30 августа 1703 года произошло первое наводнение в истории Санкт-Петербурга. Всего-то спустя три месяца после основания города Петром I! За считанные часы вода поднялась более чем на два метра.
А еще до основания Петербурга в шведских летописях за 1691 год говорилось, что местность, где потом будет построен город, была скрыта водой города на 25 футов – более чем на семь с половиной метров.
В 1708 году в Петербурге новое стихийное бедствие. Петр I сообщал: «Люди по кровлям и по деревьям, будто во время потопа, сидели».
Впрочем, царь сам отчасти виноват. Историк Павел Николаевич Милюков рассказал о том, как Петр строил Северную Пальмиру: «Петербург раньше строили на Петербургской стороне, но вдруг выходит решение перенести торговлю и главное поселение в Кронштадт. Снова там, по приказу царя, каждая провинция строит огромный корпус, в котором никто жить не будет и который развалится от времени. В то же время настоящий город строится между Адмиралтейством и Летним садом, где берег выше и наводнения не так опасны. Пётр снова недоволен. У него новая затея. Петербург должен походить на Амстердам: улицы надо заменить каналами. Для этого приказано перенести город на самое низкое место — на Васильевский остров».
Но Васильевский остров затапливался наводнениями: стали строить плотины – опять же по образцу амстердамских. Из плотин ничего не вышло, ибо при тогдашней технике это была работа на десятилетия. Стройку перенесли на правый берег Невы, на то место, которое и поныне называется Новой Голландией.
Другой историк, Василий Осипович Ключевский, пишет: не имея ровно никакого представления об «исторической логике» и «физиологии народной жизни», Петр не мог, да, видимо, и не пытался сообразить то обстоятельство, что Голландии деваться некуда: вся страна стоит на болоте, что, кроме того, Голландия расположена на берегу незамерзающего моря и что её континентальная база расположена тут же за спиной, а не в 600 верстах болот и лесов. Но ни логика, ни физиология, ни география, ни климат приняты во внимание не были: «хочу, чтобы всё было, как в Голландии»…
За три века, с 1703 года в Петербурге зафиксировано более 300 наводнений. Наиболее крупные: 1824-го, 1924, 1955 и 1975 годов. Впрочем, верится, что наводнения Петербурга навсегда ушли в историю после завершения строительства в 2011 году комплекса дамб поперек Финского залива.
О наводнении 19 ноября 1824 года Пушкин писал в «Медном всаднике»:
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась...
К полудню оказались затопленными две трети города. По словам очевидцев, дома на набережной казались парусами кораблей, нырявших среди волн. Везде плавали тюки с товарами, домашняя утварь, заборы, ограды. А Невский проспект превратился в огромную реку, которая текла до самого Аничкова моста.
Михаил Иванович Пыляев в книге «Старый Петербург» живописал: «К одному англичанину принесло водою гроб, вырытый из земли, его приятеля, которого он похоронил за два дня до наводнения. От полиции была повестка с объявлением, кто из обывателей нашел гроб с непогребенным покойником, унесенный со Смоленского кладбища, и кто представит его, тому дано будет 500 рублей…
К одному владельцу дома на Выборгской стороне принесло водою в пустом сахарном ящике грудного младенца; утром после наводнения он слышит детский крик, идут к месту и находят ребенка, он улыбается, нашедший принимает его к себе на воспитание…
Скряга Копейкин… во время наводнения сидел у себя на заборе с багром в руках, и пользуясь даровщинкой, ловил проплывающие мимо дрова.
Людей же, застигнутых водою и искавших спасения, цепляясь и карабкаясь на его забор, он спихивал багром назад в воду. Этот отвратительный скаред не остался однако без наказания: по приговору суда он был посажен в тюрьму и лишен доброго имени»...
Стихией были повреждены более 4 тысяч домов, погибли 208 человек и 3600 голов скота. Общий ущерб составил свыше 20 миллионов рублей.
А на следующий день после наводнения ударил сильный мороз и затопленные нижние этажи оставались необитаемы всю зиму 1824—1825 года.
Особую распорядительность проявил во время катастрофы петербургский генерал-губернатор граф Михаил Андреевич Милорадович, герой Отечественной войны. Его дом – дом военного губернатора – был превращен в приют для лишившихся собственного крова горожан. В первый же день таким несчастным было роздано только хлеба на 3 с половиной тысячи рублей, ежедневно здесь кормилось около 500 человек, а проживало постоянно свыше 250. Щедрое денежное пособие выдавалось всем пострадавшим.
С этой раздачей денег связано забавное происшествие. К графу Милорадовичу пришла заплаканная дама. Генерал сразу обратился к ней с вопросом, что, мол, вы, наверное, не получили от нас денежного вспоможения, сударыня? Дама, утопая в слезах, отвечала, что на ее семейство видно Бог прогневался, так как у всех была вода, и все получили деньги, а вот она не имела этого счастья…
Михаил Иванович Пыляев писал: «Правительство тогда приняло самые энергичные меры для облегчения участи несчастных. Были выбраны комитеты в разных частях города… Для пособия пострадавшим развозили по улицам хлеб и теплую одежду, учреждены приюты в больницах и частных домах.
Государь Александр I пожертвовал миллион рублей для раздачи бедным безвозвратно. Примеру его последовали многие частные лица. Всего было собрано в пользу пострадавших свыше 4-х миллионов рублей серебром».
Поэт князь Петр Андреевич Вяземский в своих «Записных книжках» тоже вспоминает курьезный случай, связанный с наводнением: камергер граф Варфоломей Васильевич Толстой, чудак в своем роде, имел привычку просыпаться всегда очень поздно. Так было и в день катастрофического наводнения. Встав с постели гораздо за полдень, подходит он к окну – а жил он в Большой Морской – смотрит – и вдруг странным, дрожащим голосом зовет к себе камердинера. Велит ему смотреть на улицу и сказать, что он видит на ней. "Граф Милорадович изволит разъезжать на двенадцативёсельном катере", — отвечает слуга. — "Как на катере?" — "Так-с, ваше сиятельство: в городе страшное наводнение". Тут Толстой перекрестился и сказал: "Ну, слава Богу, что так; а то я думал, что на меня дурь нашла"».