Повесть случайного попутчика.
(книга "Фата-Моргана")
А знаете, чем всё-таки хорошо раннее отправление на поезде дальнего следования? Да всем! И ещё тем, что после такого задорного холостяцкого завтрака можно всласть выспаться, не переживая за последствия. А потом проснуться от внезапного взбрыка вагона или от непонятного скрежета на повороте, и к своему удовольствию обнаружить, что на самом деле времени прошло не так уж и много, как показалось. А ты уже выспался и полдень ещё не наступил, хотя до него и осталось совсем немного времени. Мелочь, вроде, но всё равно - приятно. В голове - вялая ясность, и нет в ней ни прояснений с кратковременными дождями, ни порывов ветра, местами до шквалистых. Тишь, замирение и благодать и в голове, и во всём теле, и в душе. И пускай сейчас во рту из-за зубного Хингана шершавый язык превратился в пустыню Гоби. Несколько глотков потеплевшего пива прямо из горла почти пустой полторашки восстанавливают в организме хлипкое биологическое равновесие. Тут же по туловищу разливается весёлая расслабленность и опять наполняет тебя вялая лень. Она настолько вялая, что не можется думать, не хочется шевелиться и остаётся только тупо зависнуть этаким паучком в пыльной паутине, уставившись немигающим взглядом на каком-то случайном хромированном шурупе, вкрученном в такой же блестящий кронштейн, поддерживающий верхнюю полку, на которой безмолвно покачиваются в такт вагону несколько принайтовленных баулов.
На верхней полке напротив сладко спит наконец-то угомонившийся Толян. Он подложил под голову обе ладошки и совсем по-детски подтянул колени к животу. Он такой весельчак и непоседа, что даже во сне чему-то улыбается. Коля лежит на нижней полке, отвернувшись к стене и слегка посапывая тоже покачивается в такт вагону, как его баулы на полке надо мной. Тоска и лень! Приятные такие, словно кредит в счёт грядущих треволнений, стрессов и инфарктов.
Переборов слегка затекшее тело, я усаживаюсь на полку и придвигаюсь вплотную к окну. Отодвигаю белую накрахмаленную занавесочку, прикрывающую лишь нижнюю половину окна и пытаюсь осознать проплывающий за окном зимний пейзаж. Там тоже тоска и заснеженная лень. Сумерки уже плавно перетекли в серый заиндевелый день. И только проплывающие за окном деревья, укутанные в дорогие белые шубы, пытаются загипнотизировать и снова погрузить в дрёму. Им нет ни конца, ни края. Поезд сейчас едет по самым диким местам. Снега здесь столько, что вагон идет по рельсам почти неслышно и ласково. Звуки в такой заснеженной глуши необычайно мягкие, сочные и глухие. От этого на душе тоже становится мягко, умиротворённо и необычайно уютно. Весь вагон ленив и спокоен. Он дремлет. Вот разве что, за исключением нашей Оли-Дианы-проводницы. Заботливая Ольга жарко натопила вагон и теперь, чтобы не задохнуться и заиметь хоть какую прохладу, дверь купе осталась открытой. А проводница суетится (какой пассаж) - то в один конец вагона пройдёт, звеня ключами, то в другой, уже держа в руках стаканы. Она - хозяйка вагона и главный суетолог, от которого поистине зависит наше благополучие на ближайшие сутки.
От очередного грубого толчка вагона и заметного снижения скорости, большая часть пассажиров в вагоне просыпается, начинает шевелиться сонными муравьями и задает в пустоту друг другу один и тот же вопрос, не требуя точного ответа:
- Где это мы?
Это не вопрос, а скорее приглашение к ничего не обязывающему диалогу с соседями, которые тоже проснулись и теперь лениво думают, чем бы себя развлечь до обеда. Такая обстановка не располагает к суете, поэтому проснувшиеся молча и неслышно шевелятся. Неохотно встают со своих мест. Вяло шуршат пакетиками, негромко повизгивают молниями сумок и сумочек. Обед ещё не скоро, но всё равно почему-то тянет украсить столик очередным съедобным натюрмортом. Столик нашего купе с почти опорожнённой коричневой полторашкой некогда ароматного пива был до неприличия аскетичен и навевал такую же тоску, что и проплывающий за окном унылый пейзаж зимнего бескрайнего леса.
