Дело было так: как – то мы с моим другом Петей Яворским с метеослужбы по традиции решили отметить день Октябрьской революции. Быстро скинулись рублями, и Петя отправился в офицерский посёлок за вином. В поселковом магазине солдатам вино не продавали, но всегда находились благожелатели из гражданских. В итоге, через часа полтора, он приволок армейский вещмешок (сидор) с бутылками «Биле мицне», (в переводе с украинского «Белое крепкое»; между собой мы называли его «Биомицин»). Дождавшись вечера и получив ужин, устроили грандиозную попойку – крепко набрались. Было нас несколько человек: я, Петя, его сослуживец по метеослужбе, по фамилии Ганц, белорус. Человек он для нас был новый, недавно был переведён к нам в полк из какой – то другой части — только потом мы поняли, почему. Потом зашёл в гости младший сержант Любчик из службы связи -мой давний знакомый. Выпив кружку вина, он ушёл, а мы продолжили пьянку. Набрались очень сильно, мне ночью стало плохо, но до утра я дожил благополучно.
Утром, взяв котелки для еды, пошел на улицу, к грузовику, на котором её привозили нам на аэродром. Издалека увидел своего кореша Петю Яворского, помахал ему, но он на моё приветствие не ответил. Подойдя ближе, я увидел, что на нём лица нет. Я собрался пошутить на счёт тяжёлого похмелья, но он меня опередил:
- Всё, Саня, нам п…..ц!
-Что случилось?
-Ночью, по пьяни, Ганц набил морду нашему дежурному лейтенанту, да так, что у того весь
китель был залит кровью!
Я похолодел – дело пахло не просто гауптвахтой, а военным трибуналом - избиение офицера во время боевого дежурства – одно из тягчайших воинских преступлений. Последствия не заставили себя долго ждать. Сразу после завтрака я был подвергнут допросу нашим лейтенантом и прапором. Я залепил им «горбатого»: мол, сбегал в ДОСы1, купил бутылку вина, выпил её в одиночестве за ужином, потом лёг спать, ничего не видел и не слышал. Как не бились со мной командиры, я твёрдо стоял на своём, ничего большего они от меня не добились. Хорошо, что не было командира группы (незадолго до этого он отбыл в зарубежную командировку) – обладая крутым нравом, он бы стёр меня в порошок.
Но ситуация изменилась через пару часов. Открылась дверь нашего помещения, и вошёл наш царь и бог – сам командир полка, летчик, подполковник Зайцев. Раньше я его никогда не видел, только слышал о нём. Это был красивый, моложавый, средних лет мужчина, с ранней проседью в волосах. Он сел на стул посреди комнаты, меня усадили напротив. Он потребовал рассказать о происшествии. Я опять начал рассказывать свою легенду. Немного послушав, он оборвал меня и сам начал рассказывать, как было дело. Оказывается, Ганц к этому времени уже был арестован, находился на гауптвахте и дал письменные показания, всё уже было известно. Отпираться не было смысла, и я всё подтвердил. Однако подполковника это не устроило. Он потребовал назвать фамилию младшего сержанта – связиста, который ненадолго заходил во время пьянки, немного выпил и вскоре ушёл. Этого младшего сержанта никто, кроме меня не знал. Я осознавал: если назову фамилию этого парня, его карьера будет безнадёжно испорчена и держался до последнего, не знаю, мол, и точка.
Когда подполковнику это надоело, он пустил в ход тяжёлую артиллерию.
- Выбирай, - сказал он мне, - если назовёшь фамилию младшего сержанта, дело для тебя обойдётся гауптвахтой. Не назовёшь – пойдёшь под суд военного трибунала и два года дисбата тебе обеспечено.
Я задумался. Парня, конечно, подводить не хотелось, но и деваться было некуда. Пойди подполковник на принцип, дисбат он мне организовал бы запросто. Презирая себя, я тихо выдавил: «сержант Любчик». Подполковник, добившись своего, ещё немного поругался и ушёл. Я чувствовал себя отвратительно, настоящим Иудой. Чуть позже, уже в казарме, мы встретились с Любчиком нос к носу, и он мне всё высказал по этому поводу. Было неприятно, я ему постарался объяснить, что у меня не было выбора, но отношения между нами после этого прекратились.
