Мы не сгорели заживо, за один миг преодолев стену ревущего огня, оказавшегося чрезвычайно правдоподобной имитацией. Рейн мягко приземлился на ноги в центре огненного кольца, и мы стремительно полетели вниз в кромешной тьме. Яркий, холодный свет бункера ослепил обоих, когда двери кабины лифта разомкнулись, и нам в лица уткнулись дула автоматов. Говорить запретили. В прямом смысле. Но не разлучили и не заковали в наручники. Долго везли подземным поездом, потом на машине, приехали к высотному зданию, проводили внутрь. Завели в один из кабинетов, где уже ждали двое мужчин, сидящих за длинным столом. Правый из Гестапо, левый из МиРаЖи. Моя душа ушла в пятки.
Мы с Рейном сидели на разных стульях, но близко. Смотрели на тех, кто не смотрел на нас – судьи пока предпочитали нам планшеты, лежащие на поверхности стола. Внутри с каждым мгновением что‑то обрывалось. Рейн сидел рядом прямой, как палка, бледный, но с решительно поджатыми губами – он не собирался сдаваться. Я тоже. Но… Если нас разъединят, сколько времени мы потратим на поиски друг друга? Если меня отправят домой, в Поволжье, а его – обратно в концлагерь, на военную базу под Иркутском или в Берлин? Одно утешает – хотели бы убить, мы были бы уже мертвы.
Мне сделалось дурно. В голове всплывали сценарии один хуже другого. Физически жарко, душно, и теснит грудь стальное ожидание чего-то плохого, ужасного. Сколько у нас с ним минут: одна, две, пять, прежде, чем нас разлучат? Теперь смотрела только на Рейна, а он сжимал мою руку, говорил глазами: «Я тебя найду, верь мне». И одно дело не рыдать перед нашими судьями, другое, когда на тебя смотрит любимый мужчина. А мне хотелось шептать: «Я так не хочу, понимаешь? Не смогу без тебя… Конечно, дождусь, не сдамся, как никогда не сдавалась, но…»
Мы, вообще, перестали их видеть – наших судей, представителей власти. Остались только глаза Рейна – злые, но не на меня, отливающие невидимой сталью. И боль на их дне. Она и проложила на моих щеках мокрые дорожки. Я любила его. И выражала так, как могла: сжимала его пальцы и изливала миллион неслышных слов взглядом.
«Люблю тебя».
«Я тоже тебя люблю».
Мы готовы были сражаться друг за друга до конца.
– Итак, что у нас тут? – гестаповец оторвал взгляд от экрана.
«Что». Не «что», а «кто»! Но не для него, видимо…
Они были, именно, такими, какими мне запомнились в прошлой жизни – с лицами, на которых ноль эмоций. Равнодушные, на вид совершенно бессердечные, одинаковые, отличающиеся только одеждой: чёрная форма Гестапо и белый халат МиРаЖи. У обоих короткие волосы и невыразительные глаза, но очень неприятные цепкие взгляды. Спорить с ними всё равно, что с вековыми руинами. Последние и то проявят больше сочувствия – так почему‑то мне казалось. Прозвала их «чёрный» и «белый», потому что наши судьи не соизволили представиться.
У «чёрного», кажется, были полномочия говорить первым. «Белый» молчал и продолжал что-то читать. Может, детектив, комиксы, медицинскую литературу? Или всё же наши «досье»?
– Герр Ралль, Вы, в отличие от фройляйн Унру, являетесь полноправным гражданином Великой Арии и попадаете под юрисдикцию наших законов.
Рейн скрипел зубами. Помня о том, что нам запретили говорить, он всё же хотел вставить, что «никаких законов не нарушал», я это чувствовала кожей. Сказать ему не позволили, но у меня отлегло от сердца, когда осознала, что меня назвали по фамилии отца.
– Мы знаем, что Ваше заключение в концентрационном лагере «Волчья кара» было незаконным, на данный момент работает межведомственная комиссия, проводится расследование всех обстоятельств этого происшествия, и виновные будут обязательно найдены и понесут наказание.
– Герр Ралль, Вы готовы дать письменные показания и сотрудничать со следствием?
Это был первый раз, когда одному из нас позволили открыть рот. Прогресс налицо. Рейнхард прочистил горло, ответил хрипло, но спокойно.
– Да, конечно.
Этот сдержанный королевский кивок Рейна я запомню надолго. Будь в его руках оружие, способное поразить наших судей, он испепелил бы их всех.
Теперь «чёрный» смотрел прямо на меня.
