистые, с утра подметенные. По скрипучим половицам Чуприянов и его гость сразу, как только разделись, прошли в красный угол и чинно уселись за широкий обеденный стол.
В доме жарко топилась большая муравленая печь. Поленья трещали, густо дымили, даже затвор не спасал. У печи хлопотала стройная, но некрасивая девочка, с широким, как сковородка лицом. Такие лица (плоские, с большими глазами) это от севера, конечно, точнее - от северов: близость якутов и долган дает себя знать.
– Катя, дочь моя, – потеплел Чуприянов. – Знакомься, Катюха! Академик Петраков. Из Москвы. Слыхала, небось, о таком?
Катя застенчиво улыбалась и по улыбке, рассветившей лицо девушки, Петраков понял, что Катюша ужасно любит отца.
Во дворе горел костер и здесь же, у костра, примостился желтозубый кобель, похоже - очень старый. Кобель даже головы не поднял, когда вошел Чуприянов: спал, как убитый.
На костре, в огромной кастрюльке, похожей на ведро, плескалась уха. На столике лежали жирные куски свежемороженого хариуса; ждали, когда хозяюшка закинет их в кипящий бульон.
Заметив, что Николай Яковлевич с большим интересом разглядывает в оконце костер, Чуприянов принялся подробно, как принято в хорошем ресторане, рассказывать, из чего сегодня приготовлен обед.
– В ведре у нас шесть литров родниковой водички, - объяснил Чуприянов. - Если по уму, на них положено шесть килограммов хариуса и линя.
Самый главный хариус, Николай Яковлевич, пойдет на второе, а варим так. Куль с рыбой опускается в ведро…
– В марле, наверное? - спрашивал Петраков.
– В марле, конечно, - кивнул Иван Михайлович. - Но - из бинтов, - предупредил он. - Кипит, пока у рыбки не побелеет глаз… Если ушка - тройная, нужны три кулька. Шесть кило кулек, марля за марлей, марля за марлей; каждый кидок – семь-десять минуток, до побеления, но в кульке полагаются ерши.
А они, гады, совершенно исчезли, будто нет их и вовсе. Куда делись - никто не знает, даже старики, зато в ушку уже вылит стакан…
– Что-что? - не расслышал Петраков.
– Водки стакан, - объяснил Иван Михайлович. - Дураки и проходимцы добавляют спирт. Я - только водку!
Петраков никогда не слышал, чтобы в уху добавляли водку.
– Надо еще березовую головешку. И - чтоб поплавала! Навар будет с дымком, иначе это уже не ушка, а рыбный суп!..
Про горящую головешку Петраков тоже слышал впервые.
– Вот ведь какой рецепт, надо же…
– Старославянский, – объяснил Чуприянов, поддерживая его грузное тело на скользких ступеньках крыльца. - От деда моего, Доната Чуприянова. Это только ваш Горбачев… не понял: Россия у нас - деревенская страна. Перестроить ее под рынок - все равно что перекинуть Европу в Африку…
– Вибрирующий человек, Горбачев, - согласился Петраков, повернувшись к столу. - В глазах Леонида Ильича, он поднялся только в 80-ом - на продовольственной программе. На Политбюро, сразу после вопроса по Афганистану, когда все - разгорячены, войска ввели, но в Кабуле плохо всё получается, нужны деньги, Косыгин (а он - против был) заранее предупреждал, что на Афганистан, Иван Михайлович, никаких денег не хватит, так вот: Горбачев поймал момент и - вдруг - докладывает Генсеку о тревожной продовольственной ситуации.
Юра Цуканов, помощник Брежнева, тут же наваял Леониду Ильичу речь на пленуме ЦК. И Горбачев убедил Брежнева, что доклад должен делать именно он…
Стол, накрытый на двоих, ломился от разносолов.
– А «клюква» где? - нахмурился Чуприянов.
– Где ж ей быть, па, если не в холодильнике? – с улыбкой отвечала Катюша.
«Клюквой» оказалась водка, настоянная на ягодах. Такой стол может быть только в России. Здесь столько солений и мочений, одних только яблок… несколько видов и замочены они как старики учили, по их тайным, в сердце сохраненным рецептам.
Только вот не знает никто, когда эти яблоки к столу подавать. Как десерт или как закуску?..
Петраков и Чуприянов совершенно не знали друг друга. Да и где им было встречаться? В Совете министров, что ли? Слишком она большая, эта Москва, просто так, по случаю, в Москве черта с два встретишься!
Об Ачинском глиноземе Петраков знал многое. Комбинат – огромный, настоящий гигант; при Советской власти спины здесь гнули 19 тысяч вольнонаемных рабочих и 6 тысяч заключенных.
