Думаю, те, кто привык изучать в архивах описи и каталоги, не раз переживали удивительные мгновения, когда, перевернув очередной лист пожелтевшего дела и разобрав загогулины писарской скорописи, не могли поверить своим глазам. Поскольку понимали, что в этот момент история совершила очередной невероятный кульбит. Так случалось и со мной.
Окончание. Начало см.: "Русский мир.ru" № 7 за 2023 год.
Текст: Дмитрий Копелев, фото предоставлено М. Золотаревым.
Листая переписку консула Франции в Петербурге и по совместительству тайного агента французского правительства Анри Лави, я обратил внимание на одно имя. Отправленное из российской столицы 27 июня 1718 года послание было адресовано статс-секретарю по иностранным делам, кардиналу Гийому Дюбуа. Писалось оно в драматичные дни: только что в казематы Петропавловской крепости был заключен царевич Алексей, велось следствие, шаг за шагом распутывавшее сети широкомасштабного заговора против царя Петра, а на далеких Аландских островах шли тайные переговоры о мире со Швецией. Сообщал Лави и о захваченном русскими торговом корабле, идущем с грузом вина из Кёнигсберга в Стокгольм. Его отвели в Ревель, а все вино царь распорядился «подарить главнейшим офицерам своего флота, чтобы снабдить их запасом в плавание». И вдруг, словно бы вскользь, Лави пишет: «Господин Кассар, бывший во Франции капитаном 1 ранга, ожидается здесь с нетерпением и поступит во флот в чине контр-адмирала».
Кассар? Не тот ли это капитан Жак Кассар, которым гордился грозный французский корсар Рене Дюге-Труен, назвавший его «самым великим моряком Франции»?
КАПИТАН КАССАР
Рассвет застал капитана Кассара на излюбленном месте – у штирборта, возле кормы. Наблюдая за маневрами штурмана, колдовавшего над морскими приборами, корсар вглядывался в розоватый горизонт, предчувствуя скорое появление родной французской земли. Его рискованная миссия в Вест-Индии увенчалась полным успехом – величайшим в истории Франции...
Жак родился в портовом Нанте 30 сентября 1679 года. Отец, бретонский негоциант Гийом Кассар, владел небольшим торговым судном. Он скончался, когда мальчику было 10 лет. Вдова, Жанна Дуар, осталась с тремя дочерьми и сыном на руках почти без средств к существованию. Друзья семьи пристроили мальчика на рыбачий бриг, отправлявшийся на промысел к берегам Ньюфаундленда.
С тех пор Кассар не знал жизни без моря. Первая слава пришла к молодому моряку в 1697 году, после участия в корсарской экспедиции барона де Пуэнти в Картахену: Кассар командовал отрядом флибустьеров с Сан-Доминго и отличился при бомбардировке крепости. Сам король дал ему аудиенцию и назначил в Дюнкерк, откуда Кассар до самого конца Войны за Пфальцское наследство охотился за караванами противников Франции.
Новая полоса в жизни Кассара наступила с началом Войны за Испанское наследство. Блестящие военные операции следовали одна за другой: разгром английской торговой флотилии (1708), закупка хлеба в странах Леванта и сопровождение 15 купеческих судов в охваченный голодом Прованс, отмеченное двухдневным сражением с британской эскадрой возле Бизерты (1709), конвоирование в Марсель хлебного каравана из Смирны, заблокированного британцами в Сиракузах, и захват вражеской торговой флотилии и двух военных кораблей (1710). Но военные победы не всегда сопровождались финансовыми успехами. Марсельские купцы не торопились выплачивать причитавшиеся Кассару и его людям призовые деньги и обещанное вознаграждение, а судебные иски ни к чему не приводили. Столь же плачевной в материальном смысле была и операция по прорыву блокады в Каталонии, где томились войска под командованием внука короля, герцога Вандомского: Кассар истратил на нее более 200 тысяч ливров, однако ни монарх, ни принц крови возмещать расходы не стали.