- Ну что? – с верхней полки раздался громкий, как выстрел голос проснувшегося Анатолия, - может для большего антуражу раздавим Чайковского с Мусоргским?
- Самое время кишки прополоскать, - Николай тоже проснулся и, потирая кулаком глаз, тоже принял вертикальное положение.
Вскоре, благодаря милосердному участию нашей Оленьки-Дианы, на столе уже тремя паровозиками дымили свежезаваренным чаем стаканы в подстаканниках. На столе лежали пачечки рафинада, упакованные в фиолетово-зелёные обёрточки со скоростным локомотивом. Они - особенные. Никто не замечал, что сахар в вагоне гораздо слаще, нежели дома или на работе в столовой? Из чего же его железнодорожники делают - для меня до сих пор остаётся загадкой.
Тут же к нашим стаканам присоседилась лёгкая домашняя снедь и вокзальные пирожки из холодной простывшей кулинарии: с рисом, яйцом и зелёным луком, с капустой, с яблоками и, конечно же, самые любимые с детства – с изюмом.
Сидим втроём, молча жуём пирожки, уставившись в окно и запиваем горячим дымящимся чаем, запредельно сладким. Особенный контраст сладкого чая и солоноватых пирожков невероятно приятен и по-детски неповторим. Большие промасленные беляши с мясом, похожие на панцири черепашек, лежат на засаленной оберточной серой бумаге и слегка подрагивая вместе с вагоном, источают дорожный аромат, тоску и изжогу. Приятная сытость вновь теплом разливается по всему туловищу, и ты становишься не только добрым, терпимым и словоохотливым, но и более наблюдательным, ощущая себя слегка проницательней Шерлока Холмса.
Всю посуду и остатки минувшей трапезы, как и раньше, вместе и сообща быстро убрали. Причём без лишних реплик и разъяснений – флотские знают толк в порядке и согласованности действий, будто приученные к порядку и субординации на генном или подсознательном уровне. После плотного второго завтрака наступило время для более плотного знакомства с разговорами. Лёжа на своих полках и лениво отдуваясь, мы стали рассказывать о себе. Так как Анатолик был вначале очень общительным, то наше предварительное знакомство уже позволило составить некоторую картину не только о нём и его счастливой семье, но и о его друге-Николае. Хотя в Николаевой судьбе-истории было ещё очень много белых пятен, которые мне казалось, он рано или поздно всё же сможет осветить. Мои новые знакомые принялись расспрашивать- «допрашивать» меня, ведь доселе я был не таким уж словоохотливым и предпочитал отмалчиваться. Ну и пришлось, так сказать, раскрыться, чтобы потом было легче в дороге нам соседствовать. Так что вскоре мои попутчики-соседи уже знали, что вместе с ними в Питер едет морской офицер в звании капитан-лейтенанта по переводу с Северного флота на Балтийский. В Мурманске прожил и прослужил около двадцати лет, причём пятнадцать из них пришлось на вполне счастливое детство в Первомайском районе города Мурманска. В городе остались родители, несколько друзей детства, да бывшая жена с шестилетней дочкой. Поэтому и жизнь сейчас начинается с нового листа, на новом месте, да налегке – всё оставил бывшей.
- Как!? – воскликнул Коля, приподнявшись на локте и с удивлением уставившись на меня, - и ты тоже?
- В смысле - тоже? – откровенно не понял я.
- Да у нас половина экипажа таких же – брошенных, да разведённых, - буркнул сверху Толян, подставив руку под голову, и подмигнул мне, - просто наш Коля пока не может в себя прийти после того, что с ним приключилось. Он у нас немного впечатлительный.
- Да я вот тоже, пока что не могу прийти в себя, - признался я, нервно поёжившись, - ведь дом и семью строил на века, а тут – как Валерий Сюткин пел: «Я для тебя, не богат, не знаменит и не престижен».
