В. Линденберг "Жизнь наблюдать"
"Я знаю, что это задание" - Мои предки и Я.
Моё рассмотрение жизни начинается с родового дерева, так как каждый из нас в отдельности является всегда лишь частью общего целого. Можно с уверенностью сказать, что кровь наших предков имеет очень большое значение в процессе становления нашей личности и определенно формирует наш образ действий, и этим всю нашу жизнь.
Моя родословная связана с фамильным именем Челищевых. Первое упоминание о них относится к 1237 году, когда Вильгельм фон Люнебург, внук герцога Генриха Льва со своим сыном Карлом перебрались на Русь. Сам Вильгельм был внуком датской королевы Елены и Владимира «Крестителя», короля Дании.
При переходе в русское православное вероисповедание Карл получил при крещении имя Андрей, и обрел прозвище «Чело». Он вместе со своим отцом Вильгельмом под предводительством Великого Князя Александра Невского принимал участие в войнах со шведами, с тевтонским и ливонским орденами. После битвы на Чудском озере Александр Невский даровал ему боярский чин. Он получил в надел для управления город и прилегающую область. Андрей «Чело» основал там боярский род Челищевых.
С тех пор семьи Челищевых в качестве подданных русских Великих Князей, а затем Царей и Императоров жили в различных областях. Они были боярами и занимали посты послов, кравчих, думных дьяков и прочие должности при дворе. Моя семья 700 лет состояла на государевой службе.
Мой отец, Александр Челищев-Красносельский, был композитором и дружил с Рахманиновым. Моя мать воспитывалась в Петербурге. Её отец был юристом в звании статского советника при министре юстиции графе Муравьёве-Апостоле. Она вышла замуж за моего отца Александра Челищева-Красносельского без благословения матери.
Тогда это было не принято и привело к разрыву отношений с матерью и бабушкой. Они аннулировали её брак, так как ей было только 16,5 лет, и она была несовершеннолетней. Чтобы избежать неприятностей, которыми угрожала ей её мать, моя мама согласилась на брак с молодым немцем, преуспевающим промышленником, богатым отпрыском знатного рода из Ремшейда, Карла Линденберга.
Однако, семейная жизнь не была счастливой.
Я родился 16. Мая 1902 года в Москве и рос в пригороде, в селении Гиреево. У меня были брат и сестра. Сначала в браке с Линденбергом мама родила Веру, а несколько позже Павлика. Я был единственным потомком из линии Челищевых-Красносельских и одновременно приёмным сыном Карла Линденберга. Но с братом и сестрой мы росли вместе, и между нами не делалось никакого различия.
Карла Линденберга мы все боялись, в том числе и мама, а по сути любой и каждый. Приходя домой, он кричал, и я только гораздо позже понял, что атмосфера, царившая у нас была типично русской. Мама знала шесть или семь языков и великолепно играла на рояле, но вести хозяйство она не могла. Линденберг, который, как все немцы любил порядок, всё время очень злился.
В 1914 году, после 12 лет супружества, они развелись, так как между ними окончательно наступило отчуждение. Во время концерта, который устроил у себя дома дядя Иван, (наш сосед, дальний родственник, генерал, с которым у нас всех были чудесные отношения) мама снова встретила моего отца «Сашу» (Александра Челищева), и после долгих лет разлуки снова вышла за него замуж.
В феврале 1917 года в России разразилась революция. Сначала все переживали воодушевление, так как верили, что падёт диктатура полиции и политической жандармерии, и наступит свобода и братство. Я помню, как мы, взявшись за руки, по шесть в ряд маршировали по Москве.
Старушка на костылях спросила меня: «Сынок, что случилось, почему все так радуются?», - «Потому, что царь Николай свергнут!», - закричал я. – «Глупцы, вы думаете, что будет лучше? Увидишь, придёт более худшее. Мы более 1000 лет в России под управлением царя жили, и, вот тебе, на. Увидишь, что бывает, когда сапог становится главнее головы!».
Я был возмущён, что она так говорит, но, конечно, она была права. В нашем парке начали вырубать деревья. Один крестьянин взял у нас для своей «музыкальной» дочери рояль. Так как рояль не проходил в дверь, его распилили на части и дочери достались одни лишь клавиши. Все воровали, тащили, что только могли.
Мы покинули наш дом и переехали к бабушке в Москву. Вскоре произошла большевицкая Октябрьская Революция. Вместе с ещё несколькими молодыми людьми мы соорудили из мебели на улицах баррикады, и, вооруженные парой пистолетов дежурили, ожидая нападения. На третий день по Арбату поехали грузовики с революционными солдатами. Они стреляли. Я был ранен в ногу в районе голеностопа, и вынужден был покинуть арену военных действий. Через три или четыре дня они захватили центр города. При обыске у нас дома обнаружили моё ранение, и меня отправили в тюрьму.
