Анфиса не могла уснуть. Лежала больше половины ночи, уставившись в потолок. Думала, перебирая события двух последних, безрадостных месяцев семейной жизни и не могла принять окончательного решения. Вспомнила, как пыталась найти помощь на сайтах Интернета, но поняла, что человеку со стороны легко рассуждать о проблемах, если они его лично не касаются.
Деревенская бабушка Анфисы, песенница, травница, родная душа, которой, будь бы жива, в августе исполнилось бы сто лет, в таких случаях говорила: «Чужую беду руками разведу». Действительно, легко рассуждать о чужих горестях и проблемах, если они не дышат тебе в лицо и не требуют принятия быстрого решения. И всё же, в чём-то смогли помочь советы диванных психологов. Она поняла, что если супруг поднимает на жену руку, то будет делать это и дальше. И никакие его извинения, заверения, обещания не должны повлиять на её решение.
Мнение дочери – папкиной любимицы известно заранее. Она даже слушать не станет мать, если та заикнётся о разводе.
На днях Фиса съездила в гости к сыну. Пообщалась с внуками, помогла, как сумела, снохе в огороде, потом, выбрав момент, рассказала сыну о том пьяном кошмаре, в котором теперь живёт, показала синяки на плечах и руках. Слушая мать, сын темнел лицом, сжимал кулаки и раздувал ноздри. Анфисе стало страшно при мысли, что он сорвется сейчас и поедет разбираться с отцом. Всё закончится страшным скандалом и, возможно, дракой. Она увидела в глазах сына такой же блеск ненависти и злобы, которым пугал собственный муж.
– Да, – подумала она, – Димка – копия отца. Он может «начистить» Николаю физиономию, а тот в долгу не останется, и, если в тот момент будет пьяным, схватит, что попало: табурет, нож, топор – и случится непоправимое.
Потому едва потушив праведный гнев сына, Анфиса решила не звать его на помощь, не просить совета, и тяжелое решение принять самостоятельно.
***
Она лежала без сна и думала, что разве легко будет рвать по живому, если муж за столько лет пророс в ней, как уходит глубоко в землю взрослое дерево. И сколько было хорошего! Не сразу же он распился! По молодости выпивал только с аванса и получки, и деньги почти все отдавал, совсем немного оставляя на карманные расходы и никогда не требовал отчета в бытовых тратах, во всем доверяя молодой жене. Кстати, умеющей ценить каждую копейку.
И было это в далеком счастливом 83-ем году, а потом началась перестройка. Пустые полки магазинов, талоны. Пришли сумасшедшие девяностые, в которые один друг мужа стал частным предпринимателем, которого ограбили и убили, другой подался в рэкетиры, следы которого потом потерялись за бугром, как исчезли и следы соседа – друга, уехавшего в Испанию на заработки и десять лет не дававший о себе знать. Потом выяснили, что нашел себе другую, забыл о семье и обо всем, что осталось здесь.
...И завод захватили москвичи, и статус рабочего, который раньше, имел свой вес, слово на собраниях и получал больше, чем инженер, был доведён до уровня безгласного винтика в оборудовании. Муж рассказывал, как во всех цехах развесили памятки, где чёрным по белому было написано: «Что нельзя говорить начальству». После анализа той унижающей человеческое достоинство бумаженции, выходило, что говорить, вообще, ничего нельзя, надо просто стоять и кивать, как игрушка – китайский болванчик на любой выпад начальственной рожи. Муж молчал, но она знала, как переживал это всё: унижение, безденежье, развенчивание идеалов. Она не жаловалась, понимала, что не ей одной тяжело, не ей одной полгода не платят зарплату, что другим даже хуже, как подруге, у которой муж лишился работы, а дома просили кушать четверо детей...
Николаю хоть мало, через раз, всё таки платили. Дети ели в детском саду. И ей, как воспитателю в приюте, тарелка супа и кусок хлеба были положены. За это из зарплаты вычиталось.
Она вспомнила, как выручал в то голодное время садоогород, где работали с мужем по выходным, не разгибая спин, как по весне научилась готовить салаты из сныти, одуванчика, листьев липы, печь манники без яиц, делать запеканки на «честном слове», как она называла блюда, которые при минимальном количестве ингредиентов выходили не только съедобным и даже вкусными только благодаря её отличным кулинарным навыкам и творческой фантазии. ...Ей достаточно было, например, иметь в «арсенале» картошку, пару ложек дешевого майонеза и горстку муки, чтоб сделать драники, рецепт которых просили знакомые. ...Компот из ревеня и ранней жимолости... Да разве вспомнить сейчас досконально, как она выкручивалась в те голодные годы, чтоб разнообразить стол, напитать детей витаминами при пустых прилавках, когда в марте невозможно было добыть даже морковь, когда свои запасы вышли, а другие и за хорошую денежку не собирались делиться остатками урожаев.
