18+
Сабиров сидел напротив Игоря и не сводил с него глаз. Игорь, в свою очередь, был ощутимо смущён этой компанией, не имея ни малейшего понятия, как реагировать на следователя, который от него чего-то ждал.
– Что, правда ничего не помнишь? – наконец спросил Сабиров.
Игорь замотал головой и тупо уставился на старшего лейтенанта.
– И Диму Витвинова? И «Перчаточников» не помнишь? – снова задал вопрос следователь.
– Нет, не помню, – Сурнин, он же Гинзбург, находился в полном недоумении, настойчиво не понимая, о чём идёт речь.
Они сидели за небольшим офисным столом, друг напротив друга, в маленьком кабинете у Алексея на работе и ожидали прибытия остальных. В тесном, залитом тусклым светом помещении с трудом умещались стол, тумба, небольшой шкаф с папками документов и холодильник «Минск». Лёша с Ромой встречали прочих единомышленников у входа в секс-шоп: с минуты на минуту дверь раскроется и начнётся совет, на котором, возможно, решится судьба этого мира.
– Я бы тоже хотел многое забыть… – задумчиво произнёс Сабиров.
От ностальгических воспоминаний старшего лейтенанта отвлекла резко распахнувшаяся дверь. Подобно шару для боулинга, в дверной проём влетел несчастный Паша Леухов, брошенный с мощной подачи ворвавшегося следом за ним Немца. Паша был ещё совсем молодым парнем с приятным гладковыбритым овалом лица; растрёпанный и взъерошенный, он казался абсолютно беззащитным.
– Ах ты подонок, – обвиняющим тоном обличал свою жертву Немец, – продал меня за дозу, да?
В кабинет вбежали Кувалдин, Кудряшов, Лёша, Хард и Елисей. Последним неторопливо зашёл отец Павел. Сабиров настороженно поднялся из-за стола. Все ждали следующего шага Немца, и никто не сомневался, что это будет очередная необдуманная глупость. Фриц поставил лежащему на полу Паше ногу на грудь и наклонился вперёд. Он играл на нервах бедного паренька, испытывал его психику на прочность, издевался над жертвой, как кот, который всенепременно сожрёт свою мышь. В попытке усмирить разгорячившегося Немца к нему рванул Юра, но был грубо остановлен:
– Кувалдин! – крикнул Фриц, угрожая пальцем. – Не лезь. Я ему сейчас холокост устрою.
Он был холоден и самоуверен. Ощутив свою силу, Немец поддался эмоциям, которые разрывали его изнутри. Он грубо схватил Леухова за воротник и заглянул в лицо.
– Немец, это не я, – испуганно оправдывался Паша.
Его мокрые глаза молили о пощаде, парень растерянно смотрел то на своего карателя, то на остальных присутствующих, молча вопрошая о помощи и неровно дыша.
– Немец! – послышался командный голос Сабирова.
Немец, нахмурив брови, медленно перевёл взгляд на старшего лейтенанта. Этот взгляд ясно давал понять, что сегодня кто-то определённо должен ответить за его страдания.
– А, майор Сабиров, – с насмешливой иронией начал Немец, отпуская Павлика. – Прощу прощения, поправка – старший лейтенант. Примите мои соболезнования по поводу несвоевременно утраченных звёзд.
Немец с присущим ему нахальством смотрел на Сабирова. Он оставил Леухова лежать на полу, а сам медленно направился к старлею.
– Это не он тебя сдал, – спокойно продолжал Сабиров, не сводя с Немца глаз.
– Не он? А кто?! – с силой ударив кулаками о стол, закричал Фриц: Немец требовал ответов, желал немедленного торжества справедливости и удовлетворения ненасытного чувства мести.
– Не он был информатором, – размеренно сказал старший лейтенант, будто стараясь загипнотизировать, – это была женщина.