Арестованных держали в подвале, там было очень страшно. Затем я предстал перед трибуналом. Всюду красные флаги и красной скатертью покрытый стол.
«Ты стрелял!», - что я мог сказать в своё оправдание? Я был ранен. «Вывести!», - эти люди мгновенно принимали решение. В подвале мы лежали на холодном каменном полу, и слышали выстрелы во дворе, где приводили в исполнение приговоры. Это было ужасно. Никто не смотрел на других, все молча ожидали смерти.
И вот, однажды, был принесён таз со щами, где в воде плавало немного капусты.
Добрая судьба в лице нашего бывшего кучера Александра спасла меня от неминуемого расстрела. Он дал мне уйти. Между тем, перед домом бабушки всюду стояли солдаты, и один меня спросил: «Чего тебе малыш нужно здесь?» - «Я ищу мою бабушку!». - Он ответил: «Все, кто здесь жили, давно эвакуированы, а здесь теперь Пролеткульт! Но, может быть ты голоден?» - «Да!», - тогда он достал хлеб и отломил мне кусок.
В стороне стоял крестьянин в полушубке и делал мне знаки. Я узнал Никифора, управхоза моей бабушки. Он меня оттуда увёл, и мы пришли в дом, в котором в каждой комнате теснились голодные люди. Всюду рыскали крысы, даже на иконах и под кроватью. Ужасно!
Однажды я стоял вместе с Никифором на улице в Уланском переулке. К нам подошел солдат и неуверенно спросил: «Не знаете ли, где тут живёт Владимир Челищев?». Я уже хотел сказать: «Это я!», - но Никифор моментально наступил мне на ногу, и ответил: «Здесь нет никого с таким именем, я живу здесь 40 лет и никогда не слышал такого имени!». Благодаря этому я узнал, что меня ищут. В тот же день он меня переправил к старому генералу, жившему на окраине и продававшему газеты. Там я оказался в безопасности.
Между тем вернулся из киргизской степи, из лагеря военнопленных и штатских немцев, из-за Волги Карл Линденберг. Он привёз мешки с мукой, гречкой и другими продуктами.
Карл хотел уехать в Германию, так как все его заводы были национализированы, и занимался оформлением необходимых бумаг.
Мама спросила его: «Можешь ты взять с собой Володю? Его ищут!». Линденберг пошел вместе со мной к графу Мирбаху, послу Германии, который расспросил меня, заполнил формуляр «возвращения на родину», и вписал: «Вольдемар-Эрнст Линденберг». Мой отчим возразил: «Но он не Эрнст!».
«Вы же сами немец, и знаете, что в Германии принято иметь двойные и более имена!», - и он выдал мне документы на имя Вольдемара-Эрнста Линденберга за номером 1317, который чудесным образом сопровождал меня всю жизнь. В театре или в поезде мне постоянно доставались места 13 или 17, что уже примечательно. Мне было ясно, что я должен убраться из России, чтобы выжить. Мне этого совсем не хотелось, но мама и няня меня убедили.
В загаженном товарном вагоне-«теплушке» для скота мы ехали кружными путями три недели, пока, вконец измотанные, на пределе сил наконец-то не попали в Германию. Сначала жизнь там для меня была подобна смерти. Чужой народ, чужой язык. Если я нечто говорил неправильно, меня тут же высмеивали, что меня очень травмировало. Мне было 16 лет, и я был совершенно одинок, хотя мои соученики относились ко мне вполне сердечно, и пытались облегчить мою судьбу.
Потом я сделал «абитур» (подготовительный курс к высшей школе), и поступил учиться в Боннский Университет. Постепенно я начал привыкать к Германии. Контакт с Карлом Линденбергом был слабый. Вера некоторое время жила с ним, но вскоре вышла замуж.
Мой младший брат и мама окольными путями добрались до Германии. Мама нашла в старой шляпной коробке удостоверение на своё имя с фамилией Линденберг, благодаря которому смогла получить документы для въезда в Германию.
Но ей пришлось пробираться на телеге через болота Белоруссии. Она там чуть не утонула. Были ужасные переживания. Карл несколько раз говорил нам, что они все скорее всего уже погибли от голода, но это было не так. Он скрывал от нас её письма. И вот, однажды она вновь стояла перед нами. Это было невыразимо счастливое переживание, что она снова с нами. Вскоре после этого я начал свою учёбу в Бонне.
Потом пришел нацизм, который нам казался призраком большевизма. Всё, что я пережил в России: грубость, крикливые лозунги, бесчеловечность повторялись в Германии, как зеркальное отражение. Я возненавидел Гитлера и не стеснялся в выражениях, говоря со знакомыми о нём. В качестве врача-психотерапевта я видел людские страдания, делавшие многих людей при нацизме больными, и говорил с ними об этом.
