Мир не линеен. И он не один. Есть параллельные миры. Всё в нашей жизни движется по траектории, понятной кому-то иному. Возможно, что этот иной и прокладывает наши маршруты.
Шли по скользкой тропе к казармам. После Нового года ударили морозы, потом оттепель, а сейчас вот опять морозы. Крещенье, так и должно быть, думал я , шагая за Грибовским в полумраке январского вечера.
- Вот ведь, только три месяца назад прожектора повесили, и на тебе… не горит половина! – Грибовский, подскальзываясь на обледеневших хвойных иголках, обернулся на меня.
- Ну, ничего удивительного… умельцы из хозвзвода, башкир этот… Рахматулин, сразу сказал, что он не обезьяна, по соснам лазить. Опасался за свою молодую башкирскую жизнь. Вот и сделал…хреновину такую. Провода от первых ветров оборвались. Рахматулин свинтил в Вологду и на дембель, а нам вот, тьма вологодская, - я старался говорить оптимистично.
- Ничо, Андроля, нам скоро тоже на дембель. Весна дембельская и здравствуй, Ленинград, а, Андроля? – Грибовский засмеялся.
Да, думал я, скоро это всё закончится. Караулы на зоне, тишина вологодских лесов, унылость и скука казарменных вечеров. Перечитал уже всё, что нашёл в Ленинской комнате. Нашлось не очень много. Три тома из собрания сочинений Чехова, Максим Горький, конечно же, полное собрание Ленина, брошюры в мягких обложках про историю Вологодской области. И, о чудо, трёхтомник Шекспира. Ещё в радость были журнал «Юность», который выписывал замкомандира роты по политработе старший лейтенант Зубко. Читая современную прозу я думал, как стремительно меняется страна и мой город. Наверное, перемены неизбежны, новая политика, гласность и ускорение. Порой думал, что скоро будет что-то такое, эпохальное, значимое. Очень хотелось успеть ко всему этому. Не сидеть посреди вологодской тайги.
Хотя сидением это назвать было сложно. На службу ходили. Тоже не сахар, ИТК-13 особого режима. Сидели люди по второму-третьему разу, за особо тяжкие. Срока по 12-15 лет. С такими статьями сидельцам особо нечего бояться, многие понимали, что риски остаться навсегда на островном покосе под деревянной палкой с номером очень велики. Туберкулёз. Традиционный бич таких зон. Да и вообще, отсутствие профессиональной медицинской помощи. Никто с ними возиться не станет. Так, отвезут в районную больницу, дадут аспирин. Не более того. Поэтому много среди сидельцев было откровенных отморозков, не выходивших месяцами из ШИЗО (Штрафной изолятор).
Мы возвращались с караула. Грибовский был помощником начальника караула, лейтенанта Колобяды. Он шёл впереди бодрой походкой, приминая наледь щегольскими хромовыми сапогами. В прошлом году Колобяда прибыл на службу в конвойный вологодский полк и его, как неженатого и не обременённого бытовыми вопросами, прислали сюда, на «Пятак», как говорили в Вологде, где размещался штаб полка и пять рот.
Вспомнил про дежурство. В карауле я заменял контролёра внутри жилой зоны. Это значит, что выводил на прогулки, три раза сопровождал разносчика с кухни. Бегунка, как его называли. Муторно было выводить на прогулки. Процесс не быстрый. Обязательно вдвоём. Один открывает дверь камеры, за ней дверь из толстых сваренных арматурин, покрашенных серой шаровой краской. Осужденный, услышав, как проворачивается ключ в двери, уже вставал спиной к проёму. Далее команда «Руки в окно». Человек принимал позу в виде буквы «Г» и просовывал в небольшой проём в виде металлической рамы. В обязанности выводящих входило надеть наручники на кисти, потом открыть решётку, вывести осуждённого в коридор. Выходить он должен обязательно согнувшись, лицом в пол. После этого надевается мешок на голову, ну, такой, брезентовый, плотный. Чтобы маршрут движения не запомнил. И, держа его руки запрокинутыми вверх, контролёр должен провести его до прогулочного двора. При заходе во дворик всё в обратной последовательности – мешок снять, наручники расстегнуть. И всё, гуляй, узник. Сам контролёр поднимается по лесенке на периметр вокруг двориков, а их несколько, и смотрит за тем, как проводят время душегубы и насильники.
