Старая земля
Неизвестно где,
Неизвестно, когда.
Когда Джон Крачли пришёл в себя от жёсткого тычка в бок. Он разлепил веки – голова раскалывалась, перед глазами плыли багровые круги, - и попытался протереть глаза. С первого раза это не удалось, поскольку запястья были стянуты тонким… ремешком? Верёвкой? Куском провода? Джон кое-как протёр глаза костяшками пальцев и принялся разглядывать путы. Результат оказался неожиданным – что-то вроде тонкого стебля ярко-зелёного стебля – можно было разглядеть даже отходящие от него крохотные отростки, которые даже шевелились. При малейшем усилии разорвать его, стебель словно напрягался и стягивал запястья ещё сильнее, глубоко, до боли, врезаясь в кожу. Тем не менее, Джон предпринял несколько попыток освободиться – и оставил это занятие, лишь убедившись в полной его бесперспективности. Кисти рук к тому моменту занемели и почти потеряли чувствительность; он попытался потереть их о подбородок чтобы хоть немного восстановить кровообращение, а потом принялся озираться по сторонам.
Низкое, футов шесть, помещение, довольно тесное. Пол завален людьми – живыми, связанными, как и сам Джон. Одни валяются без сознания, другие слабо копошатся, третьи наоборот, яростно извиваются в бесплодных попытках высвободить руки. Один из таких, видимо, и наградил Джона пинком, от чего он и пришёл в себя – вон он, лежит, хрипит, тяжело дышит, кажется, даже пытается грызть стягивающий запястья стебель. Бесполезно, мистер – Джон уже попробовал, но неизвестное растение (растение ли?) оказалось чрезвычайно прочным и упругим, словно целиком состояло из каучука.
Стены помещения оказались довольно приметными – ни одного угла, плавные линии, вместо гладких, ровных поверхностей – пузырящиеся то ли плёнки, то ли каучуковые же мембраны, словно распираемые снаружи пузырями разных размеров. И всё это жило своей жизнью – пузырилось, дышало, перекатывалось, так, что Джону на миг показалось, что они попали в брюхо какой-то чудовищной твари, и по стенам вот-вот хлынет желудочный сок, а сами они сожмутся, перекатывая и перемешивая пищу…
Но ничего такого не происходило, и Джон помотал головой, отгоняя прочь жутковатое видение. Следующее наблюдение – здесь довольно светло, хотя ни ламп, ни свечей, ни иных источников света что-то не видно. Вместо них свет исходит из самих стен - тусклый гнилостно-зеленоватый. Такой, подумал Джон, должны испускать лесные гнилушки или светляки – этот образ подкинуло ему воображение, поскольку само он, будучи сугубо городским жителем, ни того ни другого никогда не видел. А ещё - снаружи сквозь стены стен проникал звук, низкое, глухое жужжание на одной ноте. Время от времени тон этот едва уловимо менялся - и тогда узилище вместе со всем своим содержимым начинало слегка раскачиваться.
Объяснение этому могло быть только одно: Джон вместе со своими товарищами по несчастью (на первый взгляд здесь было человек двадцать-двадцать пять, не больше) оказался не просто в плену. Нет, дело обстоит гораздо хуже: судьба-злодейка забросила их на один из воздушных кораблей нелюдей. Вероятно, самого Джона подобрали на мостовой оглушённым? Спасибо, хоть жив остался… хотя, если вспомнить жуткие слухи о синелицых нелюдях, питающихся человеческой кровью – ещё неизвестно, стоит ли радоваться этому обстоятельству...
Гадать пришлось недолго. Не прошло и десяти минут, как стена прямо перед Джоном лопнула с влажным чавканьем – сначала в ней будто сам собой возник недлинный разрез. Он разошёлся в разные стороны, превратившись в неправильной формы отверстие, причём клочья «стены» - на самом деле, толстой плёнки явно растительного происхождения, как и всё остальное в камере - повисли по его краям, в точности, как обрывки натянутой на раму бумаги, по которой с обратной стороны ударили кулаком. Кулак, вернее, рука, была и здесь – и принадлежала она синелицему нелюдю, затянутому в чёрный, с перламутровыми полосками на плечах и рукавах, то ли мундир, то ли рабочий костюм. В руке у синелицего имел место толстый, сложенный вдвое хлыст, и именно им он разорвал перед собой в «плёнку», открывая проход в камеру с пленниками. Или это у нелюдей такие двери? Вместе с пульсирующими, пузырящимися стенами – вполне подтверждает россказни о «полуживых» воздушных кораблях.