На миг Немец замер. Его разъярённый взгляд начал затухать под тяжестью неожиданно нахлынувшего прозрения. Недовольно оглядев присутствующих, Фриц отодвинул стул и присел. В кабинете воцарилась тишина: растерянный Гинзбург замер, боясь шелохнуться; Юра Кувалдин стоял начеку, будучи готовым к очередной Немецкой выходке; Лёша опасливо выглядывал из-за широких плеч Четырёхлистника и даже Елисей – молчал. Паша неуверенно приподнялся на полу.
– Леухов, мать твою! – строго позвал Немец свою жертву. – Это правда?
Паша медленно встал и, подойдя к Немцу, растерянно кивнул. Крепкая рука Немца схватила Леухова за рукав в области плеча и с силой притянула вниз, против воли усадив Пашу на соседний стул.
– Считай, что это была профилактика, – сказал Фриц, отводя взгляд.
Немец был смущён и расстроен. С одной стороны, он понимал, что подобное поведение недопустимо, что он в очередной раз пошёл на поводу эмоций, поставив под удар собственную человечность, скомпрометировав свою рациональность мышления; но второе чувство – расстройство, граничащее с меланхоличной грустью, защемило где-то еле слышно, но так глубоко, что боль резонировала по всему телу и отдавалась клокочущей дрожью в каждой частичке организма. Как же болезненно бывает предательство, особенно когда доверие подрывает человек, которому под хмелем странных чувств хочется довериться во всём – женщина, с которой удалось достигнуть сакральной близости впервые за многие годы, особа неудержимая и эпатажная, как её ночной клуб.
– Начнём, пожалуй, – прервал раздумья Немца Сабиров.
Он взял в руки свою кожаную папку и деловито достал из неё пачку бумаг. Присутствующие, переглянувшись, начали стекаться к столу и занимать свободные стулья, которых хватило не всем. Хард и Кувалдин сели напротив Немца и Леухова. Гинзбург устроился между ними. Прочие остались стоять, обступив стол с противоположной Сабирову стороны.
– Мы все с вами стали свидетелями странных событий, – начал старший лейтенант. – По иронии судьбы правду знаем только мы: остальные нам не помощники. Наши глаза нас не обманывают, а, значит, всё, что здесь происходит, представляет собой трагическое провидение, вмешаться в которое – наш долг. Я в свою очередь приложу все усилия, чтобы силы Следственного комитета и МВД оказали нам посильное содействие в поимке опасных преступников, однако посвящать их во все детали происходящего не является целесообразным.
– Погоди, Сабиров, – бесцеремонно встрял Немец в монолог, – о каких преступниках идёт речь? Ты о тех психопатах, которые сбежали из психушки? Я, может быть, чего-то не понимаю? Лёша нас собрал здесь. Не ты. И, как мне известно, нам нужно остановить одного ублюдка, а не всех.
– Бабински, я бы на твоём месте помолчал после твоих выходок. Я вообще имею полное право тебя задержать.
– Так, давай без твоих ментовских закидонов, – отмахнулся Немец. – Какого мы вообще собрались в секс-шопе? Что, больше мест нет?
– Эта позиция стратегически выгодна, – уверенно заявил Сабиров.
– Я тоже согласен, что это не богоугодное место, – поддержал Немца отец Павел.
– Магазин, – доказывал свою правоту следователь, – находится в центре города, в относительной близости от полицейского участка, здесь удар вражеского молота будет наименее вероятен.
– Мандавошки старого сифилитика! – раздался в кабинете пронзительный крик Елисея.
Всеобщее внимание на несколько секунд переключилось на него.
– Извините пожалуйста, – смущённый Елисей спрятался за спинами Кудряшова и Лёши.
Сабиров продолжил:
– Мы с отцом Павлом сошлись во мнениях, что главный виновник стихийных бедствий, Аркадий Пахом, будет стягивать все силы. На данный момент мы не обладаем точной информацией о местоположении Пахома и других убийц, сбежавших из психбольницы, но хочу заверить, что след некоторых уже взят и поиски ведутся лучшими людьми. Наша с вами задача – найти не только самого Пахома, но и остальных маньяков, причём раньше, чем они вступят в его армию, и по возможности их обезвредить.