– Фройляйн Анна Дарина Унру, урождённая Наумова, Ваш покойный отец должен был кое-что нам передать.
Дёрнулась всем телом, мучительно вспоминая, где мой рюкзак, и нашла его на полу между нашими стульями. Дрожащими руками достала и положила на стол плотный запечатанный конверт.
– Покойный? Свои или одичалые? – уточнил Рейн то, что дошло до меня только сейчас.
– Дикие, – ответил «чёрный», как ни в чём не бывало, и продолжал, вскрывая конверт и бегло просматривая документы, – Всё в порядке!
Два листа оставил себе, а третий передал «белому», вместе с правом голоса.
– Фройляйн Унру, Ваш отец, барон Ульрих Торстен фон дер Унру, официально признал Вас своей дочерью, – равнодушно сказал «белый», сделал драматическую паузу и добавил, – Следовательно, Вы прекращаете участие в игре «Чёртова дюжина», без права считаться победительницей и претендовать на приз.
– Снимите с фройляйн Унру обруч-передатчик! – это уже «чёрный» приказал одному их охранников, застывших позади наших стульев, пронзив меня рентген-взглядом.
Вздохнула свободно, прижала ладонь к горлу, и в этот миг пропали строчки, сотканные в моём сознании самым сильным страхом, что однажды ошейник оторвёт мне голову. Против воли, как уже почти дохлая птица, шевельнулась надежда.
– Фройляйн Унру, по законам Великой Арии Вы являетесь незаконнорожденной необоротной волчицей и для получения статуса полноправного гражданина Вам необходимо вступить в брак в герром Раллем. Вы согласны?
– Она уже дала мне своё согласие! – уверенно ответил за меня Рейнхард.
– Герр Ралль, по условиям завещания фройляйн Унру унаследует недвижимое имущество её отца: особняк в Берлине, поместье "Волжский утёс" под Самарой и родовое имение «Унру» под Триром на западе земли Рейнланд-Пфальц, в случае, если Вы при регистрации брака возьмёте её фамилию. Титул барона фон дер Унру перейдёт вашему старшему сыну. Вы согласны?
– Да.
Он общался сквозь зубы, но, как опытный юрист, и как умнейший мужчина на планете. Понял, что это, возможно, наша свобода и единственный шанс жить «долго и счастливо».
– Властью, данной мне Его Императорским Величеством Клеменсом Адольфом Гитлером III, Кайзером Великой Арии, объявляю вас мужем и женой. Герр Унру, фрау Унру, приложите ваши пальцы, пожалуйста! – подытожил «белый» после паузы, протягивая нам свой планшет.
Это было странное ощущение – волшебное. Словно, каменная глыба весом тонну с грохотом рухнула с плеч, как будто сняли пудовые кандалы. Нам только что легально разрешили остаться вместе, потому что отец сумел «нажать нужные кнопки» и тем самым запустить программу государственной машины, способную помочь в осуществлении его заветного желания. Он мой герой! Посмертно…
Снова «переглядки» судей. «Чёрный» рассматривал нас с прищуром. Кажется, он до сих пор не решил, как на нас реагировать – как на преступников или как на добропорядочных жителей Великой Арии.
– Герр Унру всё время вынужденного пребывания в концлагере включено в срок Вашей службы в Вермахте. Согласны ли Вы пройти переподготовку и вернуться в Люфтваффе или предпочтёте уйти в отставку?
– Предпочту сделать паузу и побыть с женой.
– В таком случае, Ваше жалованье за семьдесят месяцев – 350 тысяч марок, компенсация морального вреда – 100 тысяч марок, итого – 450 тысяч марок – сумма Вашего выходного пособия. В течение года Вы имеете право подать рапорт и вернуться к службе. Подтвердите, пожалуйста! – отчеканил «чёрный», протягивая Рейнхарду свой планшет.
– Мы приносим свои извинения за задержку, но, как вы понимаете, мы были вынуждены прояснить обстоятельства, – добавил «белый», охватывая нас обоих оттаявшим взглядом.
– Мы… можем идти? – всё ещё не смея радоваться, спросила я.
«Белый» покачал головой.
– Так как Вы теперь новоиспеченный гражданин Великой Арии, фрау Унру, мы должны обеспечить Вас необходимым набором документов. Это формальность. Ещё надо организовать ваш перелёт. Куда бы вы хотели отправиться?
«Что угодно. Как угодно. Куда угодно. Лишь бы, как можно скорее, убраться из этого здания и от этих людей – желательно навсегда!»
– На родину моей жены, пожалуйста! – снова ответил за меня Рейнхард.