У меня было два великолепных друга, которым я регулярно писал. Одним был Свен Хедин, географ и журналист, шведский исследователь Азии. Я познакомился с ним ещё в детстве, нас связывала дружба с московских времен. Я очень его уважал. Другим был брат мамы, дядя Павел, который юношей в 16 лет за революционную деятельность был арестован и приговорен к смертной казни, но потом «помилован» и сослан в Сибирь. При приключенческих обстоятельствах ему удалось оттуда бежать. Однажды он объявился у моей бабушки в Москве, а с её помощью перебрался в Париж. Там он стал одним из лётчиков у Луиса Блериота, основателя французского самолётостроения.
С дядей Павлом меня связывала, как и со Свеном Хедином взаимная симпатия и крепкая дружба. Обоих я боготворил, и во многих письмах делился своими переживаниями и мыслями по поводу происходящего в нацистской Германии. Хедина я совершенно откровенно спрашивал: «Что же происходит? Вы приходите к Сталину, Вы приходите к Гитлеру, Вы являетесь большевиком?» - «Нет!», - отвечал он мне, - «Я не таковой, но время таково – большевицкое и националистическое. Ты сам видишь, как всплывают на поверхность политические авантюристы, которые загоняют людей в нужду и страдания!». Я писал ему регулярно о том, что происходит в моей жизни, кого схватили, кого повесили и не догадывался, что все мои письма вскрывают и читают.
Полицейский комиссар, дочь которого я наблюдал в связи с её эпилепсией, пришел однажды и спросил, почему я до сих пор не уехал. «Вы же знаете, что вы в опасности, отправляйтесь лучше во Францию или в Англию!». – Мой милый!», - сказал я ему, - «Я уже однажды эмигрировал, это было для меня душевно почти невыносимо. Теперь может происходить, что угодно, я останусь, а там, как судьба решит …». – Через несколько дней пришел другой комиссар, и разговор повторился.
В конце концов, меня арестовали, и, как «врага народа», развратителя молодёжи и враждебного пропагандиста осудили и доставили в концентрационный лагерь Неусуструм в Эмсланде.
Во время процесса я видел в зале много знакомых лиц. Это меня очень сильно огорчило. Я думал: «О, Боже, это же всё мои пациенты, как же это может быть?». - Потом один из них подошел ко мне, и тихонько сказал: «Мы все пришли, чтобы вас утешить и показать вам, что мы за вас.». – Это было чудо. Я был им очень благодарен. А я ведь подумал, что и они все стали нацистами, и сейчас скажут: «Распни его!».
В лагере Неусуструм было пережито много ужасного, и, тем не менее, было также много хорошего. Хотя Елизабет, принцесса Изенбургская не прекращала писать прошения о моём помиловании, я должен был отсидеть свои пять лет.
Когда я осенью 1941 года освободился, сначала я пошел работать в фармацевтику. Только после окончания войны я начал работать в «лесной клинике» в Берлин-Шпандау, где основал отделение для «мозгоповрежденных» (раненых в голову и больных с прочими травмами головного мозга), и заведовал им в качестве главного врача. До этого я учился у профессора Вальтера Поппельреутера в Бонне, которого называли «Отцом мозгоповрежденных», это прозвище перешло на меня.
В 1942 году я женился на графине Долине фон Роедерн. Она была великолепной пианисткой и чудесным скульптором, ваяла изумительные скульптурные портреты. Детство и юность она провела в Англии. Мы были очень счастливы в браке.
Это было время лишений. Чувствовалась большая нехватка врачей. Никто не хотел становиться невропатологом. Даже женщины-врачи были редкостью. Не было инструментов, и, даже, работников с неполным медицинским образованием не хватало. Когда моё отделение для людей с травмами головного мозга закрыли, я возобновил частную практику невролога, чем и занимаюсь по сей день.
Паралич, который разбил меня, когда мне было уже за 85 лет, обусловил новый период моей жизни. Тогда у меня был в Байерне чудесный крестьянский домик, в котором я проводил свои каникулы. Однажды я заметил, что одна нога больше не хочет слушаться, а потом начала и другая, и я понял, что это «поперечный миелит».
Перед этим у меня в течение года были боли в спине. Несмотря ни на что я не бросал свою практику, а также писал книги. Потом стало также ухудшаться зрение. Сейчас один глаз ослеп, другой – совсем ненамного лучше. Кроме того, я плохо слышу. Что меня особенно беспокоит, так это – мучительные боли, сопровождающие «поперечный миелит», судороги в парализованных ногах и произвольные испражнения.
Голова ещё ясная, всё остальное – «капут!». Но, если Господь Бог нас призывает, жить дальше, то нельзя просто сказать: «Делай своё дерьмо один!», - нужно подчиняться.
----
Подписывайтесь, что б не пропустить новые статьи
Полное содержание статей в этом блоге по данной ссылке.
Пост знакомство - обо мне, о том, кто завел этот блог.
#пересказкниг #снемецкогонарусский #переводкниг #владимирлинденберг #философияоглавноем #мыслиобоге #историячеловека #линденберг #челищев #книги #чтопочитать