– Обезвредить их? – Немец усмехнулся. – Ты Вагона видел? Эту тушу ничто не берёт, я его газом травил и огнём жёг. Сражаться с ним – всё равно что залупой с подоконника пыль вытирать!
– Бабински… – Сабиров прикрыл глаза и глубоко вздохнул, сдерживая эмоции, – я же сказал «по возможности»! Пахом – наша первостепенная цель. Так или иначе, на пути к нему мы можем столкнуться с остальными. Нужно быть готовыми ко всему.
–Для начала отзови своих цепных псов. Если ты хочешь от нас действий, будь любезен позаботиться, чтобы полиция не путалась у нас под ногами, а то получится, что наши вашим хуями машут.
Сабиров кинул на Немца очередной недовольный взгляд. Пролистав пачку бумаг в своих руках, следователь молча вынул один лист и, воспользовавшись добытым из недр кармана брюк магнитом, налепил его на холодильник. С черно-белого фото на собравшихся исподлобья смотрела женщина с длинными густыми волосами.
– Это Анна Черепкова, известная как Чёрная вдова. На её счету пятнадцать убийств, причём все мужчины, в основном – её сожители. Врачи диагностировали у неё шизофрению – только это спасло её от высшей меры наказания. За последнюю неделю ею было совершено одно нападение на человека – по крайней мере, по нашим данным. Мужчина отделался шоком и отрубленным пальцем. Теперь он заикается. К сожалению, изучение места преступления мало к чему привело; опытные криминалисты пытаются выйти на след, но эти психи как призраки. У них, как известно, не всё в порядке с головой, поэтому мы, нормальные люди, с трудом можем предугадать ход их мыслей. К делу также привлечены специалисты психиатрии, но пока я не наблюдаю ожидаемого результата.
Следующее фото, оказавшееся на холодильнике, было цветным – молодой, вполне приличный мужчина, с роскошными вьющимися волосами.
– А это Епифан Землицкий, некогда талантливый художник; однако сошёл с ума, после чего начал писать картины кровью и делать инсталляции из трупов. На его совести двенадцать жертв. Следаки прозвали его Мастером Цветов из-за пристрастия к изображению флористики. Своё, с позволения сказать, искусство он называет «метамодернизмом». Любит глумиться над трупами своих жертв, а также украшать тела живыми цветами самым изощрённым образом. Расчленяет, уродует, собирает и разбирает людей, как конструктор. Одним словом – конченый психопат. Юра с ним уже познакомился.
– Так он не сгорел? – спросил Кувалдин.
– По данным отчёта криминалистов, в эпицентре пожара находился проём в стене, через который Землицкий сбежал. Более того, этот пожар был не случайностью, а запланированным прикрытием для экстренного отступления. Землицкий отличается высоким ай-кью, он действует рационально и обдуманно, планирует, прячется. Если остальных психов выследить тяжело, потому что они, чёрт возьми, психи, то проблема Землицкого в том, что этот сукин сын слишком умён.
– Юр, извини, что мы тебя в это втянули, – несколько виновато обратился Лёша к Кувалдину.
– И правильно сделали, что втянули, – уверенно ответил тот. – Этот урод хотел устроить у нас Сикстинскую Капеллу. Я постараюсь быть максимально полезным, чтобы поймать этих психов.
Человек в очках и клетчатой рубашке смотрел с очередного фото, криво налепленного на «Минск» умелой рукой Сабирова.
