Мать забрала нас сестрой и уехала к бабушке в деревню. Отец остался. Пил здорово, вот с матерью и расстались. Сестра его ненавидела – повзрослее меня была, я так не смог.
Первый раз сбежал к нему, окончив пятый класс, в начале летних каникул. В рваную «авоську» одежонку кое-какую и электричками через Москву в другой город.
Потом это стало повторяться. Отца любил несмотря ни на что – мальчишка. Через день приезжала мать, привозила мои вещи. Обязательно с отцом ругались. Потом она уезжала, я оставался. Первые дни, а то и недели отец не пил. Это была наша необъявленная договоренность – я у него, отец не пьет. Жили кое-как, но меня это вовсе не угнетало. А летние каникулы длинные, надолго отца не хватало. Если становилось вообще худо, я уезжал к матери. Но и моя обида за предательство отца долго не держалась. Любил я его.
Уезжал не сразу, боролся с его пьянством. Если находил спрятанную бутылку, выливал в раковину прямо перед ним. Отец смотрел скорбно, скрипел зубами, но, ни разу не воспрепятствовал мне, как бы плохо ему не было.
Шли годы, но в каникулы и иногда в выходные я отца навещал. В одно из таких посещений отца я обнаружил значительную закладку – три бутылки портвейна. Хитро придумал отец, но я оказался хитрее.
Мы жили в комнате коммунальной квартиры. Пол – деревянные доски с облупившейся краской. Под досками песок – никакого технического подвала. Многие жильцы первых этажей вырезали в досках квадратное отверстие, сбивали доски в крышку, выкапывали яму – какую кто может, получался подпол. Пробивали песок в сторону улицы, вкладывали асбестовую трубу – отдушину. В таком подполе можно было хранить картошку, которая закупалась осенью на городском рынке, банки с соленьями и прочие нехитрые припасы. Был такой подпол и у нас. Отец его сделал прямо посередине комнаты. Ковров – паласов в те времена не было, люк сиял широкими щелями, из которых зимой заметно дуло холодом. Закрывали люк грубым половиком – мать связала крючком из полосок ткани, когда еще жили вместе.
Когда отец остался один, ничего съестного в подполе не хранилось. Подпол превратился в кладовку для почти ненужного хлама. Как-то в один из моих приездов я сразу обратил внимание на не полностью закрытую крышку подпола. Щель была большая, нога точно провалится. Отец приютил черную кошку по прозвищу Чертушка. Полу бродячая кошка через эту щель попадала в подпол, где душила огромных крыс, всегда живших в подполе, оттуда через трубу – отдушину на улицу.
Заначку в три бутылки портвейна я нашел в подполе. Выливать не стал, что-то изменилось во мне, взрослеющем, рука не поднялась. Бутылки советского разлива запечатывались большими полиэтиленовыми пробками вокруг горлышка. И там же в подполе, я рассовал их по крысиным норам и забил песком. Отцу сказал, что вылил. Отец не поверил, почувствовал, что я вру, начал искать. Он и представить не мог, что переместились они от своего первоначального положения совсем недалеко, искал наверху. Искал три дня, потом успокоился. Прошло несколько лет. Я про бутылки помнил, но как-то не пристрастился к алкоголю. Когда жил с матерью, еще мог себе позволить с друзьями, но вот с отцом – никогда.
А потом меня призвали в армию. На второй год моей службы отцу, как инвалиду Великой Отечественной войны дали квартиру. Переезжая без меня, отец завалил подпол всяким мусором, сверху доверху засыпал песком, забил крышку гвоздями. Из армии я возвращался уже в новую квартиру. И новая же началась жизнь, совсем иная. Я и не вспоминал про свой клад. Но мимо нашего старого дома с отцом иногда проходили. Отец рассказал, что теперь в этом доме другие жильцы. Комнаты переделали, объединив соседние, превратив в настоящие квартиры со своей кухней, со своим туалетом. Теперь там все по-другому.
Сколько лет прошло с тех пор… Более сорока. А клад так и лежит там же, где я его закопал. Три бутылки советского портвейна с большими полиэтиленовыми пробками вокруг горлышка в крысиных норах под толстым слоем песка, под новым полом, под ногами новых жильцов. Сколько им лежать там еще? Да бог их знает!