Подлинный триумф ждал Кассара на исходе войны. Во главе небольшой эскадры из шести кораблей он пересек Атлантический океан, по дороге захватив порт Прая на португальском острове Сантьягу (острова Зеленого Мыса), а затем, ускользнув от британцев, добрался до центра французских владений в Вест-Индии – острова Мартиника. Здесь он получил подкрепление – 800 флибустьеров – и в июле 1712 года разорил британские Антигуа и Монтсеррат. А затем совершил рейд по владениям Нидерландов (Суринам, Саба и Синт-Эстатиус, Кюрасао), завершившийся в марте 1713-го. Его добыча оценивалась в 13,5 миллиона ливров, а нанесенный врагу ущерб – в 30 миллионов ливров. Правда, если доверять найденному нами в Национальном архиве Франции рапорту интенданта Наветренных островов Никола-Франсуа Вокрессона, командиры французских регулярных войск пересмотрели договоренности с флибустьерами и лишили их почти трети положенной им добычи.
Как настоящий бретонец, Кассар был вспыльчив, отличался буйным нравом, привык командовать и не терпел возражений. Своих людей он держал в узде и всегда помнил, что его корсары сражаются ради денег и славы. Но, пуская кровь неприятелю во время жаркого абордажного боя, они знали, ценой каких невзгод достается морская добыча, сколько раз приходится рисковать своей жизнью. И не забывали, как мимолетна сомнительная слава вольных добытчиков, если она не подкреплена деньгами, отложенными на будущее. Иначе придет время, и недавние корсары превратятся в жалкие, искалеченные развалины, побирающиеся на паперти ради Христа. Красивые слова и рукоплескания в адрес героев морей ничего не стоили, слава их быстро рассеивалась, не оставляя ничего, кроме горьких воспоминаний.
В мае 1713 года Кассара задержали в Тулоне, как только его корабли вошли в порт. В этот момент в Утрехте шли мирные переговоры, и действия Кассара посчитали пиратскими. Всем было ясно, что в море он вышел еще во время ведения войны и понятия не имел о перемирии. Потому освободили его быстро. Король Людовик XIV дал ему аудиенцию, героя произвели в чин капитана первого ранга и пожаловали орденом Святого Людовика. Вот только никаких денежных выплат из королевской казны не последовало. А дальше началась темная история с призовыми выплатами и марсельскими арматорами. По одной из версий, Кассар, всегда расплачивавшийся со своими корсарами, передал королю оставшееся золото и серебро, получив в обмен ассигнации. Богатства в его руках оказались немалые: один только денежный выкуп за Суринам составил более 8 миллионов ливров, не считая материальных ценностей и черных невольников, вывезенных из Парамарибо. Но ассигнации вскоре превратились в простую бумагу – над страной уже нависла тень банковского краха финансового афериста Джона Ло. Кассар превратился в банкрота – марсельские купцы, вложившие деньги в его карибский рейд, требовали выплатить обещанные им дивиденды. Началась бесконечная тяжба, в разгар которой Кассар получил предложение из России. Переговоры с корсаром вел агент царя Жан Лефорт, и 20 августа 1717 года в направленной регенту Филиппу Орлеанскому от русского двора грамоте была изложена просьба отпустить на русскую службу шаутбенахта (младший флагман, военно-морской чин четвертого класса, соответствующий чину контр-адмирала. – Прим. авт.) Кассара. Но до Петербурга Кассар не добрался, и сведений о том, что он поступил на русскую службу, не осталось.
Судебное дело против строптивого капитана никто не отменял, обвинения в недисциплинированности, нарушении субординации сочетались с жалобами на его ужасный характер и жестокость. Марсельские торговцы предъявили Кассару иск о несправедливом распределении денег, полученных от продажи добычи. Все, что бы он ни делал, оборачивалось против него, о его заслугах перед страной старались больше не вспоминать. Проиграв судебное разбирательство, Кассар остался даже без пенсии. Статс-секретарь военно-морского флота граф де Морепа высокомерно бросил несносному корсару: «Берите свою подачку и убирайтесь вон». Гордец взорвался: «Мне ваша милостыня не нужна! Пусть король возместит мне переданные ему миллионы». После таких слов Кассар стал persona non grata, в Версале видеть его больше не желали. Деньги быстро закончились, и знаменитость Франции впал в нищету. Желание восстановить справедливость заставила Кассара предпринять решающий шаг. В феврале 1735 года он получил аудиенцию у первого министра, кардинала де Флери. Что на ней произошло, никто из участников никогда не рассказывал. По-видимому, холодно встреченный бретонский упрямец потерял голову и наговорил лишнего, оскорбив и министра, и правительство. Этого ему не простили: корсара объявили умалишенным и заточили в замок Гам. 21 января 1740 года он скончался.