Сейчас, когда объемы - упали, на комбинате осталось 5 тысяч рабочих. И - ни одного зэка, вместо зэков теперь тоже рабочие…
Проходя в дом, они спокойно, даже как-то лениво, продолжали начатую беседу. Поговорить в машине - не получилось; словесные нити рвались, обрывались, Петраков и Чуприянов переходили с темы на тему, перебивали друг друга, так что поспорить не получилось.
– Прилетели мы с Михаилом Сергеевичем в Тольятти, - продолжал Петраков, удобно устраиваясь за столом. - К Каданникову, на Автоваз. Трибуну водрузили прямо в цехе. И Горбачев торжественно объявляет: в двухтысячном году Советский Союз построит лучший в мире автомобиль!
Мы с Колей Паничевым (а Коля - легендарный министр) аж рты пооткрывали. Ну и теребим, за ужином, Горбачева:
– Это как, Михаил Сергеевич? Откуда он возьмется? лучший в мире?!
Чуприянов засмеялся:
– На ковре-самолете прилетит…
– Ну разве что! - Горбачев - это сплошные небылицы. Лучший в мире автомобиль – значит 20-30 современнейших заводов в цепочке. Их же построить надо, - верно? рабочих подготовить, инженеров… - Сталин строил не ВПК под страну, а страну под ВПК, заводы были как феодальные поместья: свои электростанции, заготовительные цеха, котельные, поэтому связи с другим народом сводились к минимуму.
« - Э, Микола, - отвечает Горбачев… а он меня «Миколой» звал. - Политик без популизма- как баба без грудей!..»
– Так и сказал?
– Слово в слово. - « - Михаил Сергеевич, - всплеснула руками Раиса Максимовна, - нельзя же так грубо… при людях…», только Горбачев даже бровью не повел. При нас, чужих, он перед Раисой никогда не прогибался…
Петраков смешно показывал Раису Максимовну. Он пребывал сейчас в том замечательном настроении, когда выпить - очень хочется, но еще больше хочется поговорить.
Водка - самый честный напиток на свете, она всегда развязывает языки. Те, кто уважает водку, пьянеют от одного ее вида: сейчас - выпьем и - по душам!
– Она аж покраснела, бедная…
– Мимоза в крапиве, - махнул рукой Чуприянов. - После Бога - первая!
…Сибирское гостеприимство - это всегда событие. Никто так не принимает гостей, как сибиряки.
Может потому, что на отшибе живут? Но Дальний Восток - еще дальше!
…Кроме строганины из подледного муксуна, Катя приготовила айбарч из оленя, енисейскую нельму с корейской морковкой и холодец со струганным хреном. Кроме этой закуски, она еще и пирожков напекла. Катюше хотелось сделать пирожки с мясом, с перебитой - по сибирски - говядиной, Иван Михайлович страшно их уважает, но распорядиться не получилось, времени было только на пирожки с яйцом и капустой.
Чуприянов и Петраков заседали в Красноярске, на экономическом форуме (дурацкое дело - все эти форумы, трата времени, Иван Михайлович тысячу раз пожалел, что послушался организаторов, но все ж друзья, как ты другу откажешь?), Чуприянов остался в Красноярске на ночь, а утром, за завтраком, пригласил Петракова в гости.
– Баба без грудей - это круто, - повторил Чуприянов, поднимая рюмку.
Выпили с удовольствием. Ивану Михайловичу очень хотелось удивить гостя и академик Петраков, обожавший вкусно поесть, был абсолютно счастлив: ради такого стола можно и из Москвы прилететь!
– Вы скажете, Иван Михайлович, что при Горбачеве начался процесс ухода партии из экономики. Да: из экономики партия ушла, но Горбачев… благодарю вас, благодарю… - (Петраков с удовольствием наблюдал, как Чуприянов заботливо подкладывает ему то айбарч, то дольку муксуна), - …спасибо-спасибо, достаточно… только Михаил Сергеевич - человек исключительно аппаратных достижений…
Чтобы еще съесть? - Николай Яковлевич налегал на пирожки, он забыл, что их ждет уха, а Чуприянов был горд, он принимает академика Петракова, еще вчера - Члена Президентского совета при Горбачеве!
Ему сразу понравился этот человек: из Москвы, а не чинится. Долго ноги вытирал перед тем, как войти в дом, прямо-таки по-сибирски, да и по всему видно - очень душевный человек, с совестью.
Это же сразу ясно: есть у мужика совесть или нет, во имя чего он живет, ради дела или ради себя любимого, в своё, так сказать, удовольствие…
– В Советском Союзе, Иван Михайлович, 32 миллиона людей тратили треть своего времени на работу в приусадебных хозяйствах. Неосоциаистические формы хозяйства давали стране 50% мяса и 50% молока, значит пятая часть населения Советского Союза совершенно не зависела от социалистической экономики, особенно - в Средней Азии.
Как-то раз Горбачев… а он только-только пришел… поднимает Сайкина:
– Мы можем преодолеть дефицит карданных валов?