- О! Точно, - подтвердил оживившийся Николай, - с этим развалом Союза, у многих семейная жизнь пошла под откос. Ведь не от хорошей жизни некоторые из нас подались, кто в Норвегию, кто в Питер или Калининград - на Балтику, кто в Польшу. Но чаще всего в загранку – в Африку или в Азию – там русских рыбаков-моряков ценят значительно больше, нежели наш беспалый президент со своей бандой. Зарабатывают там нехилые бабки. Возвращаются домой, а семьи-то уже и нет в помине. И в твоих домашних тапочках обитает совсем чужой дяденька, пропитавший своим мускусом твой любимый домашний халат. А дальше, как с старом пошлом анекдоте. Битьё кухонной посуды о морду чужака, пока он облачается в свои портки и собирает в ванной свои мыльно-дрочильные принадлежности. Стенания уже бывшей, но пока что ещё жены, с картинным заламыванием рук и искренним удивлением, что вот то, что сейчас происходит, это совсем не то, что ты подумал. И что оно само так вышло, а со стороны хозяина дома было совсем неприличным и подлым вот так внезапно и без предупреждения вламываться в свой же дом. А затем, «Прощание Славянки», наспех собранный чемодан с личными мелкими вещами и документами, брошенные на кухонном столе полкотлеты заработанного бабла, да варёный курёнок с яйцами вкрутую и пузырём водки в придачу из привокзальной кулинарии и - поезд дальнего следования на материк. Нас этим не удивить. Правда, Толь?
- А чего ты меня спрашиваешь? - недовольно поёжился Толик, - у меня в этом плане никакого опыта нет. У меня в этом плане всё тип-топ. Толи дело у нашего Николеньки – вот уж где Санта-Барбара разухабилась да потопталась. Правда, Колян.
В ответ Коля ничего не ответил. Он только насупился, присел на сидушку, и с мрачным лицом уставился в окно.
- А что там у Коляна произошло? - я как-то опрометчиво задал неосторожный вопрос Толику, и тут же испугался, что ненароком вероятно обидел своего малоразговорчивого соседа-Колю. Осторожно посмотрел на него. Но тот даже виду не подал и всё также с тоской глядел в окно.
- А это он уже пускай сам тебе расскажет, правда, если созреет. А когда он созреет, то ты сам обалдеешь. Как и мы. Тем более, что он рассказывать, ох, как умеет. У меня до сих пор на глаза наворачиваются слёзы, когда я вспоминаю рассказы о его приключениях. Порой - от смеха, а порой - и от сострадания. Ведь он мне, как другу, всё сам рассказывал, что называется в «он-лайн» режиме со всеми интимными подробностями: нашкодит, нахулиганит, испугается, и тут же ко мне – рассказывает и советуется. А что я могу посоветовать, если у меня в семье тип-топ, и я в этой области совсем не «Копенгаген».
- Ну хватит тебе уже, балабол, - подняв голову кверху, шутя и совсем без злобы негромко прикрикнул Николай на откровения друга-Толяна.
- Всё! Молчу! Молчу! Сам тогда рассказывай! А то мне снова поплакать хочется, - похихикал с туманной вершины верхней полки недосягаемый Толян.
- А чего вы в Африку подались? – я решил отойти от неприятной для Николая темы, которую, кстати, так неосторожно затронул, - здесь что ли плохо ловится?
- А куда идти? – охотно подхватил тему Коля, - В Норвежское или Баренцево море?
- Ну не только? Северо-Восточной Атлантики вон как много… - неуверенно возразил я.
- Там ловцов селёдки и трески и без нас – как в супе фрикаделек – не протолкнуться. Тем более у России уже нет океанского рыболовного флота. Этот алкоголик со своей гоп-компанией уничтожил весь наш рыболовный флот, с морским портом в придачу. Мы здесь нафиг никому не нужны. Всё нувориши распилили на иголки и распродали, скоты недорезанные. У норгов только мелкие калоши, а не судёнышки, которые не способны помногу ловить и подолгу морячить. Да и конкуренция тут невообразимо жуткая. Часть же уцелевших наших судов сейчас обитает в норвежских портах и на ладан дышит. Так что на них в моря выходить стрёмно. Но всё же выходят: оттуда выходят, туда и приходят обратно. И рыбу там же сбрасывают – норгам. А те и рады. Пухнут на халявных щах-борщах и в ус не дуют. А наш мурманский порт на глазах рушится, загибается и конвульсивно умирает. И никому до этого нет никакого дела. И не будет никакого порядка, пока у руля находится этот беспалый алкаш с рыжим чёртом в придачу. Так что приходится вербоваться на чужие суда в заморские порты и рвать туда когти - где потеплее, да платят поболее, нежели на Родине. Лет этак с пяток поколбасишься в морях, глядишь – на трёхкомнатную землянку в питерских Колпино или в Девяткино и наскребёшь.
