Этот человек умирал в детстве, был тяжко болен в зрелом возрасте, большую часть жизни занимался тяжелым физическим трудом... и прожил 103 года (из книги "Духовные светильники Карагандинской земли")
Продолжение
4
В нашем поселке была только начальная школа, четырехлетка. Мой старший брат, старше меня на три года, был очень умный, люди удивлялись его рассудительности. И отец послал брата в вышеначальную школу, в 5-й, 6-й и 7-й классы. Поучившись года два, брат приехал домой и стал говорить нам, что Бога нет. Отец был сильно расстроен: «Как нет? Что ты говоришь?!» ‒ «Нет Бога». Отец, поминая свое чудесное исцеление в молодости по молитве православного священника-праведника, возражал: «Я, ‒ говорит, ‒ на себе пережил действие силы Божией, а ты будешь мне говорить, что Бога нет!» Брат: «Нет, всё равно». Брат-то и организовал в деревне комсомольскую ячейку, а в 1927 г. его забрали в армию.
Я женился в 1928 г., а в 1929 г., когда начали раскулачивать, попросил отца отделить меня и стал жить с женой сам своим хозяйством. Я так рассуждал: придут раскулачивать, а у нас три лошади ‒ наверняка отберут. А так ‒ у отца две, у меня одна. Одну возьмут, а две останутся. Я был самый бедный во всей деревне: хатенка самая маленькая, печка, койка, столик и небольшой проход; хозяйство ‒ одна лошадь, корова и овечка. А у отца оставалось 2 лошади, 3 коровы. Отец заболел и понял, что это гибель: всё отберут, а в семье ‒ все еще дети, старшему из сыновей 17 лет, нет работников. Заболела у него голова, плечо, шея, случилась какая-то нервная болезнь. Решил он поехать в больницу, а сосед донес в сельсовет, что он ездит по деревням и проповедует, чтобы в колхоз не шли. Отца арестовали, у меня Библию увидали на столе и тоже забрали вместе с отцом. В то время у меня возникла потребность ‒ читать святые книги. Я взял Библию и «Жития святых» у одного соседа-старичка; мы читали с женой и стали как-то больше верить в Бога. И вот на следствии меня спрашивали, да так строго: «Как ты понимаешь Библию?!» Я отвечал: «Как древнейшую историю». Брату, что помладше меня, было 17 лет ‒ и его забрали, мы вместе сидели. Следствие прошло, написали о нас, что проповедуем, чтобы в колхоз не шли, 8 или 10 лет за это должны нам дать сроку. Повезли нас на суд. Среди тех, кто нас арестовывал и кто свидетельствовал против нас, были те самые члены комсомольской ячейки, которую брат организовал, соседи, друзья, с которыми мы вместе росли. Отцы наши дружили. Один из наших соседей, у которого двое сыновей были в сельсовете, говорит им: «Что вы делаете, за что губите людей?» А его сын родному отцу отвечает: «Замолчи, а то и тебе голову отрубим!» Утром тот самый сосед из друзей отца приходит к матери: «Ларионовна! Ничего не сделают твоим, не бойся! Я сегодня видел во сне: мои два коня спутанные на моей крыше. Не удержались и упали оттуда, мерзавцы. Бог попутает их, и упадут, ничего не сделают они вашим». Так и вышло».
В районе проходил открытый суд над Тимаковыми. «Стали вызывать свидетелей обвинения по одному, ‒ рассказывал батюшка, ‒ и спрашивать о нас. Они говорили то, что кто слыхал. Каждому из них задали вопрос: «Ты сам это слыхал?» Они отвечали: «Нет… Жиляев слыхал». Вызвали тогда Жиляева: «Говори, ты слыхал то и то?» Тот ответил: «Нет, Свенков слыхал». И так допросили 5 человек свидетелей. Оказалось, никто из них лично не слыхал от нас того, за что нас обвиняли. Судей было человека четыре или пять, да несколько человек посторонних обывателей, которые зашли просто послушать. В конце концов, судьи закрыли свои бумажки и рассмеялись. И это несмотря на то, что с ними поехали секретарь ячейки и председатель сельсовета и всю дорогу наставляли их, как и что говорить. Отец после сказал, что во время суда, не переставая, читал Иисусову молитву.
Суд посчитал обвинение недоказанным, но мы еще полгода сидели под арестом. Осенью мужики, сидевшие по другим делам, стали возмущаться: «Что вы нас тут держите, ведь хлеб поспел, а убирать некому». Нас отпустили под подписку хлеб убрать. После жатвы мы опять вернулись: нас еще раз собирались судить. В арестантской нас заедали клопы, люди из-за этого выходили спать на улицу, а отец не мог, потому что был больной, и ночью он сильно страдал от клопов. Я сидел около него, зажигал лампу-керосинку и всю ночь клопов давил. Полежит он, бывало, полчаса, поднимается, а вокруг его тела, как он лежал, – очертание от клопов, клопы его буквально заедали. Было тогда отцу 62 года. Я стал говорить начальнику, что, мол, больной он. Начальник милиции разрешил положить отца в больницу. Полежал он там недели две-три. Пришли мы опять в тюрьму. Мне жаль отца, прошу начальника: «Ну, отпустите его, ну что же он, больной!» Начальник говорит: «Справку пускай напишут врачи». Я пошел в больницу. Но тогда и врачи боялись за кулаков заступаться. «Я не могу дать, ‒ говорит врач, ‒ он не больной». Я даже заплакал: «Ну, как же не больной?!» Врач пожалела и дала справку, и отца отпустили.
Отец вернулся домой, но продолжал болеть. Шел тогда 30-й год. Как он думал, так и произошло ‒ среди зимы пришли солдаты и в сорокаградусный мороз выгнали всю семью из дома, хлеба куска нельзя было с собой взять, разрешили унести только то, что на себе… Пришли ко мне мать с отцом, пять братьев, да нас было уже трое, и негде было повернуться. Отец, немного пожив, помер, и мы схоронили его. Подошла весна, а мать с детьми всё еще жила у меня. В мае месяце ближе к ночи как-то приезжают к нам из сельсовета: «Где мать?» А она заболела и поехала в район в больницу с моей женой, а ночевать осталась у брата; у неё там два брата было. Я им сказал, что уехала в больницу. «А где ребята?» ‒ «Вон, на улице бегают». Они подождали пока придут. Вот пришел Петька, ему лет 16 было, они говорят: «Собирай их». Стал я собирать их вещи, а что у них осталось? Где от рубахи рукав, где от штанов кусок. «Да ты хорошее собирай, что ты собираешь?!» ‒ «Хорошего у них нет ничего, вы же всё отобрали». А отбирали, действительно, все. Мать с отцом, до того как прийти ко мне, кто-то пустил пожить месяца два, какую-то комнату им дали. Мать как-то была одна и там белила. Приезжают и говорят ей, что налог на них ‒ 100 руб. Она ответила, что ничего нет у нас. «Ну, давай, что есть»… Она тогда скинула платье и белила в одной рубахе. А платье то так и забрали.
Продолжение следует.