Судьба Жака Кассара наводит на мысли, которые в научных кругах могут счесть предосудительными. Действительно, в истории не может быть сослагательного наклонения. Но есть ли хоть один историк, который не задавался бы этим вопросом: а что было бы, если бы?
Так и с Кассаром. Успей российская дипломатия перехватить гордого бретонца и заполучить его на службу – и петровские планы проникновения в Вест-Индию и на Мадагаскар могли обрести отличного исполнителя! Хотя кто может сказать, что случилось бы в действительности, явись Кассар из Амстердама в Петербург. Ведь корсары – опасные и очень ненадежные союзники, привыкшие работать на того, кто больше платит.
ФРАНЦУЗ С СЕРЕБРЯНОЙ РУКОЙ
В преданиях Средиземного моря сохранилась легенда о барбарийском корсаре Арудже, известном как Барбаросса. Во время осады крепости Бужии пушечное ядро раздробило ему руку, ее пришлось ампутировать прямо на поле сражения. Арудж едва не умер и с горя даже забросил корсарство. Однако искусные хирурги смастерили разбойнику серебряный протез на шарнирах, и с тех пор торговцы Средиземного моря не знали покоя.
Легенда о корсаре с серебряной рукой живет и на Балтике. В июле 1711 года в шведской Карлскроне во время эпидемии чумы скончался 60-летний француз Яков де Пру, биография которого не уступает истории Кассара. Вот только, в отличие от своего бретонского соотечественника, на службу к царю Петру он не стремился, отдав предпочтение Карлу XII и став настоящим злым гением новой столицы России.
В России о нем знали не понаслышке. «А во флоте де морском стоит вице-адмирал, прозвище Депроу, породы французской, у которого рука левая сделана серебряная, для того что тое руку оторвало у него за многие годы гранатом», – писал русский информатор, перепутав, правда, правую руку с левой и превратив стальной механический протез в серебряный.
Гугенот де Пру, родившийся в 1651 году, служил на королевском флоте и покинул Францию после отмены Нантского эдикта. Сражаясь теперь против «короля-солнца», он перебрался в Англию, а затем осел в Швеции, женился на дочери мэра Гётеборга и вскоре уже вполне сносно изъяснялся на шведском языке. Поначалу он подвизался в пехотном полку. Но потом из-за несчастного случая потерял руку и решил, что пора вернуться к морскому делу и сражаться с режимом Людовика XIV на стороне Англии и Нидерландов в Северном и Средиземном морях. К началу Северной войны он уже был произведен в вице-адмиралы шведского флота, а в 1704 году ему поручили ответственное дело – обеспечить шведское господство в Финском заливе и нанести удар по русскому «пристанищу с превосходной кораблестроительной верфью» в устьях Невы.
В Стокгольме были крайне обеспокоены появлением здесь русской крепости. Тем более что на взморье, на острове Ретусари (Котлин), русские начали возводить форт Кроншлот (Коронный замок). В июле 1704-го шведы заполучили два небольших рукописных чертежа, снятых с Выборгской стороны шведским прапорщиком Х. Бютнером: «Чертеж Ниеншанца и заложенного ныне называемого русского Петербурга» и зарисовку форта Кроншлот. Комментируя чертежи, командующий шведскими войсками в Карелии генерал-лейтенант Майдель подчеркивал, что «Петербург очень хорошо основан и укреплен; его положение таково, что он может стать одновременно и сильной крепостью, и процветающим торговым городом; если царь сохранит его в течение нескольких лет, то его власть на море станет значительной».
После безуспешной попытки прорваться к осажденной русскими Нарве де Пру с «маленькой эскадрой» – из военного корабля, пяти фрегатов, пяти бригантин и брандера – направился к главной своей цели – «царскому замку» в устье Невы. Стоявшие перед ним задачи были сформулированы четко: «разрушить укрепления, которые враг возвел на острове Ретусари, расположенном между Ингрией и Финляндией, в 4 лье от Петербурга» и, оказав поддержку наступавшему на город экспедиционному корпусу Майделя, стереть с лица земли Петербург.