– Михаил Рыбаподкоп, исключительный псих. Страдает маниакальными расстройствами. Одержим своими жертвами, выслеживает их даже в другом городе, за что его прозвали «Глонасс». Из-за задержки в развитии он на всю жизнь остался немым. Действует по одной схеме: выслеживает, похищает, держит взаперти, часто морит голодом. Он коллекционирует людей, они для него как домашние питомцы. Никто не знает его мотивов, с ним даже поговорить нельзя. Лично я считаю его самым опасным психопатом из всей этой пятёрки. Незнание мыслей преступника пугает даже меня. По всей России им было умерщвлено шестнадцать человек за почти что десять лет. Спасти удалось только двоих. Одного случайно, в Ижевске. Второго в нашем городе, когда его брали. К сожалению, за время пребывания у нас он убил пятерых. По одному в год. Я уже разговаривал на эту тему с Романом и Алексеем, – Сабиров замялся. – В общем… ваш друг Антон Пегасов или, как вы его зовёте, ДимПёс, попал в плен этого безумца.
Собравшиеся оживились, услышав столь дурную весть. Кувалдин важно выпрямился: в его глазах читалось решительное желание действовать. Лёша и Четырёхлистник о чём-то напряжённо перешёптывались. Елисей бил себя ладонью по лбу в очередном припадке. Все были взволнованы, а Хард – откровенно расстроен, и лишь Леухов и Гинзбург не понимали всеобщей озабоченности. По спине Немца от слов Сабирова прокатился холодок, а где-то внутри снова что-то щёлкнуло, схватило и оборвалось. Весть о жутком похищении Антона шокировала его меркантильную личность не меньше остальных, но один любопытный факт из прошлого Фрица, всплыв в сознании при виде безэмоционального лица Рыбаподкопа на фотокарточке, вселил в него глубинный страх. Шесть лет назад, когда Немец покидал Ижевск в компании своего старого друга Ильича, на трассе при выезде из города они подобрали странного пассажира. Он выглядел достаточно опрятно, чтобы показаться приличным человеком. Его большие чёрные глаза были одновременно пустыми и грустными, а голос – скован немотой. Немец давно за ненадобностью забыл имя, которое незнакомец написал на мятом клочке бумаги, но теперь этот таинственный попутчик из прошлого смотрел на него с фотографии на холодильнике и вызывал чувство страха, перемешенное с мерзким ощущением вины.
– Сиськи! – нарушил напряжённую атмосферу своим криком Елисей. – Вонючие сиськи бомжа!
– Господи, вколите ему кто-нибудь галоперидол! – раздражённо возмутился Немец.
Монстр со следующего фото был знаком многим.
– Роман Вагон. Раньше работал поваром в узбекском ресторане… пока не слетел с катушек и не решил попробовать человечинки. Про него писали газеты пару лет назад. Опасный противник, здесь я с Немцем соглашусь. Он два года жрал людей, а их костями играл дома в городки. Брать его нужно, вооружившись транквилизатором с дозой на слона и толстой иглой. Ну либо с базукой в руках.
Последнее фото изображало щербатого, почти лысого мужчину с неопрятной лопатообразной бородой.
– Аркадий Пахом. Он единственный, кто из этой пятёрки ещё никого не убил. По крайней мере, так гласит официальная версия. Но, поверьте, полиции повезло его вовремя схватить. Мы буквально вырвали человека из его сатанинских лап. Был задержан во время проведения некоего ритуала, дьявольского обряда, в процессе которого он пытался принести человеческую жертву. На территории его дома нашли десятки замороженных и закопанных трупов кошек. На вопрос «зачем?» он обычно отвечал, что ему нужно было открыть врата. Признан невменяемым, но, видимо, мы сильно недооценили его таланты.
Сабиров сложил руки по швам, оглядел своих новоиспечённых коллег и добавил:
– Дальше я передам слово отцу Павлу. Он, как доверенное лицо отца Арсения, посвятит вас в сверхъестественные аспекты ситуации.