Проживание на аэродроме для меня отменили, я стал ночевать в городской казарме. Я ожидал ареста и заключения на «губу» с часа на час. Но мой кореш, Петя Яворский, меня успокаивал – «губы» не будет и вообще, никакого наказания не будет. Я ему не верил – за пьянку «губа» обычно следовала незамедлительно. Но он оказался прав: нас не трогали. Ганца., правда, сразу определили на «губу» на десять суток, но после неё его тоже оставили в покое, а избитого им лейтенанта быстро перевели в другую часть. Моё недоумение по этому поводу объяснил мне Петя. Оказывается, командир нашего полка со дня на день ждал повышения по службе и не был заинтересован в обнародовании этого инцидента, в вынесении мусора из избы. После этого случая я сделал для себя вывод: выпивать надо только с теми людьми, которых ты хорошо знаешь и в которых абсолютно уверен и старался придерживаться этого правила всю дальнейшую свою жизнь.
Отголоски этого дела следовали ещё долго: каждое комсомольское собрание начиналось с клеймения комсоргом – лейтенантом рядовых - меня, Яворского как злостных нарушителей дисциплины, склонных к злоупотреблению спиртными напитками. Только за полгода до дембеля, когда у меня лопнуло терпение, на очередном комсомольском собрании, опять привычно начавшемся нашим клеймением, я попросил слова, вышел и произнёс речь: «Сколько можно клеймить нас, как алкоголиков? Какие мы алкоголики? Нам всего по двадцать лет. Почему нам приклеили этот позорный ярлык за одно – единственное нарушение?» Выступление всем так понравилось, что все присутствующие на собрании мои сослуживцы, к моему удивлению, устроили мне овацию. После этого наше поношение, слава Богу, прекратилось. Из этого случая я вынес ещё один урок: в нашей жизни не приходиться надеяться на быстрое прощение; упавшему не помогают подняться, а стараются затоптать окончательно; главная задача в жизни – не падать, не подставляться и хорошо обдумывать свои поступки.
Осенью этого же года демобилизовался Оболонин, вместо него нам в тренажерную группу прислали молодое пополнение: рядового Сафарова, узбека по национальности. Это был типичный азиат, среднего роста, очень смуглый, с небольшими усиками. Держался он замкнуто, больше молчал, чем разговаривал, в общем, был себе на уме. Я, по армейской традиции, возложил на него обязанности по уборке наших помещений — длиннющих коридоров. Сафаров, несмотря на свою немногословность, много рассказывал о жизни в Узбекистане. С удивлением я узнал от него, что тамошняя молодежь почти не употребляла вина, зато почти все поголовно уже в те времена покуривали анашу.
После того как страсти улеглись, я стал жить опять в тренажёрном корпусе, на аэродроме. Долгими тоскливыми вечерами делать было совершенно нечего и, хотя до дембеля оставалось ещё чуть меньше года, я занимался дембельскими поделками: из плексигласа делал модели самолётов и дарил их друзьям. Однажды, по просьбе лейтенанта - секретаря комсомольской организации, в качестве подарка для каких – то шефов изготовил модель истребителя из цветного оргстекла. Главный полковой комсомолец был в восторге. Для себя я задумал сделать модель МИГ – 21 из мельхиора, на подставке, изображающей взлётную полосу. Трудился я над ним очень долго – несколько месяцев и получилось очень неплохо: самолетик выглядел, как настоящий, у него светились кабина и сопло, на взлётной полосе светились посадочные огни. Жаль, что эта штука затерялась потом.
Иногда, по воскресеньям, нас отпускали в увольнение, в город. Каждый раз это был маленький праздник. С вечера утюжили парадную форму, чистили ботинки. Первым делом, выйдя через КПП в город, направлялись в гастроном. Там, в одном из отделов, продавался всё тот – же «Биомицин», почему – то вместе с соками, его так же наливали из больших стеклянных конусов. Стакан стоил сорок четыре копейки. Выпив по стаканчику и закусив карамелькой, делали круг по кварталу, опять заходили в гастроном, выпивали ещё по стаканчику.