Судя по официальным шведским донесениям, эскадру де Пру на подходе к Ретусари встретили семь русских фрегатов, в битве с которыми шведы во главе с одноруким французом явили подлинный героизм. Вот только это не соответствует действительности, так как на 9 июля 1704 года у России на Балтике имелся лишь один фрегат «Штандарт» и несколько десятков галер. Корабли же, упомянутые в шведских реляциях, еще достраивались и сошли со стапелей только осенью. Попахивает вымыслом и шведское описание ожесточенной битвы за Ретусари. Де Пру якобы высадил десант и атаковал неприступные позиции, пленив «многих, кто имел счастье ускользнуть от шпаги». Судя же по исследованиям Павла Кротова, отчаянная «битва за Котлин» свелась к бесплодным попыткам де Пру высадить 12 июля на остров десант, атака которого была отбита. Бомбардировка крепости также была заранее обречена: шведские корабли стояли слишком далеко от крепости и не рискнули из-за незнакомого фарватера приблизиться к берегу. Неудачу признал и сам де Пру, в донесении посетовавший на нехватку пригодных для операции военных судов.
В июне 1705 года де Пру вновь явился к Котлину. На этот раз в составе флота адмирала Корнелиуса Анкаршерны он атаковал левое крыло русского флота и Кроншлот. Сражение было яростным, шведские корабли терпели немалый урон от русских пушек, и, по словам командовавшего Балтийским флотом вице-адмирала Корнелиуса Крюйса, «щепы от бомбардирских их судов вверх летели». Тем не менее под прикрытием корабельного огня шведам удалось десантироваться, но под натиском русских войск остров пришлось оставить. Предпринятая 14 июля попытка шведов взять реванш закончилась сокрушительным поражением: на котлинском побережье осталось несколько сотен погибших, и «неприятельских солдат не возвратился на карабли ни един человек, а на оной акции взято в полон 18 человек обер-офицеров».
В течение следующих лет де Пру командовал шведскими эскадрами на Балтике, но больших успехов не добился. В 1710 году, уже будучи адмиралом, он был направлен с большим флотом к Борнхольму для обеспечения безопасной торговли зерном между Швецией и прусскими портами и охоты за датскими торговыми судами. Успешно выполнив поставленные задачи, де Пру осенью 1710 года командовал авангардом шведского флота в сражении в Кёге-бухте. Это была лебединая песня однорукого адмирала...
БАРОН ДЕ СЕНТ-ИЛЕР
Эстафету по уничтожению Кроншлота подхватил другой французский наемник, барон де Сент-Илер, объявившийся в Стокгольме в мае 1720 года и поделившийся с королем Швеции Фредериком I своим замыслом по уничтожению внезапным ударом и Петербурга, и всего русского флота. «Предположим, сир, – писал барон, – что их (русских. – Прим. авт.) было 50 тысяч вместо 10 или 12 и что даже весь берег Ингерманландии был бы усеян войсками московитов. Разве не были бы мы все равно хозяевами моря, имея флотилию в 10 военных кораблей? И, следовательно, разве не были бы мы вольны взять его или оставить, не подвергаясь ни малейшему риску... Если бы богу было угодно… и были собраны семь или восемь тысяч человек, о которых я просил, чтобы атаковать Ратосари или Петербург, тогда бы наша кампания имела несомненно больше успеха, чем имеет сейчас».
Письмо было написано 20 июня 1720 года, в самый в разгар острейшего кризиса на Балтике. В мае британская эскадра под командованием адмирала Джона Норриса прибыла в Стокгольм, и объединенный англо-шведский флот готовился к атаке Ревеля и Петербурга. «Этот человек, – докладывал в Париж посол Жак де Кампредон, – предложил провести флот прямо к Кронштадту без всякого риску, разрушить склады, захватить крепость и после этого отправиться прямо к Петербургу, который лишен всякой защиты». Король, по уверениям де Кампредона, рассмотрел проект Сент-Илера и «нашел его вполне осуществимым». Сент-Илер был взят на борт шведского военного корабля и в составе флота направился к Ревелю.