Всё пережили они с мужем, вырастили и сына, и дочь. И свадьбы сыграли, продав все облигации и ваучеры, вычистив всё со сберкнижек до последних копеек.
Муж начал выпивать ещё в девяностые, а хорошо закладывать за воротник, когда дочь вслед за сыном окончила техникум и вышла замуж. На заводе зарплату Николаю стали перечислять на карту, и её Анфисе не отдал. «Я работаю, – сказал,– и буду карту у себя держать». Выдавал на продукты, изредка на одежду, но всякую выдачу сопровождал упреками, обвинением в неумении вести экономно хозяйство.
Это обижало. Она молчала, замыкалась в своей обиде. Кормила семью на свою копеечную воспитательскую зарплату, потом ушла работать на завод, чтоб больше получать. Но разница была небольшой. По-прежнему её денег не хватало дотянуть до аванса или получки. Продукты, моющие средства, лекарства – все это стоило не малых денег. И к появившимся внукам хотелось ездить в другие города и возить подарочки. Её деньги уходили сквозь пальцы, как вода, при всем желании не удержишь. Просила у мужа и всякий раз натыкалась на недовольство, ворчание, а порой на пьяное рычание.
Снимала со своей карты всё до копейки. Потом перестала ходить в заводскую столовую, не стала там брать суп или кашу, начала носить с собой из того, что оставалось от ужина. Муж любил мясо да пожирнее, а её поджелудочная железа отказывалась такое переваривать, так что довольствовалась кашей или картошкой.
А муж продолжал попрекать, что не умеет экономить деньги. Гонял по магазинам, поучая, что надо не лениться, ходить, искать по всему микрорайону, где например, морковь на два рубля дешевле, чем в ближайшем овощном. ...А то, что сам тратил деньги на водку, в выходной и две поллитровки мог уговорить, это его не волновало...
Шли годы, в семьях детей росли уже по двое детишек, старшие внуки стали ходить в школу. Николай, как-то планируя свой отпуск, обещал свозить жену сначала к сыну, потом к дочери, а вместо этого пил без продыха две недели. Ругал, поучал жену, как он это умел, привязывался к любому пустяку, называл дурой, никчемный женой и матерью, «ср(а)ной» хозяйкой, которая не может отложить со своей получки ни копейки на чёрный день.
– Что без меня бы делала? – кричал он, – не моя бы зарплата, в доме было бы шаром прокати, всё тебе денег до получки не хватает, всё на мою карточку заришься, дурында. Дал бы тебе карточку, дома бы не было бы такого телевизора, новой стенки в зале, ремонта в спальне, ни черта бы не было, все бы на жратву спустила и внукам скачала. И что ты всё за них с(е)решь? Задолбала тогда: «Давай дочке на новоселье шифоньер купим». Мы её вырасти, выкормили, профессию в зубы дали, пусть сами с мужем и зарабатывают на шкафы – диваны, мы с тобой не миллионеры!
Анфиса тогда только и сказала три фразы: «Что ты всё попрекаешь? Пять лет пошло. Дети сами обставились». И получила удар в ухо.
Потом сидела на краешке в ванной, прикладывала влажное полотенце к голове, и слезы лились без остановки, и боль разрывала и физическая, и душевная: «За что? Что она такого ему сказала?»
С трезвым попыталась поговорить.
– Что ты, Николай, делаешь. Почему так поступаешь? Я стараюсь, в доме чистота, порядок, всё вылизано до блеска, еда вкусная, сам говоришь. Всё готовлю, как тебе нравится. Почти весь шифоньер твоими вещами занят. Я себе не помню, когда что путящее покупала, а у тебя рубашки на выбор, пятеро брюк, а говоришь, носить нечего, обычно, так женщины...
Она не успела договорить, муж взъярился:
– Ах! Пятеро брюк! Ты еще мои брюки посчитай! Кто в этом доме деньги приносит?
– Так я тоже на попе не сижу, – возразила она.
– Да с твоей зарплатой упаковщицы молчала бы лучше!
– Но тем не менее, на неё нас кормлю… – сказала тихо, чуть ли не шепотом и убежала на улицу, чтоб не провоцировать строгого мужа дальше.
Через два дня она всё же сказала: «Ты ни за что меня ударил. Бьют жену за большую провинность, а я не курю, не пью, не гуляю, по подружкам не бегаю, сплетни не разношу, живу тобой и квартирой, я не заслужила такого отношения».