Проводили они его однообразно. Кто-то, сидя на корточках, курил спрятанные сигареты. Конечно, это было запрещено по распорядку, но мы закрывали на это глаза. Большинство смотрели в небо, на облака, определяя, наверное, движение по сторонам света. Глаза у всех, как я заметил, были пустые. Только в некоторых была видна какая-то мысль, усилие. Встречались глаза страшные, откровенно безумные.
Сегодня я встретился именно с такими глазами. Запомнилось.
Выводили из двадцать третьей камеры Озябкина. Гражданин с несколькими тяжелыми статьями. Точнее, осужденный. Именно так, через «е». Так же, как «кАбура» или «тУбаретка». Такой вот армейский сленг.
По карточке на двери стало понятно, что одна статья за причинение тяжких, вторая за разбой, ещё одна убийство. В принципе, мне говорил старшина Волков, мой контролёр в паре, что этот Озябкин ещё тот кадр. Это так Волков выразился. Получил свои 14 лет за разбой с непредумышленным убийством, на строгой зоне порешил активиста, труп которого сжёг в кочегарке. Ещё 12 лет и на особый режим. Сидит уже восемь, недавно был месяц в штрафном, осталось ещё восемнадцать годков.
Озябкин был тревожный. Это я почувствовал, взяв его за рукав робы, когда мы вели его по коридору. Так оно и было. В ШИЗО этот мужик попал не просто так. После ужина, облизав ложку от водянистого пюре, он попробовал воткнуть её черенком в глаз здоровенному аварцу Хациеву. Подвела точность, попал в переносицу. Началась драка. Хациев, сидевший свои пятнадцать за развращение малолетних, чуть не задушил Озябкина, контролёры влетели вовремя, когда лицо несостоявшегося убийцы начало уже сереть.
В итоге Хациева отселили из камеры и после ШИЗО Озябкин вернулся уже в одиночку. Мне показалось, что этого он и добивался.
Я прохаживался по настилу вокруг прогулочных двориков. В одном было двое, во втором еще двое. Озябкин тусовался один в своём пространстве. Слишком опасен. Ходил по прямоугольнику , припорошенному снегом, в одиночестве.
Я посмотрел на его жилистую сутуловатую фигуру. Длинные руки, как у гориллы, кисти рук большие, привыкшие к физическому труду. Похоже, что из сельской местности, не городской, явно. Да и по лицу было видно. Такой типичный уголовник, как их представляет обыватель. Узкий лоб, глаза, спрятанные под большими надбровными дугами. И рот. Такой жёсткий, беспощадный рот в своём контуре. В общем, не самый милый типаж.
Падал мелкий снег. Крупа, как говорят. Ноги начинали немного мёрзнуть. Подумал, что надо было всё же не шерстяные носки надеть, а портянки намотать. Но, как обычно, решил пофорсить. Перед самим собой, в сапогах же никто не увидит. Просто хоть этим внести разнообразие в армейский образ.
Озябкин ходил вдоль стены, его маршрут напоминал овал. Вдруг он остановился, вскинул голову. Посмотрел на меня.
- Э, зёма, спички есть?
Я вздохнул. По уставу с осужденными нельзя разговаривать и тем более что-либо передавать им. Но уставы пишутся в кабинетах, а здесь зона в глухих вологодских лесах. И люди, смотрящие друг на друга через сваренные арматурные прутья или колючую проволоку.