Отец Павел всё это время терпеливо ожидал своей очереди в слабоосвещённом углу кабинета. Выплыв из сумрака, этот молодой парень с взволнованным видом начал:
– Друзья! Аркадий Пахом является очень опасным адептом тёмных сил. Мы не придавали ему значения, полагая, что это очередной обезумевший фанатик, однако предательство отца Кирилла, слова великого Оракула…
– А что это за Оракул? – прервал его Немец. – Что за чертовщина вообще?
Внеплановый вопрос несколько смутил священника, но он быстро нашёл, что ответить:
– Мы полагаем, что это форма… древней магии. Отец Кирилл несколько лет назад посещал Иерусалим с важной миссией. Видимо, из этого святого места он привёз знания, которые остаются недоступными для нас до сих пор. Эти знания, воплощённые в ритуале, позволили ему узнать будущее и подготовить почву для пришествия Пахома. Он обратился к высшим запредельным силам – бестелесному Оракулу, происхождение которого нам тоже неизвестно…
– А вы уверены, что нам стоит доверять этому Оракулу? – неожиданно вступил в разговор Четырёхлистник.
– К сожалению, до сих пор он не давал повода в себе сомневаться.
В голосе отца Павла чувствовалась лёгкая неуверенность. Совсем молодой мальчишка – возможно, чуть младше Лёши – определённо не имел опыта выступлений перед аудиторией, но мужественно держался, донося до присутствующих важные сведения о враге.
– Аркадий Пахом, – продолжал он, – намерен реализовать свои планы в апреле…
– За окном весна, птицы поют… говно вылезло из-под сугробов и радуется солнцу, – угрюмо пробубнил Немец. – Отличное время для конца света.
– Дело в том, что Пахом намеревается ни много ни мало стать вместилищем для архидемона Бельфегора, или, как его ещё называют, – Господин небес. Его силы увеличиваются в апреле: именно в этом месяце Пахом планирует воплотить свой план в жизнь.
Какое-то время все молча в недоумении смотрели на отца Павла. Наконец Кувалдин нарушил тишину:
–Вы серьёзно?
–Более чем, – ёмко ответил отец Павел.
–Юра, – в защиту священника выступил Сабиров, – мы тут не шутки шутим. Ты не видел того, что видел я в подвале их церквушки.
–Благо, с нами наш предводитель – Александр Гинзбург. Думаю, это дорогого стоит, – попытался подбодрить всех отец Павел.
–О чём вы? – удивился Гинзбург. – Какой я вам предводитель? Я вообще понятия не имею, что здесь делаю!
Сабиров выступил вперёд, положив ладони на стол.
–Действовать нужно быстро. С каждым днём Пахом становится всё сильнее. Отец Павел будет координировать наши действия и снабжать необходимой информацией. Я буду руководить операцией.
–Подожди, а кто тебя назначил главным? – не унимался Немец.
–Бабински, – тон Сабирова был максимально серьёзен, – не твоё собачье дело. Я здесь по доброй воле и по просьбе отца Арсения.
–Ну отлично! Один мутный тип нанял продажного следака для борьбы с демонами из адских глубин преисподней…
–Бабински! – Сабиров повысил голос.
–…и теперь мы должны рисковать своей задницей ради спасения мира! – перекрикивал его Немец, приподнимаясь со стула.
Туманный и Кудряшов положили ладони на плечи Немца в попытке успокоить, но он продолжал противиться блюстителю закона:
–Лично меня больше беспокоят братья Шишкаревичи! И Павловского, кстати, тоже не нашли! А Агасфер?!
–Шишкаревичи – наименьшая наша проблема! Агасфера я вытащу, дайте мне время.
Немец был разъярен: покрасневший от переполнявших его эмоций, дрожащий от злости, словно бешеный пёс, он попытался рывком подняться с места, но был осажен грубой силой рук, которые его держали. Он грозно сопел, процеживая воздух сквозь оскал кривых зубов, буравил Сабирова взглядом, будто пытался испепелить. Непокорённый и гордый, затмлённый следователем Фриц бушевал и не желал усмирить своё уязвлённое чувство самолюбия, отказываясь постыдно повиноваться представителю закона; но ещё больше его терзал страх за собственную бездарную, но такую дорогую жизнь.