1 июня корабли подошли к Ревелю, и Сент-Илер вместе с командующим шведским флотом адмиралом Карлом Вахтмейстером на шлюпках осуществил рекогносцировку. Результаты ее в тот же вечер обсудил военный совет, заключивший, что атаковать Ревель с моря, не имея поддержки с суши, невозможно. Выступал на совете и Сент-Илер, обладавший неплохими познаниями в инженерном деле. Своими соображениями он поделился и с президентом шведской Адмиралтейств-коллегии адмиралом графом Клаусом Спарре: «В 200 шагах от ручья, который впадает в бухту близ монастыря Святой Бригитты, я заметил новопостроенный форт, стоящий в море на сваях на расстоянии одного мушкетного выстрела от берега, рядом с которым прошли корабль и парусная галера. Этот форт кажется оснащенным множеством артиллерийских орудий. С его левой стороны стоит пятидесятипушечный корабль, а с правой стороны – сорокапушечный прам. Корабль располагается со стороны города, а прам со стороны моря и Святой Бригитты». Не менее ценными оказались и сведения относительно устройства мола в Ревельской гавани, также были описаны окружавшие его оборонительные сооружения и крепостные батареи. «Если бы мы располагали войсками, можно было бы произвести высадку вблизи Бригитты, дабы атаковать форт, корабль и прам, стоящие с той стороны, при помощи батареи, которую можно было бы выставить на земле, или беспрестанно обстреливать их калеными ядрами и бомбами, тогда бы сподручнее было атаковать мол и Ревельскую гавань».
Прошло три дня, и Сент-Илер направил письмо самому королю: «Мне представляется, что, по всей видимости, варвары не совершат в этом году вторжений во владения вашего величества. Таким образом, сир, единственной целью вашего величества должен быть Санкт-Петербург, уничтожив который, вы нанесете царю больший урон, нежели захватив половину его владений. Я придерживаюсь мнения, что нужно отправить как можно больше войск для осуществления экспедиции в этом году, пока англичане с нами».
В этом Сент-Илер ошибался – формально Великобритания оставалась нейтральной. А британские офицеры не питали в отношении барона никаких иллюзий, «признавая его за дурака». Сделанные им чертежи Ревельской гавани их не убедили. Адмирал Норрис также посчитал замыслы Сент-Илера химерами, а самого барона – пустым фантазером. Да и по мнению шведов, замысел Сент-Илера «погубил бы шведский флот в гавани Ревеля, вместо того, чтобы сжечь московитский». Более того, узнав о том, что Сент-Илер пытается сбыть в Стокгольме привезенный из России груз бургундских и шампанских вин, и вовсе посчитали его тайным агентом царя Петра.
Сильно повредил репутации барона инцидент на борту британского флагмана. 1 июня туда явился с письмом от ревельского губернатора капитан-поручик Яков Саввич Барш, попутно, кстати, успешно собравший сведения о силах противника: «2 шведских адмирала – граф Вахмейстер и Спарре, у них 2 корабля по 70 пушек, 1 шаутбенахт (70 пушек), 2 командорских корабля (по 70 пушек), 2 командорские по 64 пушки, 1 пинк (24 пушки 18-ти фунтовых), 1 бомбардирский корабль, 2 брандера; также ожидают из Швеции эскадру адмирала Вахмейстера (9 вымпелов). Силы англичан: адмирал Джон Норрис – корабль в 90 пушек, 2 шаутбенахта (2 корабля по 80 пушек), 15 кораблей линейных (от 50 до 70 пушек), 3 фрегата новых по 36 весел, 2 бомбардирских судна, 1 брандер, 4 корабля оставлены для конвоя торговых судов в Копенгагене».
На корабле Барш узрел Сент-Илера и опознал «француза-барона», успевшего поведать англичанам, что он «был в нашем флоте шаутбенахтом и академию в Петербурге привел в совершенство, и будто женился в доме кронпринцессы на знатной персоне; и объявлял им, что будто наши крепости и гавани все знает и чертежи делает, из которых он капитан-поручик и видел чертеж косе около Котлина-острова и более того шаутбенахт английский смотреть его не допустил и закрыл сукном». Англичане решили навести справки, и Барш не преминул с гордостью поведать им, что Сент-Илер никаким «шаутбенахтом не бывал и академии не приваживал, и англичане больше поставили ему французу в дурость и в смех».