Вошедших было трое – у каждого на поясе Джон увидел кривые ножи в чёрных ножнах. Он не мог видеть клинков, но ничуть не сомневался, что это точно такие же голубоватые, похожие на стекло лезвия, которыми их соплеменники так умело орудовали на улицах Лондона. А может, эти сами и орудовали? Да какая разница, все они тут на одно лицо, как китайцы или, скажем, аннамиты…
Нелюди терять времени даром не стали. Тот, что с хлыстом крикнул что-то высоким, звенящим голосом и ткнул пальцем в троих пленников – как показалось Джону, в первых попавшихся. Двое других подняли их с пола и вытолкали через прореху наружу. Один, тот, кого выводили последним, попробовал упираться, кричать, и первый синелицый коротко хлестнул его бичом по спине. Удар не выглядел сильным – однако, добротная суконная куртка с треском разошлась вместе с оказавшейся под ней сорочкой, открыв спину, на которой мгновенно вспух багровый кровоточащий рубец. Пленник завопил от боли, изогнулся – и вслед за двумя предшественниками вылетел с прореху.
Но на этом дело не закончилось. В камеру вошли ещё двое, нагруженные большими корзинами. Это, к удивлению Джона, были люди – один из них было одет в лохмотья того, что он после недолгих колебаний, определил, как полицейский мундир. На шеях у обоих Джон заметил нечто вроде ошейника – полосу коричневато-зелёного материала, вроде свежесрезанной ивовой кору.
Стараясь не встречаться с пленниками взглядами, вошедшие поставили свои ноши в угол и стали торопливо освобождать людей от пут. Покончив с этим делом, они принялись раздавать содержимое корзин – в одной были бруски чего-то, напоминающего хлеб, в другой же – ярко-синие, похожие на очень большие яблоки, плоды. Закончив раздачу, они подхватили корзины и, по-прежнему избегая взглядов соплеменников, исчезли в прорехе, причём края её мгновенно срослись за ними, не оставив ни малейшего следа отверстия. А Джон, как и остальные, оставшиеся в камере, стали пробовать поученную провизию – ничем другим, это быть, конечно, не могло.
«Хлебные» бруски действительно оказались хлебом – черствым, слегка солоноватым, с сильным ореховым привкусом. Плоды же, смахивающие на орехи в плотной скорлупе, доставили пленникам немало хлопот. Внутри что-то плескалось, и Джон, не рискнув раздавить свой орех, чтобы не разбрызгать содержимое (воды им не принесли) долго пытался укусить его зубами. Справившись, наконец, с этой нелёгкой задачей, он отколупнул небольшой кусок скорлупы. Под ней обнаружился нетолстый слой ярко-синей мякоти, под которой пряталось содержимое - около полупинты мутноватой жидкости того же синего оттенка. С сильным запахом фруктов, чуть сладковатая, она неплохо утолила жажду; мякоть Джон долго потом старательно выгрызал из кожуры, перемазавшись до ушей липким соком.
А ничего так, подумал он, жить можно…. пока не придут очередные синелицые надсмотрщики, не огреют своей жалящей дубинкой и не уволокут, неизвестно куда. А этого, судя по всему, ждать осталось недолго.
***
Советская Россия,
Петроград.
Забалканский проспект.
«Стрекозы» появились внезапно – летательные аппараты нелюдей прошли низко над улицей строем клина, едва не задевая крыши. Мезенцев инстинктивно втянул голову в плечи, ожидая в любой момент разящей ртутной струи, и крутанул руль, уводя грузовик на тротуар. И тут же в пронзительное комариное жужжанье крыльев вплелось знакомое тарахтенье «Гном-Ронов» и вдогонку «стрекозам» пронеслись два «Вуазена» - с похожими на остроносые калоши кабинами, четырёхколёсными шасси и громоздкими решётчатыми хвостами. Нижние плоскости «Вуазенов» украшали большие красные звёзды.
Налёт случился, когда они уже подъезжали к площади Московских ворот – миновав её, как объяснял Каменецкий, предстояло свернуть на Заставскую, где рядом с кирпичными корпусами фабрики «Скороход» приткнулось неказистое двухэтажное здание, в котором приват-доцент расположил свою «подпольную» лабораторию. Мезенцев, матерясь, притёр грузовик к стене дома - она давала хоть какую-то защиту от стрельбы с воздуха – и, прихватив карабин, выпрыгнул на тротуар. Англичанин уже пристроил «люську» для стрельбы по воздушным целям.