– Можем, - кивает Сайкин. - Но тогда что-то другое мы должны сделать дефицитом.
Горбачев - аж опешил.
– Как это? - спрашивает. - Такая зависимость?
– Прямая, - отвечает Сайкин. - Социалистическая экономика так выстроена, Михаил Сергеевич, так, что мы ходим по лезвию ножа.
– Сделаем - одно, не хватает другого… - согласился Чуприянов, снова потянувшись за «клюковкой».
– На ходу строили, - объяснил Петраков. - Товарищ Сталин был больших скоростей человек, а времени в СССР всегда не хватает.
Ошибка директора стоит тысячи рублей, ошибка министра - уже миллионы.
– А ошибка правительства? - быстро спросил Чуприянов.
– Миллиарды. После разговора с Сайкиным, Горбачев вызывает меня и Абалкина: как реформировать экономику? Он же пришел как реформатор! Я предлагаю: в промышленности есть такие позиции, которые необходимо оставить центру, например - тяжелая оборонка. А гимнастерки надо оставить обычным швейным фабрикам. Так отдайте это все в регионы!
– Гимнастерки и сапоги.
– Очищение страны, Иван Михайлович, дорогой мой… дорогой мой… директор… достигается не покаянием или взаимными обвинениями, а исключительной готовностью нашего народа жить иначе. Только для Горбачева люди - это пламя в камине. - Целиноград… 86-ой, по-моему; мы весь вечер с тем же Леней Абалкиным доказываем Горбачеву: если хлеб сейчас 12 копеек, а комбикорма и силос в два раза дороже, значит крестьяне будут кормить скотину только хлебом.
Смотрю, заинтересовался. А зерно мы за валюту покупаем в Канаде! Леня берет доклад Горбачева и вписывает аргументированный абзац: цена за булку должна подняться на шесть копеек!
Утром Горбачев выходит к микрофонам. Про шесть копеек – ни гу-гу… Исчез абзац. Будто корова слизала!
Вечером - мы к нему: как так, Михаил Сергеевич?! По деревням ведь шептание идет!
И тут, вдруг, Раиса Максимовна... а она - не говорила, она как бы выпевала слова:
– Ле-еонид Иванович, Нико-о-лай Яковлевич… Ну не может же Михаил Сергеевич войти в историю как Генеральный секретарь, который повысил цены на хлеб!..
Чуприянов опять разлил «клюковку», а Николай Яковлевич налегал на рыжики. Нет во всем мире лучшей закуски, чем рыжики, разве что - соленый огурец, только в Европе, - ну не дураки, а?.. - грибы не солят, а маринуют.
Почему? Потому что водку пить не умеют. А научились бы - и характер, глядишь, был бы у всех этих немцев или французов другой, стойкость была бы, отвага, потому что тот, кто водку пьет, без отваги не может…
– Вы, стилисты, если… за доклад беретесь, - говорит Раиса Максимовна, - лучше бы прибавили Михаилу Сергеевичу черты Дон-Кихота….
– Кого, бл? - поднял глаза Чуприянов.
– Дон-Кихота! - «Да не будет у тебя других богов перед лицом моим…», короче говоря!
Чуприянов задумчиво барабанил пальцами по столу.
– Мы с директорами когда пить садимся… - сказал он, наконец, - …такое ощущение, что на поминки пришли…
Гуполов – ракетчик, Саша Кузнецов, Герой Соцтруда, - перечислял Иван Михайлович, - Трушевич… - весь руководящий состав. И пьем молча, как возле гроба. Все слова у нас - давно сказаны! А тех, кто в эту вашу политику идет, я бы кастрировал уже в институте!
Катюша покраснела, - аж зарделась вся, - но Иван Михайлович по-прежнему не обращал на нее никакого внимания.
В их отношениях было что-то очень и очень нежное; Петраков вдруг подумал, что Катя, наверное, жизнь отдаст за отца, а отец, не задумываясь, примет смерть за дочь, так они сроднены.
Николай Яковлевич ужасно любил Таню, свою жену. Он не сомневался, что если с Таней что-нибудь случится, - а Таня тяжело болела, - он тут же умрет, ибо без Тани - никак.
Таня дала Петракову такую любовь, которую он и не думал искать. Она - его воздух, без Тани он тут же задохнется, ибо как человеку без воздуха..?
– Никакой демократии у меня на комбинате не будет, - грохнул, вдруг, Чуприянов. - Детали надо делать по чертежу! Мне на этих митингах - что? Чертежи обсуждать?!..
Петраков потянулся, было, за «клюковкой», хотел сам наполнить рюмки, и только сейчас - а пьяные все видят! - заметил на лице Чуприянова три гнилых пятнышка.
Следы, наверное, какой-то болезни, не понятно какой, видимо – очень глубокой…