В. Линденберг "Жизнь наблюдать"
"Я знаю, что это задание" - Моя жизнь тогда и сегодня.
Многие люди, которые мне встречаются и читали мои книги, говорят мне, что завидуют мне и моей «золотой юности». Я смотрю на них слегка удивлённо и спрашиваю себя, в чём, собственно, моя юность была «золотой»? Кроме золотых ложечек и вилочек, которые подавали к столу, золотого больше ничего не было. Это время действительно было наполнено страхом. Кроме всего прочего страхом перед невидимыми духами. В России было много самых различных существ, как то, Хейнцель-меннхен, троллей, эльфов и чертей.
Сколько я себя помню, у меня был страх перед чёртом. Не перед большим и его бабушкой, а перед чертиками такими маленькими, как и я.
Когда я лежал в моей металлической кровати в середине комнаты, у меня было чувство, что под кроватью сидит чёрт, и няня крестила себя, меня и мою кровать. Я привык закутываться со всех сторон одеялом, чтобы ему, чёрту, было нелегко на меня напасть. Это был действительный, глубокий страх.
Вопрос: «Вы его видели, как-либо воспринимали?».
Нет, я его не видел! Боже мой, кровать заскрипела, и я уже думаю: «Это он!». Но видеть, я его не видел. Он не вонял и, собственно вёл себя прилично, но я его боялся.
Второе, чего я боялся ещё больше – был мой отчим, Карлуша. В сущности, он был классным парнем и великолепным техником. Он происходил из индустриальной семьи, которая с 14-го столетия имела молотобойную кузницу. Одному из его кузенов принадлежал единственный сталеплавильный завод, льющий колокола, а другому – прокатный. Как и они, Карлуша выглядел богатым и авторитетным. Люди его любили.
Утром он был первым на фабрике, здоровался с рабочими за руку. Он замечал всё, хорошее и плохое. Если кто-нибудь действовал неумело, он тотчас подходил и приводил в порядок. Когда в семье рабочего была болезнь, он быстро и без комплексов помог. Они все его очень любили.
Но дома он был чертовским. Это происходило оттого, что моя мать никогда не училась и не умела вести хозяйство, и правильно обращаться с деньгами и персоналом. Поэтому у нас царил «цыганский табор». У нас было просто слишком много служащих, которые делали, что кому захочется. Часто случались стычки со спорами и руганью, и няня выступала миротворцем.
Когда Карлуша приходил домой и что-то было не в порядке, он это тотчас замечал, и начинался крик. Он кричал и ругался. Чаще всего через полчаса его ярость улетала, он успокаивался. Я тогда этого не понимал. Ибо, иначе я бы себе сказал: «А, пусть его!». Но я этого не мог.
Когда он был в ярости, у меня было чувство, что его зрачки становились совсем белыми, и глаза сверкали, как молнии. Я его ужасно боялся. Конечно, не целый день, но, когда начинал приближаться вечер, и слышались колокольчики его лошади, страх вылезал. И у всех. Служащие исчезали, крестясь на русский манер, и думали: «Что сейчас будет! Кто в нём!».
Вопрос по ходу: «Ваша мама тоже?».
Она тоже имела страх. Только двое его не боялись, няня и
кучер. Он был буквально великаном и не имел страха. Меня же страх перед Карлушей всегда преследовал. Я терял дар речи, когда он меня о чём-то спрашивал. А так как его русский был ломанным и совершенно неестественным, то я часто не понимал, о чём он меня спрашивает. Я запинался и не мог ответить, и он начинал кричать.
С другой стороны, от моего отца и от Карлуши я научился правильному отношению к долгу и обязанностям. Оба были пунктуальными, и, о горе, если я опаздывал! Любую обязанность они воспринимали очень серьёзно. Я тоже привык мои домашние школьные задания или иные задачи выполнять добросовестно. Это очень помогло мне в дальнейшей жизни.
Я боялся также некоторых учителей и старших учеников. В поединках с ними я никогда не побеждал, так как был худым и тонким, и не очень сильным. Итак, у меня постоянно бывали ощущения страха, пока гораздо позже я его каким-то образом незаметно для себя не преодолел.
Перед тем, как я прибыл в Германию, я предстал, как было сказано, перед большевицким трибуналом в связи с тем, что принимал участие в баррикадных боях против большевиков. Меня бросили в тюремный подвал, и мне предстоял расстрел. И, как всегда, меня спасла добрая судьба. Она явилась в облике моего кучера Александра, который оказался солдатом тюремной службы. Вплоть до последнего момента у меня была уверенность, что он меня расстреляет.
