Данная (двойная) статья является авторским* конспектом книги "Мысли" французского математика, физика, литератора и философа Блеза Паскаля (1623-1662).
*Ниже представленные выписки и отрывки - это мои карандашные пометки в книге, это прямые, мною не изменённые цитаты Паскаля, что зацепили лично меня, всколыхнули, что во мне отозвались, и/или те, к которым бы я хотел в будущем вернуться. Данный конспект стоит воспринимать как список отдельных мыслей, афоризмов, цитат; их не стоит читать подряд, связывая в единый текст, для этого лучше прочитать книгу целиком. Части и главы книги, из которых взяты цитаты, указаны.
Общее предуведомление
“Замысел, внутренний порядок и план этого сочинения”
Чувство так же легко развратить, как ум.
И ум, и чувство мы совершенствуем или, напротив того, развращаем, беседуя с людьми. Стало быть, иные беседы нас развращают, иные – совершенствуют. Значит, следует тщательно выбирать собеседников; но это невозможно, если ум и чувство ещё не развиты или не развращены. Вот и получается заколдованный круг, и счастлив тот, кому удаётся выскочить из него.
Существенное следует сочетать с приятным, но и приятное следует черпать в истинном, и только в истинном.
Пусть не корят меня за то, что я не сказал ничего нового: ново само расположение материала; игроки в мяч бьют по одному и тому же мячу, но с неодинаковой меткостью.
“Делай своё дело, не творя несправедливостей.” – Платон.
Кто познал Бога, но не познал всего своего горестного ничтожества, тот впадает в гордыню. Кто познал все своё горестное ничтожество, но не познал Бога, тот впадает в отчаянье. Кто познал Иисуса Христа, тот хранит равновесие, ибо в Нём мы явственно видим и Бога, и наше собственное горестное ничтожество.
Часть первая
“Человек, не познавший Бога”
Познаем самих себя: пусть при этом мы не обретём истину, зато хотя бы наведём порядок в собственной жизни, а для нас это дело насущное.
Глава I. “Место человека в лоне природы: две бесконечности”
Несоразмерность человека. – Вот куда приводит нас познание природы. Если в нём не заложена истина, стало быть, нет истины и в человеке, а если заложена, как тут не преисполниться смирения, хоть в какой-то мере не ощутить своей малости. А поскольку человек просто не может жить, не веря в эту истину, я настоятельно прошу его: прежде чем он углубится в ещё более доскональное изучение природы, пусть хоть раз пристально и не спеша всмотрится в неё, пусть всмотрится и в самого себя и, поняв, как соразмеряется... Пусть человек отдастся созерцанию природы во всём её высоком и неохватном величии, пусть отвратит взоры от ничтожных предметов, его окружающих. Пусть взглянет на ослепительный светоч, как неугасимый факел, озаряющий Вселенную; пусть уразумеет, что Земля – всего лишь точка в сравнении с огромной орбитой, которую описывает это светило; пусть потрясется мыслью, что и сама эта огромная орбита – не более чем еле приметная черточка по отношению к орбитам других светил, текущих по небесному своду. Но так как кругозор наш этим и ограничен, пусть воображение летит за рубежи видимого; оно утомится, далеко не исчерпав природу. Весь зримый мир – лишь едва приметный штрих в необъятном лоне природы. Человеческой мысли не под силу охватить её. Сколько бы мы ни раздвигали пределы наших пространственных представлений, всё равно в сравнении с сущим мы порождаем только атомы. Вселенная – это не имеющая границ сфера, центр её всюду, окружность – нигде. И величайшее из доказательств всемогущества Господня в том, что перед этой мыслью в растерянности застывает наше воображение.
А потом, вновь обратившись к себе, пусть человек сравнит своё существо со всем сущим; пусть почувствует, как он затерян в этом глухом углу Вселенной, и, выглядывая из тесной тюремной камеры, отведенной ему под жилье, – я имею в виду весь зримый мир, – пусть уразумеет, чего стоит вся наша Земля с её державами и городами и, наконец, чего стоит он сам. Человек в бесконечности – что он значит?