- Отставить! - заорал лейтенант. - Всё одно промажешь, только патроны зря пожжёшь!
Репортёр послушно опустил пулемёт, Мезенцев навёл бинокль на жужжащий клин – и сразу понял, что ошибся. «Стрекоз» было только две, и они сопровождали третий аппарат – гораздо больше размерами, похожий на раздутую до невероятных размеров свиную сардельку, перетянутую нитками и снабжённую по бокам двумя парами перепончатых полупрозрачных крылышек. Похоже, что именно «сарделька» не давала «стрекозам уйти от погони» - она летела медленно, по прямой, видимо, не способная к резким маневрам уклонения.
А уклоняться было самое время. «Вуазены» разошлись в стороны; Мезенцев разглядел, как пулемётчики в кабинах привстали, наводя пулемёты на цели. Частое сдвоенное «та-та-та-та!..» вплелось в треск моторов и визг маховых крыльев; одна из стрекоз словно встала на дыбы, уходя от очереди, зависла на месте и развернулась навстречу атакующему аэроплану. Но пулемётчик уже успел поправить прицел, и следующая очередь пришлась гадине точно в «морду», туда, где у настоящей стрекозы располагались фасетчатые глаза.
Эффект это имело мгновенный. Аппарат нелюдей кувырнулся и смятой куклой полетел вниз – Мезенцев успел заметить, как из него вывалилась чёрная фигурка, и размахивая руками и ногами, отправилась на встречу с мостовой. Второй «Вуазен» тем временем расправился со своей стрекозой, что потребовало лишних секунд десять и пару дополнительных длинных очередей. Аэропланы набрали высоту, описали вираж над местом падения сбитых врагов – и направились вдогонку за «крылатой сарделькой». Далеко уйти она не успела – то ли пилот-нелюдь не хотел отрываться от своего эскорта, то ли одна из выпущенных по «стрекозам» очередей зацепила и её – а только отлететь аппарат нелюдей успел всего-то на полверсты от места схватки. Он действительно проигрывал в поворотливости своим собратьям - вместо того, чтобы резко маневрировать, зависать на месте. Менять непредсказуемо направление полёта – словом, проделывать все обычные для «стрекоз» трюки воздушной акробатики – «сарделька» снизилась до самой мостовой, сбросила скорость так, что вряд ли обогнала бы теперь трамвай – и летела теперь вдоль осевой проспекта. Мезенцев прыгнул в кабину, дал газ, и грузовик с дребезгом вырулил на проспект.
- Едем за ними! – крикнул он англичанину. Похоже, он нацелился приземлятся – приготовьтесь открыть огонь, а то как бы он нам тут десант не высадил!
Лейтенант как в воду глядел. Очереди с «Вуазенов» высекли снопы искр из булыжника, и аэропланы, сердито тарахтя, пошли на новый заход. На этот раз они дали только по одной короткой очереди – видимо, подумал лейтенант, расстреляли весь боезапас, - после чего развернулись и ушли. «Сарделька» же, кажется, вовсе не пострадавшая от обстрела, плюхнулась на мостовую. Жужжание крыльев смолкло, и вдруг её корпус (или, правильнее сказать, тулово?) лопнул сбоку во всю длину, от носа до кормы, и из длинной прорехи полезли затянутые в чёрное фигуры. Мезенцев в свете фар грузовика увидел, как сверкнули голубым клинки в их руках, и вжал педаль тормоза в пол. «Фиат» с грохотом сел на передние колёса – и замер шагах в пятидесяти от неподвижной «сардельки» и нелюдей-десантников, уже разворачивающихся поперёк проспекта в боевой порядок.
Пулемёт загрохотал, низко, гулко, и фигурки стали валиться на мостовую, словно сбитые кегли. Англичанин знал своё дело – короткими очередями скашивал по одному-два нелюдя, так, что уцелевшие вынуждены были кинуться под защиту «сардельки» и прижаться к стенам домов, оставив мысль о стремительном сближении для рукопашной. Это давало Мезенцеву несколько драгоценных секунд: он лихорадочно подкрутил краны на баллоне «фламменверфера», устроил массивное приспособление на сиденье радом с собой и положил трубку брандспойта на капот. Взгляд на шкалу манометра – порядок, требуемые двадцать три атмосферы… теперь, в точном соответствии с инструкцией – отвернуть до упора задний кран на газовом баллоне, и чуть-чуть - на брандспойте. Так, капельки огнесмеси сочатся со среза трубки… порядок, воздуха в шланге и брандспойте нет, можно закрутить кран и вставить зажигатель с ввинченным заранее пиропатроном – ещё горсть таких же, запасных, позвякивала у него в кармане. Вообще-то, огнемётом полагается действовать вдвоём – один несёт на спине баллон, а второй орудует выпускным краном брандспойта, меняя, при необходимости, пиропатрон или поджигая выпущенную струю огнесмеси зажигательной гранатой. Но сейчас подготовленного «второго номера» у Мезенцева нет – не доценту же поручать эту деликатную и весьма опасную работу…
Придётся обходиться самому.