Я вынул коробок с самолётиком на этикетке. Череповецкая спичечная фабрика. Дизайн этикетки сделан ещё в двадуатых годах, это я узнал ещё в институте, на отделении графического дизайна. Кинул Озябкину коробок.
Тот, ловко поймав спички, присев у стены, достал из-за подкладки ушанки сигарету, прикурил.
Я жестом показа ему, мол, давай коробок обратно. Озябкин понимающе кивнул и бросил мне.
Потом, выпустив клуб дыма, спросил сипло: Что, не пишет Наташка-то? Совсем солдатика забыла?
- Чего-чего? Ты-то откуда… откуда узнал?
Я опешил. Потом подумал, что всё просто, Наташа такое распространённое имя. Он спросил наугад. Угадал, зэчара.
- Давай, не разговаривай. Дыши кислородом.
- Эхма, так я и дышу. Фули не дышать-то, выводят, как собачку на прогулку поссать. В хату придёшь, там будто говна накидали. Воняет.
- Так сами и набздели, а потом и жалуетесь.
- Мда, дышу я, дышу, командир. А что, учится она в медицинском-то своём, всё чикимонтана у неё?
А вот это был уже перебор. Борщить начал Озябкин, как говорили у нас. Откуда он знает? Мне как-то стало не по себе.
Я остановился. Потёр подбородком ворот бушлата. Так, с этим надо закнчивать.
- Ты что тут раскудахтался, а? Давай, шнягу не гони. Кто тебе про меня рассказывал?
Озябкин медленно поднял голову от затоптанного бетонного пола. Я увидел, как зрачок его левого глаза стал превращаться в ярко-жёлтый круг. Миг – и из центра круга выстрелил тонкий жёлтый луч, как от фонарика. Только миг. Этот луч я видел несколько секунд. Был – и раз, пропал.
- Всё, командир, устал я, давай в хату обратно, - Озябкин ощерился коричневыми зубами.
- Слышь, Андрюха, ты как к нашему новенькому… ну этот, Демидов, старшина-сверхсрочник , ну, как он тебе? – со мной поравнялся Саша Грибовский, поправляя автомат на плече.
- Да как… никак… ну, то есть обычный мужик, вологодский…
- Да не, не совсем обычный… странный он, странный! – Грибовский говорил вполголоса и как-то волновался.
- Что, клей БФ пьёт? Так это норма, с водкой перебои.
- Какой клей! Слушай, я тут позавчера, в субботу видел… такое вообще… Ты заметил, что он часто в роте остаётся даже не в своё дежурство? А?
- Да, остаётся… он же чего-то там делает в сарае, забор вон по своей инициативе подправил. Скучно ему. Семья в Шексне, не привёз ещё. Вот он на службе время и проводит. А что, что не так?
- А то! Я выхожу из казармы, думал отлить за углом, ну, чтобы не в сортир идти лишние двадцать метров… Смотрю, Демидов с кем-то разговаривает через забор. Интересно мне стало, с кем это он… я так тихонько встал, смотрю. Думаю, местный кто-то, чего он тут шарится вокруг роты-то… Вот, значица. А Демидов так кивнул кому-то, а потом… потом, бля… по воздуху полетел!
- Чего, Саша? Ты что, бухой был?
- А вот так! То есть не полетел, конечно, как птица… а так вот… оторвался из земли сантиметров на двадцать и поплыл, ну, как будто на канатиках… я, бля, прям рот открыл… ссыкотно так стало!
- И что? Дальше-то что?
- Ну, дальше, через метра три, от так раз и на землю опустился и в сарай пошёл…
Я посмотрел на Грибовского. Не, похоже не прикалывается. Хотя…Грибовский был шутник.
- Эй, воины-чекисты, с какого хера тащимся, как беременные? Шагу, шагу! - лейтенант Колобяда обернулся на нас. Голос был весёлым. Конечно, сейчас он службу сдаст и в общежитие. Сутки законного отдыха. Поедет в Белозерск, к своей Анжеле.