Начало можно прочитать здесь: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9, часть 10, часть 11, часть 12 и часть 13.
Мигель не хотел никуда ехать. Впрочем, это было не ново. Какое-то общество испанской культуры, где собираются выходцы из этой европейской страны да их потомки. И что он им скажет? Взгляните на старые туфли – может, в них плясал кто-то из великих? Смешно. Будет ли с ним, вообще, кто-то разговаривать… Скажут, представьтесь, кто Вы, откуда… Что он ответит? Вопросов было много, и накатывала тревога.
Софья молча выслушала тираду. Она считала, что человеку надо дать выговориться, а не спорить с ним. А вот когда его словесный поток иссякнет, можно приводить разумные доводы. Этому её научил отец. Он заведовал кафедрой в вузе и знал, что говорил.
С одной стороны, у него были студенты со своими проблемами, а с другой – вышестоящее начальство и учебный план. Кроме того, приходилось решать и хозяйственные вопросы. То есть человек оказывался меж двух, а иногда и трёх огней, интересы которых нередко входили в противоречие. Тут никаких нервов не хватит, поэтому отец выработал свою тактику, так сказать, ведения дел и неукоснительно её придерживался. Чего и дочери желал. Ведь профессия юриста тоже… сами понимаете.
Вот и сейчас девушка терпеливо молчала, изредка изображая головой неопределённое движение – то ли кивала, то ли, напротив, отрицала сказанное. Но не проронила ни слова. В конце концов, мужчина выдохся и, видя, что ему никто не возражает, замолчал, решив, что это победа. Но не тут-то было. Соня поправила волосы, откусила кусочек вафельного стаканчика, в котором уже немного подтаял пломбир – а они сидели на скамейке в сквере – и проговорила как бы между прочим:
– Да, возможно, и не станут разговаривать, ты прав. А возможно, удастся что-то выяснить, пусть и не сразу. В любом случае, это шанс и его нельзя упустить.
Прозвучало это как-то так буднично, спокойно, словно давно решённый вопрос. Стоит ли говорить, что Мигелю ничего не оставалось, как собираться в дорогу.
Сорок третий год двадцатого века
Девушка в гимнастёрке с белой нашивкой на рукаве в виде красного креста и в белом платке, повязанном аккуратно на голову, бросала мимолётные взгляды в сторону молодого смуглого лётчика. Высокий, глазастый, с отросшей шевелюрой – кудри выбиваются из-под лётного шлема, но они ему будто и не мешают.
– Кто это? – тихонько спросила у доктора.
– А ну, отставить разговоры, заняться нечем? Бинты прокипятила, высушила, сматывай, – посуровела врач и добавила. – Ты не засматривайся, парень серьёзный, невеста у него. Тут неподалёку живёт.
Хосе обернулся, словно почувствовав взгляды, но никого не заметил – женщин скрывал забор. Сегодня ему заступать в караул. Он уже старший сержант, стал пилотом-планеристом, и вылеты боевые имеются. Вот только впереди морозы, к которым он, наверное, никогда не привыкнет…
Глубокая осень уже «подарила» первые заморозки, а зимнее обмундирование ещё не подошло, надо ждать. Прошлую ночь пришлось свернуться калачиком, подтянув колени чуть не к подбородку, и всё равно озноб пробирал до костей. Тонкое колючее одеяло не спасало. Ну, ничего, сегодня приятель одолжил зимний шлем. Нет, сам он не замёрз. После занятий даже жарко стало, а вот ноги в летних ботинках зябнут.
Парень стоял на открытом всем ветрам лётном поле – назначен финишёром встречать своих с задания. Вскоре ног Хосе уже не чувствовал. Можно было попросить замены – комбинезон продуло насквозь, руки окоченели… В какой-то момент колени подогнулись, и он стал заваливаться набок. «Ни за что не уйду, пока не встречу экипаж, мне нужно выстоять. Подумаешь, мороз. Война страшнее. Мужчина должен стоять… во что бы то ни стало». Скомандовал сам себе: «Старший сержант Арайя, встать!». Его так и нашли на поле – еле живого, но не покинувшего пост.
Ох, и отчитал его потом комполка, ведь мог ног лишиться, списали бы. Да и минус один лётчик в подразделении, пусть и молодой. Но ведь он живучий, заросло всё, неделю только валялся в госпитале и обратно, к своим – бить фашистов.
Ещё там, в палате, глядя на свои ступни в бинтах, он вдруг вспомнил о туфлях, что вручил ему в родном доме перед отъездом отец. Тогда он узнал, что они передаются в семье сыновьям. Никогда он в детстве не видел, чтобы отец танцевал. Слишком тяжела была работа в шахте, слишком суров быт, не до веселья. Нет, в их посёлке народ иногда собирался на праздники. Женщины накрывали столы, мужчины разливали вино из кувшинов, кто-то принимался петь. И песни эти, большей частью, были невесёлые, надрывные – будто кантаор жаловался на судьбу или рассказывал страшную сказку. Правда, отец вспоминал, что дед хоть и редко, а обувал туфли и показывал своё мастерство, выходя в круг.