Кем же был таинственный барон? Реконструировать его запутанный жизненный путь долгое время было крайне затруднительно, но благодаря исследованиям Игоря Федюкина перед нами наконец предстала его удивительная биография. Родился Иосиф (Жозеф) Сент-Илер в мещанской семье в Тулоне в 1678 году и действительно в 1715-м женился на Кристиане Шарлотте фон Арним – любимой фрейлине кронпринцессы Шарлотты, супруги царевича Алексея Петровича. В Россию он попал, пройдя путь, достойный настоящего авантюриста. Став негоциантом в Байонне, Сент-Илер попался на мошенничестве со страховками и был приговорен к галерам, но успел бежать в Испанию. Обаятельный и вызывающий доверие проходимец стал секретным агентом, исколесил с какими-то темными дипломатическими поручениями дороги между Парижем, Лиссабоном, Веной, Неаполем и Лондоном. Нередко попадая в опасные переделки, он ловко скрывался от французских спецслужб, подозревавших его в поджоге королевских арсеналов в Тулоне, внедрялся в секретные организации якобитов, скрывался в тайных убежищах в Англии, сидел в тюрьме в Неаполе, в перерывах успевая соблазнять доверчивых дам и получать кредиты. Полицейское досье могло бы выглядеть аналогично «служебной характеристике», данной Сент-Илеру агентом Лави: «умом гибок и проницателен, легко раскрывает секреты, свои и чужие, чрезмерно охоч до женского пола, чувствителен к лести и не брезгует вином».
В январе 1715 года судьба привела Сент-Илера в Россию. Пройдоха выдавал себя за отменного моряка и рассчитывал получить место «генерального интенданта» царского «арсенала и флота», «для надсмотра за постройкой галер на галерной верфи» с жалованьем 4 тысячи рублей в год, казенной квартирой и средствами на оплату русского и французского переводчиков. Столь странная должность ему не досталась, но, быстро став своим в Петербурге, он обрел друзей, покровителей, женился на племяннице барона Ганса Христофора фон Шлейница, русского посланника в Ганновере и Франции. Французский прожектер буквально фонтанировал «великими проектами», один из них касался создания Академии морской гвардии, регламент которой оказался фактически скопирован с французских образцов. Представив царю контракт-капитуляцию, Сент-Илер летом 1715 года был назначен директором академии. Но чиновничье рвение барона быстро сошло на нет – за короткий срок он перессорился с преподавателями академии, немногочисленными соотечественниками, петербургскими вельможами – Меншиков, например, угрожал побить француза палками – и, главное, довел самого царя Петра. Тот не смог больше выдерживать бесконечные скандалы вокруг директора и 12 февраля 1717 года писал из Амстердама: «барона С. Гилера, для его прихотей, отпустите, ибо мы надеемся на его место сыскать здесь другаго».
Летом 1717-го Сент-Илер покинул Россию и, поездив по европейским странам, остановил свой выбор на Швеции. Но и Россию из виду не терял. 10 февраля 1721 года он решил сорвать куш на тайных переговорах между Петербургом и Стокгольмом, поделившись в письме русскому послу в Нидерландах князю Борису Ивановичу Куракину своими новыми грандиозными замыслами: «Я нисколько не сомневаюсь, что вашему превосходительству известно, что я перебрался из Голландии (где я был в прошлом году) в Швецию и что этот поступок может легко заставить подумать, будто я окончательно выступил против его царского величества. Милости, которые я получал от этого великого монарха, и те, которые я теперь получил от его величества короля Швеции, преисполнили меня стремлением к правде и справедливости, и дабы выразить им обоим мою искреннюю признательность, я придумал, как составить проект, который дал бы способ привести их к миру, что будет отвечать их взаимным интересам».
Действительно, почему бы и нет? Ведь так хорошо познавший природу Московии барон мысленно уже рисовал радужную картину того, как ловко он наживется на своем «проекте». Вот только следовало бы также приложить к посланию Куракину и написанные Сент-Илером в 1720 году королю Фредерику письма с планами уничтожения столицы России – вот тогда «проект» выглядел бы еще более полновесно!
Куракин не ответил на послание барона, и больше имя Сент-Илера в документах не встречалось.