–Немец, ты ошибка природы, – разочарованно, но спокойно заключил старший лейтенант.
–Главная ошибка природы в том, что она сделала нам волосатое очко, а всё остальное – норма, – раздражённо ответил Немец, недовольно отводя глаза.
Никому не нравилось происходящее, никто не был доволен этим странным советом в застенках данного непристойного заведения. Присутствующих вгоняли в напряжение эта история с концом света и несвойственно вспыльчивый Немец, и уж точно никто не хотел рисковать жизнью в неравной схватке с безумным каннибалом Романом Вагоном. Кто-то боялся, кто-то ещё не поверил в случившееся до конца, а кто-то решительно готовился к борьбе за город, за мир, за людей; но все вместе они уже стали частью чего-то большего – нерушимого союза, тем, чем по призванию должны были стать Каменотёсы.
– И что мы имеем? – словно смиряясь с происходящим, озвучил свои мысли Немец. – Два гомосека, студент, следак, бывший спецназовец…
– Спецназовцы бывшими не бывают, – заметил Кувалдин.
– …бывший мент, – продолжал Немец, – который даже имени своего не помнит, заика, торчок и священник. Команда мечты!
– А ты? – Сабиров подошёл почти вплотную.
– И я… – ответил Немец, заглянув ему в глаза.
Он чувствовал некую обречённость, за которой упорно скрывалась его трусость – качество, которого он так боялся и стыдился. Настоящая борьба только начинается: битва впереди, и сколько крови она прольёт, неведомо никому.
Когда все покидали кабинет, Немец не торопился уходить. Он отстранённо сидел за столом, уставившись в одну точку, с недовольным видом и скрещенными руками на груди. Проводив единомышленников, Лёша подсел к Немцу и спросил:
– О чём ты думаешь?
–Думаю, ногти на ногах надо постричь, а то ботинки жмут, – ответил Немец с видом мудреца.
***
Музей был закрыт, когда в тёмный вечерний павильон вошли трое.
– Свет включи, – прохрипел силуэт низкого роста.
Замешкавшись в поисках выключателя, несколько секунд спустя второй человек зажёг свет. Ночной павильон сбросил чёрный камуфляж, точно восточная красавица – паранджу, и обнажил перед присутствующими своё историческое убранство. Это было просторное помещение с прозрачными подсвеченными изнутри витринами, за которыми скрывались осколки древности: предметы быта, собранные по кускам кувшины, одежда, над которой надругалось время, обломки оружия, подвергнутые ржавчине, глиняные статуэтки, несколько золотых украшений и прочие отголоски скифской культуры. Посреди павильона на постаменте стояла глиняная скульптура в человеческий рост.
Люди подошли к статуе. Шествие возглавлял низкорослый бородач – Аркадий Пахом; по бокам от него находились мужчина в очках – отец Кирилл – и пышногрудая блондинка.
Скульптура представляла из себя рослого бородатого мужчину, вполне под стать русскому дядьке Черномору. На теле изваяния изображалось подобие кольчуги, а на голове – шлем. Статуя была сделана весьма грубо и неточно и выглядела далёкой от греческого классицизма, однако загадочный скифский персонаж имел весьма величественный вид.
Пахом, глядящий на каменного воина снизу-вверх, косо улыбнулся, продемонстрировав беззубость рта, и произнёс:
– Розберг, начинай.