– Может, твоя судьба будет счастливой, и тебе наша семейная реликвия принесёт удачу, – сказал отец тогда. – А не тебе, так твоему сыну захочется танцевать. Береги туфли сынок, раз уж так заведено в нашем роду.
Он ребёнком бежал от войны с братьями и сестрой на чужбину. Эта «чужбина» приняла их, как родных. А теперь война, ещё более страшная, пришла на вторую его родину. До танцев ли… Но он знает, что туфли в надёжных руках. Девочки, которую он встретил на берегу моря в детском лагере… Теперь они оба совсем взрослые и пусть в разлуке, но ведь война закончится. И они будут вместе. А туфли она обещала сберечь. Не подняла его на смех, ничего не спросила. Просто кивнула: «Как скажешь. Надо, так надо. Не тревожься».
Он и не тревожился. Сейчас были тревоги другого рода. Вернутся ли все товарищи с боевого задания, как вовремя доставить боеприпасы своим, удастся ли провести тяжёлый планер в условиях низкой облачности, как удержать штурвал в болтанку, чтобы не укачало; как не напороться на неразорвавшуюся бомбу… Да много ещё чего. И вот ещё что: младшая сестра и братья. Они в эвакуации, но вестей давно нет. Что с ними, всё ли благополучно…
Восьмидесятые годы прошлого века
Мальчик стоял у окна, вглядываясь вдаль до боли в глазах. Он не хотел играть с другими детьми, разговаривать с ними, бегать наперегонки. Зачем привыкать? Он здесь случайно, по недоразумению. Скоро его заберёт мама. Он каждый день её ждёт. Почему она не приходит?..
Сам того не понимая, он пережил уже целую гамму чувств. Сначала страх, потом обида. Потом казалось, что завтра он проснётся в своей комнате, мама начнёт его тормошить, и всё будет, как прежде. А это – то, что сейчас, – окажется страшным сном. Ну, хватит, мама, эта игра в прятки уже надоела.
Теперь вдруг накатил леденящий ужас: а если мама, и правда, его бросила?.. Она устала, он плохо себя вёл, он сделал что-то не так. Вернись, мама, я буду самым послушным, буду есть кашу, убирать свои игрушки, пить молоко с пенкой, не попрошу конфет… Да не нужны они мне, эти конфеты! Только вернись, только забери меня домой!
Ему казалось, что стоит отвести взгляд от дороги, и он пропустит маму. Она заблудится, свернёт не туда, не увидит его, пройдёт мимо. Ведь она его ищет. Ищет! Не может быть, чтобы не искала… Какая же она у него… Разве можно оставлять её одну… Она потеряется. Вот… потерялась. Где ты, мама?.. Где ты…
Почему-то отца он не вспоминал. Не то чтобы не помнил, но рядом всегда была мама. А тут подумал вдруг, папа придёт домой, а дома никого. Будет он их искать? Будет или нет?..
Детские ручки вцепились в край подоконника. И нянечке стоило немалых усилий оторвать ребёнка от окна. Вот же упрямый! Никого не слушает. Как маленький зверёк… Вон как зыркает тёмными глазищами. Смотрит и смотрит в проклятое окно...
И не ведает, что никто к нему не придёт. Уж ей ли не знать. Полный интернат таких. Но другие как-то попривыкли что ли… А этот упёрся. Кто его возьмёт в семью? Вон, глядит волчонком… Жаль, конечно, мальчишку. С малолетства такое испытать никому не пожелаешь. Но что делать… Ничего, пообвыкнется…
Наши дни
В комнате, заставленной дорогой мебелью, царил полумрак. За столом на тяжёлых гнутых ножках с массивной столешницей из камня сидел, утопая в кожаном кресле с высокой спинкой, человек. На нём был домашний атласный костюм с отложным воротником, круглыми металлическими пуговицами и широким поясом с кистями. Он барабанил толстыми пальцами, на одном из которых красовался перстень с крупным камнем.
Что он сделал не так? Где просчитался? Неужели удача просочилась сквозь пальцы? Поманила и упорхнула… Почему он позволяет своим людям так работать? Как они могли упустить этого обувщика…
Доложили, что его след простыл. Отбыл, дескать, в неизвестном направлении… А женщина? Она не при делах? Что ей известно про туфли? Похоже, эти двое ничего не знают.
Но где искать теперь эту реликвию и куда уехал владелец ремонта обуви? Слишком много он заплатил в своё время за информацию, чтобы упускать неслыханные деньги. Или это пустышка? Если ему не добудут этого мужика… хоть из-под земли… Если ему не удастся заполучить эти туфли, будь они неладны… Хозяин комнаты вскочил и зашагал вокруг стола в бессильной злобе.
Окончание следует...