Муж сердито сверкнул глазами. Увидел, как по щекам Анфисы потекли слёзы, и сказал: «Ладно, извини. Погорячился».
А потом он решил сменить работу. Ушел с завода, получил деньги, в том числе за неиспользованную часть отпуска и запил.
Не давал спать семь дней, колошматил кулаками в закрытую в дверь зала, где она спала на диване, требовал среди ночи отдать бутылку, которую она будто бы спрятала. ... Открывала защелку двери и в очередной раз, пряча слёзы, объясняла, что сам выпил вечернюю поллитру, что она пальцем не трогала. На восьмой день, когда снова ночью просил бутылку и не получил, накинулся с кулаками…
После того, взяв неделю за свой счет, уехала к сыну в надежде, что муж поймет, остановится, ведь она , по сути сбежала, и один остался на хозяйстве. А квартиру любил, все ремонты сам делал и гордился этим. Но приехав, через пять дней, дом не узнала. Запах перегара, водки, гниющей пищи едва не сбивал с ног. На кухне был страшный беспорядок. Переполненное мусорное ведро жутко смердело. Пустые бутылки из-под водки, пива, настойки боярышника, грязная посуда, объедки, куриные кости, колбасная кожура были разбросаны по всей квартире. Любимый ноутбук, что подарили дети, разбитым валялся у стены в зале. Муж спал на полу в спальной. От него несло перегаром и остро пахло мочой…
На цыпочках передвигалась по квартире, чтоб не разбудить мужа. Собирала мусор, бутылки, приводила всё в порядок, только дверь в спальную не открывала.
Провела бессонную ночь. Муж стал бродить по квартире после двух часов, но в зал почему-то не ломился, дверь с петель снять не пытался, но она вздрагивала от каждого стука, шага, каждого матерного слова…
Утром встала с постели, её повело в сторону. Упала на пол, медленно поднялась. Её качало из стороны в стороны. ...С трудом, держась за стену, побрела в ванную. Муж, от которого на всю квартиру несло перегаром, уставился мутным взглядом: «Явилась, не запылилась! Чего качаешься?» Она хотела ответить, но язык еле ворочался во рту. Медленно, растягивая слова, ответила: « Я неее знааа …ю».
Муж смотрел подозрительно, словно раздумывал, притворяется или нет. Анфиса вздохнула, привалилась к стене, обмякла и сползла на пол. Он пнул ногой: «Вставай! Чего развалилась, как корова?»
Это были последние слова, которые она услышала в земной жизни.
Потом был пучок света откуда-то сверху. ... Её тряхнуло. Какая-то сила приподняла, понесла немного вперёд, потом резко вверх. Она ощущала эту силу как-то что властное, но мягкое и доброе, и всё пыталась вырваться, и на минутку это удалось. Пролетела сквозь крышу дома, через чердак, потолок и пол квартиры соседей и даже не удивилась. Оказалась в коридоре возле ванны и увидела, что муж стоит на коленях и что-то ворчит под нос. Шагнула ближе, чтоб расслышать. Его губы шептали: «Как же так? Как же ты, Фиса!»
Она легко подпрыгнула, зависла в воздухе, и увидела незнакомую женщину, лежащую на полу. Тёмные волосы. Бледное лицо, но очень спокойное. Закрытые глаза. Посеревшие губы. Маленький шрам на щеке. Знакомый шрам.
– Да это же я! – подумала Анфиса и удивилась тому, что видит себя со стороны. А два белых нежных облачка уже заклубились слева и справа, и голос добрый, обволакивающий прошептал: «Идём, тебе пора!»
– Куда? – спросила она, но себя не услышала. Ей страстно хотелось шагнуть к себе, распростертой на полу, коснуться щеки, белого маленького шрама от падения в детстве с велосипеда, понять, что же такое происходит, заставить себя открыть глаза и вдруг замерла, уловив слабый импульс, идущий от тела. В голове высветилась фраза: «Не надо!»
………………………….
И она поняла, что не хочет просыпаться. Не хочет...быть больше здесь, в этой квартире, рядом с этим дурно пахнущим человеком.
Развела руки в стороны, облака обняли, окружили нежным теплом и взвились с нею вверх.
Успела подумать: «Прощай, Анфисушка...» – и устремилась навстречу волшебному свету.
---------------------
В рассказе из цикла «Почитать на досуге» присутствует элемент мистики.
Образы собирательны. Совпадения с реальными фактами случайны. Спасибо за оценку и вашу подписку, дорогие читатели.