Блондинка немедля приступила к своим обязанностям. Достав из сумочки небольшой мешочек, она принялась рассыпать его содержимое вокруг статуи, вычерчивая линии и круги. Сыпучее вещество напоминало песок. Оно тускло поблескивало и руками женщины складывалось в закольцованную пентаграмму. Пахом терпеливо ждал, когда ведьма закончит приготовления к ритуалу; отец Кирилл стоял рядом. Когда песочные линии сложились в пятиконечную фигуру, блондинка принялась что-то невнятно бормотать. Неясная быстрая речь сливалась в монотонный гул, который нарастал, окутывая помещение, проносился мимо присутствующих и разбивался о стены. Голос ведьмы становился всё ниже и зловещее; она развернула руки ладонями кверху, закатила глаза и начала проваливаться в транс, открывая себя потустороннему миру.
Когда ноты женского голоса окончательно сменились нечеловеческими звуками, отец Кирилл боязливо отступил, попятившись назад. Что-то недоброе надвигалось. После того, как гул достиг своего пика, павильон обуял шквалистый ветер. Священника-ренегата сбивало порывами; происходящее вселяло в него страх настолько глубокий, что сердце, переполненное адреналином, готово было взорваться. Не в силах противостоять стихии, он сдался, и его отбросило к задней стене. Гул нестерпимо разъедал уши отца Кирилла и, сводя с ума, врывался в его мозг. Он кричал. От страха и от боли.
Пахом гордо и воодушевлённо смотрел на статую в ожидании апофеоза. Порывы ветра трепали его бороду и развевали полу плаща, обнажая висящую на поясе секиру. Колдун крепко стоял на ногах. Ветер разбивался об него, не в силах противостоять могущественному адепту тёмных сил.
– О, великий Скиф, демон Нижнего Мира, Бог войны, всадник Апокалипсиса! Всесильный Арей, наездник на рыжем коне! Яви себя миру, ибо он готов! – кричал своим скрипучим, но громким голосом Пахом, прорываясь сквозь вой ветра и гул ведьминого голоса.
Комната тряслась, стёкла витрин были напряжены, резонируя на пределе, но долго терпеть они не смогли. Миллионы осколков ворвались в пространство комнаты, оставив за собой в воздухе зеркальную пыль. Это был последний миг перед рождением неизведанного, ведущего к неминуемой гибели.
Закрыв голову руками, несчастный отец Кирилл, осыпаемый осколками, словно морской волной, кричал на полу и прижимался к стене; белокурая ведьма в беспамятстве безвольно опала у подножия статуи; и лишь несокрушимый Аркадий Пахом, усеянный стеклом, словно стразами, переливался в лучах чудом уцелевших люминесцентных ламп. Он ждал. Вскоре всё стихло.
В абсолютной тишине послышались робкие звуки, напоминавшие треск скорлупы. Первая трещина появилась на лице статуи и тонкой ломаной чертой устремилась вглубь, к её груди. Через несколько секунд изваяние уже покрывала паутина множественных сколов, которые, расположившись на мужественном лице воина, напоминали шрамы. В следующее мгновение черепная коробка скульптуры утратила свою целостность, и отвалившийся кусок лица упал, разбившись на множество осколков. Подобно паразиту, выбиравшемуся из своего хозяина, из статуи вылезало нечто. Чёрная лапа, походившая на человеческую руку, уже пробила себе проход в каменной голове, затем показались когтистые пальцы второй руки. Ломая остатки глиняной головы, высвобождаясь из своего плена, показались обе верхние конечности, которые в следующую секунду приложили усилие и разорвали статую на мелкие части, разбросав их по павильону.
Существо предстало перед взором перепуганного отца Кирилла и вдохновлённого Пахома. Это был антропоморфный монстр, рогатый черт с тёмной шершавой кожей, исковерканными руками и ногами, уродливым лицом и яркими жёлтыми белками глаз без радужной оболочки и зрачков. Выставив остатки зубов напоказ в довольной ухмылке, Аркадий смотрел на чудовище как на своё детище. Скиф глядел на него, будто пытаясь прочесть. Оскалившись в жутком подобии улыбки, он дал понять, что они нашли понимание. Его глаза горели.
КОНЕЦ ТРЕТЬЕГО СЕЗОНА