- Ну, да, - поспешно согласился я, - с этим делом у вас попроще будет. У нас, военных, всё гораздо сложнее: денег нет – служите даром. Зарплату порой по полгода, а то и дольше не выплачивают. Да ещё и на службу настоятельно рекомендуют по гражданке добираться, чтобы не возбуждать ярость среди народных масс. Ведь нынешняя пропаганда всем вкладывает в уши, что военные – это прихлебатели и паразиты на истерзанном теле России. Это же Ельцин так опустил армию и флот, что все просто уверены, что мы дармоеды, из-за которых страна не может выкарабкаться из кризиса вот уже который год. И вот как можно относиться к такому факту, что водитель мурманского троллейбуса получает значительно больше, чем командир атомной подводной лодки?
- Да ладно заливать-то, - недоверчиво протянул Николай, который периодически то поглядывал в окно, то переводил заинтересованный взгляд на меня. Сейчас он отвернулся от окна и принялся внимательно разглядывать сидящего перед ним собеседника, словно непонятный ржавый артефакт на музейной витрине под пыльным стеклом.
- Вот видишь, - в ответ я тяжело вздохнул, - даже вы, флотские, не можете поверить в такой абсурд. А он существует.
- А как же вы выкручиваетесь?
- С трудом и со скрипом. В отдалённых гарнизонах и на базах все живут друг другу в долг. В ларьках и магазинах берут продукты по записи. То есть на тебя в толстой тетради заводится такая особая графа, где записывают – на какую сумму ты сегодня набрал еды. И завтра, и послезавтра. А когда приходит время получки, которую Родина выплачивает крайне неохотно, то тут же её всю относят в тот самый магазин. И всё начинается сначала - до следующей редкой выплаты. В городах побольше – немного попроще. Можно зарабатывать на заправках или охранником в какой-нибудь фирме или офисе. Это так и называется – «спать за деньги». Ночью спишь в офисе, утром бежишь на службу. И всё это в своё личное, так сказать, свободное от службы время. Мы же организовали в снятом каменном гараже мастерскую, где по ночам делали мелкую корпусную мебель: полки, стеллажи, угловые диваны, подставки под телеки с видиками. Потом всё это сдавали в комиссионку, где по сходной цене у нас и покупали наши изделия. А однажды по спецзаказу даже сварганили настоящую стенку.
- А материал где брали? – Николай действительно заинтересовался рассказом.
- Да где придётся! И на свалках, и на мебельной фабрике, где есть «некондиция». Правда они скидывали нам фуфло, за то за мелкую, чисто символическую оплату. Иногда материал находили по объявлениям, типа: «отдам или выкину в добрые руки». Правда для семей мы окончательно были потеряны. С утра до вечера пропадаешь на службе, которая по большому никому не нужна – в первую очередь – государству, и за которую даже крохи не могут своевременно выплатить. А с вечера и до утра – вкалываешь в пыльном промозглом гараже. Какая же нормальная жена сможет это всё выдержать? Разве что - декабристка. Вот и получилось, что пока наша «концессия» функционировала и приносила хоть какой-то доход, то семьям мы ещё были нужны. Ну а после того, как нам, военным, с особой тщательностью запретили заниматься иной трудовой деятельностью, и мы снова были вынуждены сесть на нерегулярные крохи-подачки, то и семьи наши стали трещать по швам и распадаться. Не все, правда, но то были скорее исключения из общего житейского правила.
- М-да, - протянул Коля, который не переставая продолжал смотреть мне в глаза, всё также пристально изучая, - тоска кислая, а не жизнь.
В купе вновь воцарилось молчание. Толик лежал на животе и с тоской смотрел в окно, где всё также мелькали деревья, укутанные в белые снежные шубы. Мы с Колей как-то синхронно откинулись на спины и бессмысленно уставились в верхние полки. Поезд всё покачивался и всё стучал колесами:
- Тоска-тоска… тоска-тоска… тоска-тоска...
© Алексей Сафронкин 2023
Спасибо за внимание! Если Вам понравилась история, то ставьте лайк и делитесь ссылкой с друзьями. Чтобы не пропустить новые публикации на канале, то не стесняйтесь и подписывайтесь.
Описание всех книг канала находится здесь.
Текст в публикации является интеллектуальной собственностью автора (ст.1229 ГК РФ). Любое копирование, перепечатка или размещение в различных соцсетях этого текста разрешены только с личного согласия автора.