Он вывел меня из подвала, как для экзекуции, схватил меня «за шкирку» и вытолкнул во двор, где лежало уже много убитых. «Беги!», - сказал он и, толкнув в спину, выстрелил. Я побежал к калитке, и думал, что я, наверное, убит, так как я слышал, что бывают мёртвые, которые не знают, что они мертвы, и ещё продолжают скитаться по земле.
Калитка была действительно открыта. Ещё шаг и я снаружи. Только позже я понял, что он меня не хотел убивать и нарочно выстрелил мимо. Но для такого понимания, для радости и благодарности за подаренную жизнь, во мне тогда было слишком мало места. Всё бытие во время революции со всеми этими расстрелами и прочими ужасами не оставляло мне на это времени.
Я покинул Россию и явился в Германию, чтобы учиться. Но я чувствовал себя ужасно там из-за того, что был так далеко от родины, моей мамы и моей няни, в совершенно чужой стране. Здесь жила необычайно энергичная тётя, жена Рихарда Линденберга. Я пил с нею кофе, и она мне объясняла: «Я должна тебе сказать, что ты теперь здесь, у нас в Германии, и твои глупости (Flausen) насчёт Володи и всё своё прошлое можешь похоронить. Теперь ты принадлежишь к нашей семье, а она не такая уж плохая. И теперь ты должен учиться.». Я был возмущён и глубоко травмирован. Дома я спросил у домохозяйки, что означает слово «Flausen».
В период моей учёбы в Бонне я чувствовал несказанное одиночество. Я не понимал менталитет немецких студентов. В большинстве они принадлежали к студенческим корпорациям, и иногда приглашали меня принимать участие в их вечеринках. Я ходил к ним и видел, как бездуховны многие из этих людей. Они хвастались ранами, полученными в сабельных поединках, напивались, становились бездушными и грубыми друг с другом. Это меня очень отталкивало.
Я всё время искал сердечных понимающих людей и спрашивал: «Люди, где здесь у вас есть старцы?». Меня высмеивали и спрашивали: «А кто это такие?». Я объяснял, что это святые люди, которые молятся за других. – «Таких мы не имеем!».
Имелась ещё одна тётя, Люция, которая заботилась обо мне и моей сестре Вере. У неё мы находили утешение и прибежище. Также мой учитель математики принимал меня чудесным образом. Когда он заметил, что я ничего в математике не понимаю, он начал давать мне вспомогательные уроки, благодаря которым дела у меня пошли несколько лучше. Он принадлежал к молодёжному движению и часто приглашал меня принимать участие в их путешествиях. Это было прекрасно и незабываемо.
Иногда мы отправлялись в горы Ремшейда в летний лагерь. Он располагался в лесу и назывался: «Die Grüne» («зеленый», или: «лоно природы»). Хозяйку звали Альвиной. Она относилась ко мне и моей сестре, как наша няня: угощала нас пирогами, обнимала и была исполнена такой нежности и любви, какую трудно представить. Она нам восполняла то, что мы оставили в России. Я часто один или вместе с другими посещал её. Всегда это был луч света.
Однажды в поезде я встретил двух пожилых дам, которые мне дружески улыбнулись. Наконец, одна сказала: «Вы, наверное, тот мальчик, который вместе с матерью посетил королеву Кармен Сильву в замке Зегенхауз?» - «Да!».
Это была баронесса Лоё, а второй была известная музы-
кант Элла Адаевская. Из этого возникла большая дружба. Часто по выходным я ездил к ним на своём мотороллере и находил у них кусочек родины. Не только родину, но и воспитание. В качестве молодого человека, я был склонен к преувеличениям, и тогда она говорила: «Пожалуйста, подумай, тебе не нужно так важничать! Тебе это не идёт!». Она меня этому научила, и помогла мне справиться с моим высокомерием.
В 24 года я был врачом очень любимым моими больными. Я учился у профессора Вальтера Поппельреутера, которого называли «отцом мозгоповрежденных», который был первым, кто добился восстановления больных, имевших ранения и прочие повреждения головного мозга.
Сначала я был при нём ассистентом, а потом стал главным врачом отделения. Это был тяжелый человек, но великолепный врач, жертвовавший собой для своих пациентов. С ним можно было разговаривать откровенно. Сначала он к этому был не готов, но что хорошо, что мне всё же удалось его немного перевоспитать, совсем немножко.
Во всех обстоятельствах моей жизни я приобретал важный опыт. Даже концентрационный лагерь, куда меня отправили нацисты, был для меня школой, школой испытания и воспитания. Она меня учила терпению, не терять мужества и выдерживать, и это меня прочеканило.
Вся моя жизнь была посвящена больным, особенно – бедным больным. Мы имели всегда чудесные отношения. Они несли мне навстречу большое доверие, и это помогало обеим. Так в моей жизни возникали глубокие дружеские отношения. Сначала в Германии, а затем и во всём мире.