На этом обычно деньги заканчивались, и мы отправлялись гулять в красивейший Софиевский дендропарк, где фотографировались для дембельского альбома. Говорили, что дендропарк этот построил гетман Потоцкий для своей жены – красавицы Софии и назвал его её именем. Место было удивительное – в парке были собраны тысячи редчайших пород деревьев из многих стран мира. Очень необычно и красиво выглядели каскады озер с многочисленными фонтанами. Однажды мы с Петей сильно перебрали: в увольнении встретился нам подвыпивший мужичок, и подарил нам целых три рубля. Мы купили бутылку водки, а на закуску денег уже не хватило. Пили водку в дендропарке, занюхивали цветками жасмина с куста. С тех пор не переношу его запаха.
Приключения в увольнениях случались не у меня одного. Почему – то считалось правилом дурного тона возвращаться из увольнения трезвым, и некоторые были изрядно «подшофе». Самым главным в увольнении было не попасть в таком виде в лапы военному патрулю, который обычно состоял из трех человек: командира – офицера и двух солдат. Если в патруле были «голубые погоны» - солдаты ВВС, то они не очень усердно выполняли свои обязанности: получив приказ начальника патруля задержать какого – нибудь солдатика – «голубопогонника» они делали вид, что гнались за ним. На самом же деле, свернув за угол, громко топали сапогами, изображая погоню, затем возвращались и докладывали командиру, что задержать нарушителя не удалось – слишком уж быстро тот, оказывается, бегает. Другое, дело, когда патруль состоял из «чернопогонников» - танкистов из соседней части, с которыми у солдат ВВС с незапамятных времен существовала вражда. В этом случае убегать, да ещё не совсем в трезвом состоянии, было бесполезно – из принципа догонят и сдадут в комендатуру, откуда путь один – на гауптвахту, на солдатском жаргоне – «на губу».
Самым трудным для некоторых было после возвращения из увольнения отдать честь дежурному по полку офицеру и отрапортовать: «Рядовой такой – то из увольнения прибыл», после чего повернуться кругом и не потерять при этом равновесия. Тех, кто хоть и с трудом ворочая языком, что – то бормотали, обычно не трогали, а вот тех, кто при повороте не мог сохранить равновесие и падал перед офицером, отправляли на «губу». После дембеля, когда я рассказывал отцу о своей службе и о порядках, царивших в нашем подразделении, он оборвал меня и заявил, что я очерняю славную Советскую Армию.
А ведь я рассказал ему далеко не всё, что мог бы. Например, в нашей части служил выпускник суворовского училища, сын какого – то генерала. Он сильно выпивал при каждом удобном случае. Я лично был свидетелем того, как он ходил по казарме и предлагал купить у него суворовский значок за рубль, чтобы пропить, но желающих почему – то не нашлось. Кончил этот парень плохо – вернувшись из очередного увольнения и будучи изрядно пьяным, он из каких – то непонятных побуждений запустил в комнату дежурного офицера с улицы через стекло камнем. Камень попал офицеру в голову и тот получил серьёзную травму. Поговаривали, что если бы не шапка на голове, исход для офицера мог бы быть летальным. После этого суд военного трибунала осудил хулигана на два года дисциплинарного батальона.
О дисбате и жутким порядках, там царящих, нам постоянно напоминал наш старшина. Примерно раз в неделю, после вечерней поверки, он приказывал дневальному принести из каптерки табуретку и поставить на неё чемодан. Затем, постепенно повышая голос, доходил до крика: «Видите чемодан – он здесь, а хозяин сидит! Выйдет из дисбата, и будет здесь дослуживать!» Надо сказать, что вид огромного разъяренного старшины с лицом, налитом кровью, очень нас впечатлял, как и его рассказы о дисбате. Например, там осужденные солдаты не ходят пешком – все передвижения только бегом. На сон отводится шесть часов, всё остальное время – тяжелая физическая работа и строевая подготовка, запрещена переписка с кем – бы то ни было, словом, это было похоже на концлагерь. Причем служба в дисбате не засчитывалась в срочную службу, после дисбата солдаты и сержанты направлялись в родную часть, где дослуживали свой срок. Единственным плюсом было то, что нахождение в дисбате не считалось судимостью.
Призрак дисбата стоял над нами во время всей службы в армии, туда можно было угодить очень легко, за каждую самоволку. Отсутствие солдата в части более четырех часов воинским Уставом приравнивается к дезертирству со всеми вытекающими отсюда тяжелейшими последствиями.
(Продолжение следует)
1 ДОС - дом офицерского состава.