- Готовы? Доцент, хватай карабин, огонь! Идём на прорыв!
Он стронул с места грузовик, прокатился медленно шагов восемь, и тут «люска» умолкла – англичанин торопливо залязгал в кузове металлом, меняя патронный диск. Нелюди отреагировали мгновенно - выскочили из-за своего летательного аппарата и, рассыпавшись веером, кинулись навстречу, и лейтенант видел, как сверкали льдом полупрозрачные жутки клинки в синих руках.
«Зря вы это, ребята… разбегались тут со своими ножиками! Сидели бы в сардельке этой летучей– глядишь, и обошлось бы. А так – извините…»
Он вдавил в пол педаль тормоза, направил брандспойт на атакующих, а другой движением открыл вентиль, одновременно продавливая тугой спуск. Брандспойт выбросил навстречу нелюдям плевок остро воняющей бензином и мазутом огнесмеси, ударник, пробив предохранительную медную пластинку, ударил по капсюлю, пиропатрон щёлкнул, и струя вспыхнула дымным, тёмным пламенем. «Раз… рва… три… четыре…» - отсчитывал Мезенцев, водя брандспойтом из стороны в сторону, так, чтобы не дать ни одной из чёрных фигурок прорваться через огненную завесу. На счёте «восемь» он закрутил вентиль – непрерывная огненная струя опустошила ёмкости со сжатым газом и огнесмесью примерно на треть, и следовало экономить. Над головой снова загрохотал «Льюис». Вопящие клубки огня, в которые превратились штурмовики-нелюди, с воплями катались по мостовой, кто-то сумел встать и теперь бестолково метался из стороны в сторону, рассыпая вокруг пылающие капли, отмечающие их смертный бег прерывистыми огненными дорожками. Пулемёт смолк – англичанин, человек практичный и, как всякий фронтовик, привыкший экономить боеприпасы, прекратил стрельбу. Всё было кончено – три или четыре нелюдя ещё копошились живыми чадными головешками, остальные замерли без движения. Жарко, весело пылала «сарделька» - видимо, что-то из её начинки дало огню богатую пищу, и Мезенцеву пришлось выкатываться на тротуар и прижиматься к самой стене дома, чтобы объехать огромный костёр. Из подворотни наперерез грузовику бросилась фигура с голубыми клинками – нелюдь вспрыгнул на капот, и лейтенант на миг поймал его взгляд и замер, словно окаменев. Синюшную физиономию растянула ухмылка, открывшая ряд заострённых зубов, нелюдь взмахнул ножами над головой, и…
Хлоп!
Чужак опрокинулся спиной на мостовую , под колёса, теряя ножи, а Мезенцев, придя в себя, тронул машину с места. «Фиат» качнулся, переезжая сначала передними, а потом и задними колёсами через тело, лейтенант выкрутил руль, объезжая афишную тумбу, вырулил на мостовую и дал газ. Мотор затарахтел, старенький грузовик задребезжал всеми своими сочленениями – и наддал по проспекту.
- А ты молодец, доцент! – крикнул моряк через плечо. – Не растерялся, прямо в грудь свалил гада этого!
- Я, вообще-то, умею стрелять. - ответил химик. Он снова сидел на дощатом настиле, обеими руками обнимая карабин. Охотился когда-то, ещё до войны – на кабана ходил, даже на медведя собирался, да не успел. Вот, теперь пригодилось…
- Синерожие, небось, пожиже медведя будут? – весело крикнул в ответ Мезенцев. После боя его охватило радостное возбуждение, и он гнал грузовик точно по осевой проспекта, едва сдерживаясь, чтобы не запеть в полный голос. Ты давай, смотри внимательнее, где нам сворачивать? А то проскочим, не хотелось бы возвращаться. Мало ли кто там вслед за этими прилетит?..