Вопрос: «Вы много путешествовали?».
Всегда, когда имелась возможность, я путешествовал.
Почти два года я был врачом на торговом судне. В то время я видел мир по большей части только из портовой перспективы в Египте, Китае, Индии. Однажды в Джакарте я сошел на берег и встретил русского, который был йогом, мудрецом, жившим на горе. Это был старик с белой бородой и добрыми глазами. Он очень обрадовался, что его посетил русский. В чаше у него было много цветных стёклышек, вероятно от разбитых оконных стёкол. Он дал мне несколько, и предложил посмотреть через них. Красный и зелёный, чёрный и голубой – каждый раз тот же самый ландшафт выглядел иначе. Иногда несказанно приятным и дружелюбным, иногда, как огнём озаренным, каждый раз иначе.
Он сказал: «Видишь, таков и человек. Каков он, такими видит он и вещи. Они не красные, и не синие, и не зелёные. Какова его душа, такой видит он жизнь. И, когда его душа даёт ему всё видеть в розовом цвете, или только чёрном, тогда это для него так и есть. Ему нужно просто изменить мышление, и он сможет поменять в себе самом освещение.».
Так же говорит Густав Майеринк в своей книге «Зелёное лицо». Только, когда человек поменяет своё внутреннее освещение, достигает он высшей ступени. Также и это произвело на меня большое впечатление, это очень человеческое, очень ответственный род указания, наставления и познания, что я не пуп земли, вокруг которого всё вертится. Это было для меня очень важной Вестью, которую я храню всю мою жизнь, и надеюсь сохранить до конца жизни.
Позже я купил себе в Байерне чудесный старый крестьянский дом, украсил его антикварными предметами, и был очень счастлив. Там меня посещали многие гости, являвшиеся отовсюду и порой у меня некоторое время жившие. Я с удовольствием и любовью и не без успеха готовил пищу. В Байерне я также очень любил рисовать.
В 1986 году меня там парализовало. Сначала одну ногу, и я подумал, что это «удар». В действительности это была дегенерация позвоночных дисков, которые распадались и срастались. С этого времени я вниз от пупка неподвижный.
Это было очень горькое открытие, так как я привык делать всё сам, кроме очистки дома от пыли пылесосом. Теперь я стал инвалидом. Труднее всего мне было принимать от других людей обслуживание. Теперь я стал нуждаться и в мелких услугах.
«Чем ты это заслужил?», - спрашивал я себя.
Всегда пытался во всём разобраться. Потом подумал: «Милый Бог знает, что я очень гордый. Возможно, Он хочет мою гордость сломить, и показать мне, что я сам-по-себе жить не могу, а всегда для этого нуждаюсь в других людях!».
Я это принял и стал раздумывать: «Что теперь делать? Просто «жить» в постели целью являться не может.». В первую очередь я решил дальше вести приём больных. Не потому, что от этого могло улучшиться состояние здоровья, этого ожидать не приходилось, но я учился жить с моей болезнью. Я свою болезнь установил, и сказал себе: «Я просто вижу через болезнь дальше, и делаю всё, что могу делать хорошо!». Это моей жизни снова придало направленность.
По счастью в Берлине организована служба «телебусов». В своём кресле-коляске я загружаюсь в большое авто и всё в порядке. Таким образом я телесно остался мобильным, и могу при необходимости посещать мероприятия или друзей. Поэтому я снова обрёл возможность читать открытые доклады.
Между тем я ослеп на один глаз, а второй тоже уже наполовину или, даже, на три четверти слепой. Это значит, что я мою почту, которая меня очень радует, к сожалению, читаю с трудом. А отвечать является для меня мученьем, так как я едва вижу, что я пишу.
Со временем я выработал технику: когда строка кончается, я обращаю внимание на пространство следующей, которую узнаю по светлой линии между строк, и там я пишу. Иногда это получается хорошо, но иногда и нет. Несмотря на это я всё снова пытаюсь, и, слава Богу, это можно ещё читать.
Книга является для меня мучением. С большим увеличительным стеклом, в котором практически видно только пару слов, очень тяжело, особенно в постели. Рука, которая держит книгу, устаёт, а та, которая держит лупу, дрожит. Это утомительно, но тем не менее я читаю. В любом случае при условии,
чтобы страницы были небольшие, а книга не тяжелая.
Меня посещают многие друзья и люди, приходящие отовсюду. Каждую субботу по полудни я имею мой круглый стол, я соблюдаю это уже много лет. Я сам готовлю для моих гостей. Моя помощница по дому, Данута, мне помогает, и это доставляет мне много удовольствия. Мы придумываем прекрасные кушанья, частично по древним русским рецептам, иногда мы творим чисто из фантазии. Всегда это бывает вкусно за добрым разговором.
Да, и таким образом моя жизнь остаётся полноценной, как и прежде. Хотя при этом, кроме парализованности, имеются боли, которые нужно выдерживать. Собственно, я удивляюсь, сколько мне несмотря на всё ещё остаётся, и для этого я живу до конца. Я ожидаю, когда я буду призван отсюда туда, где я буду свободен от телесных вещей, и не должен буду страдать. Перед этим у меня нет страха. Всё страшное с течением времени само собой было изношено.
До 75 лет я занимался йогой. Я считаю, что тело благодаря этому получило большую силу сопротивляемости. Является абсолютно необычным, чтобы человек с поперечным миелитом, сидящий ежедневно по 3-4 часа в кресле-коляске и лежащий остальные 20 часов в постели, не имел пролежней.
Чаще всего это случается очень быстро. Это ужасно, так как язвы болезненны и неизлечимы. Я глубоко благодарен судьбе, что от этого избавлен, и отношу это на счёт моих прежних интенсивных упражнений, укрепивших мои тело и дух.
Прежде у меня были очень чувствительные желудок и кишечник. Это также исчезло, и со временем многое благодаря занятиям йогой оздоровилось.
«Вы начали заниматься йогой рано, ещё в детстве?».
Нет, не тогда. Дело было так. Наш дом был всегда полон гостей, которые посещали мою мать. Проезжая с Кавказа, например, как-то у нас остановился Свен Хедин. Приходили писатели, индийские йоги, теософы, антропософы.
Некоторые из них мне объясняли, что такое йога, и показывали, как делаются упражнения. Тогда я начал делать некоторые упражнения. Позже, будучи студентом, примерно с 18 лет я начал сознательно и систематически заниматься.
«Вы этим занимались в студенческие годы?».
Да, я с тех пор всегда занимался.
«Имеется что-то, что вы можете практиковать в постели или на кресле-каталке?».
В этом нет нужды. Знаете ли, это как с любой привычкой. В 70 лет я прекратил делать стойку на голове. Если речь идёт о медитации, дыхательных упражнениях, Крия-йоге – они разучены и их можно, если нужно, делать. Когда у меня сильные боли, я делаю хорошо помогающие аутогенные упражнения. Я посылаю мысли к больному месту, и через некоторое время боль проходит. Бывают дни с сильными болями, а бывают со слабыми. Я совершенно нормально разговариваю с ними, и говорю: «Вы не должны быть моими долгими гостями. Достаточно, что я давно болен. Идите спокойно прочь, и в следующий раз проходите мимо.», - и они уходят, но снова приходят. Пока что я могу их переносить.
За всю свою жизнь я никогда не принимал лекарства, массажи, ванны или курсы лечения. Сейчас это тоже не нужно. Я думаю, что саморегулирование через йогу и медитативные представления действует лучше.
«Советуете ли вы эти методы своим пациентам, к вам приходящим и жалующимся на боли?»
Нет, для этого необходим определенный уровень дисциплины или самодисциплины, а многие люди этого не имеют.
Ведь многие могут вспыхнуть, воспламениться, а через 3-5 недель – обо всём забыть, или найдут другого учителя с другими методиками. Заниматься чем-нибудь долго не всякий может без предварительной подготовки.
Есть действительно некоторые, кто это могут. Но есть и такие, что могут этим только навредить. Я видел людей, которые через неправильное и чрезмерное применение Крия-йоги становились духовно больными или получали апоплексический удар. Я видел много случаев злоупотребления, и потому необычайно осторожен, чтобы это советовать.
Возможно, что некто найдёт опытного и заботливого учителя, тогда пожалуйста. Только нельзя забывать одного. Я родился и рос в прежде очень религиозной стране и религиозной семье. Моя связь с Богом, Ангелами сильная, открытая, почти товарищеская. Это, конечно, не так, что я Им говорю: «Пожалуйста, сделай меня здоровым», - или: «Дай мне то или другое!», - сама нить туда помогает очень сильно.
Я ни о чём не прошу, ничего не требую. Когда мне нечто предложено, я это прохожу, если нет, я благодарен. Связь с высшими силами (властями), добрыми силами была во мне с детства, и остаётся. Всегда и постоянно. Несмотря на русские тюрьмы, КЦ и все трудности, которые я пережил, она остаётся и является для меня бесконечным источником силы.
----
Подписывайтесь, что б не пропустить новые статьи
Полное содержание статей в этом блоге по данной ссылке.
Пост знакомство - обо мне, о том, кто завел этот блог.
#пересказкниг #снемецкогонарусский #переводкниг #владимирлинденберг #философияоглавноем #мыслиобоге #историячеловека #линденберг #челищев #книги #чтопочитать