Ну, а чтобы предстало ему не меньшее диво, пусть вглядится в одно из мельчайших существ, ведомых людям. Пусть вглядится в крохотное тельце клеща и ещё более крохотные члены этого тельца, пусть представит себе его ножки со всеми суставами, со всеми жилками, кровь, текущую по этим жилкам, соки, её составляющие, капли этих соков, пузырьки газа в этих каплях; пусть и дальше разлагает эти частицы, пока не иссякнет его воображение, и тогда рассмотрим предел, на котором он запнулся. Возможно, он решит, что уж меньшей величины в природе не существует, а я хочу показать ему ещё одну бездну. Хочу ему живописать не только видимую Вселенную, но и безграничность мыслимой природы в пределах одного атома. Пусть он узрит в этом атоме неисчислимые вселенные, и у каждой – свой небосвод, и свои планеты, и своя Земля, и те же соотношения, что и в нашем видимом мире, и на этой Земле – свои животные и, наконец, свои клещи, которых опять-таки можно делить, не зная отдыха и срока, пока не закружится голова от этого второго чуда, столь же поразительного в своей малости, сколь первое – в своей огромности; ибо как не потрястись тем, что наше тело, такое неприметное во Вселенной, являет собой на лоне сущего, вопреки этой своей неприметности истинного колосса, целый мир, вернее, всё сущее в сравнении с небытием, которое так и остаётся непостижимым для нас.
Кто вдумается в это, тот содрогнётся и, представив себе, что материальная оболочка, в которую его заключила природа, удерживается на грани двух бездн – бездны бесконечности и бездны небытия, – исполнится трепета перед подобным чудом, и, сдаётся мне, любознательность сменится изумлением, и самонадеянному исследованию он предпочтет безмолвное созерцание.
“Я буду судить обо всём.”– Демокрит.
Мы всегда и во всём ограничены, и наше положение меж двух крайностей определяет и наши способности. Наши чувства не воспринимают ничего чрезмерного: слишком громкий звук оглушает, слишком яркий свет ослепляет, слишком большие или малые расстояния препятствуют зрению, слишком длинные или короткие рассуждения затемняют понимание, слишком несомненная истина ставит в тупик (я знаю людей, которые так и не взяли в толк, что, если от ноля отнять четыре, в результате получится ноль), основные начала слишком очевидны для нас, слишком острые наслаждения вредят здоровью, слишком часто повторяющиеся музыкальные созвучия неприятны, слишком щедрые благодеяния раздражают – нам хочется отплатить за них с лихвой: beneficia eo usque laeta sunt dum videntur, exsolvi posse; ubi multum antevenere, pro gratia odium redditur (лат. Благодеяния приятны лишь до тех пор, пока есть какая-то возможность их оплатить. Если же они намного превышают эту возможность, наша признательность превращается в ненависть).
Мы не воспринимаем ни крайне сильного холода, ни крайне сильного жара. Чрезмерность неощутима и тем не менее нам враждебна: даже не воспринимая её, мы все равно от неё страдаем. Слишком юный и слишком преклонный возраст держат ум в оковах, равно как слишком большая или малая образованность. Короче говоря, крайности как бы не существуют для нас, а мы не существуем для них: либо они от нас ускользают, либо мы от них.
Таков истинный наш удел. Мы не способны ни к всеобъемлющему знанию, ни к полному неведению. Плывём по безбрежности, не ведая куда, что-то гонит нас, бросает из стороны в сторону. Стоит нам поверить, что обрели опору и укрепились на ней, как она начинает колебаться, уходит из-под ног, а если мы кидаемся ей вдогонку, ускользает от нас, не даёт приблизиться, и этой погоне нет конца. Вокруг нас нет ничего незыблемого. Да, таков наш удел, но он нам соприроден и вместе с тем противен всем нашим склонностям: мы жаждем устойчивости, жаждем обрести наконец твердую почву и воздвигнуть на ней башню, вершиной уходящую в бесконечность, но заложенное нами основание дает трещину, земля разверзается, а в провале – бездна.
Откажемся же от поисков достоверных и незыблемых знаний. Изменчивая видимость будет всегда вводить в обман наш разум; конечное ни в чём не найдет твердой опоры меж двух бесконечностей, которые охватывают его, но ни на шаг не подпускают к себе.
Итак, поскольку всё в мире – причина и следствие, движитель и движимое, непосредственное и опосредствованное, поскольку всё скреплено естественными и неощутимыми узами, соединяющими самые далекие и друг с другом несхожие явления, мне представляется невозможным познание частей вне познания целого, равно как познание целого вне досконального познания частей.
…Та наша часть, которая способна мыслить, не может не принадлежать к области духовного…
Modus quo corporibus adhaerent spiritus comprehendi ab hominibus поп potest, et hoc tamen homo est (лат. Каким образом тело соединяется с духом, человек постичь не в состоянии, а между тем это и есть человек).
Кто слишком молод, тот не способен к здравым суждениям, равно как и тот, кто слишком стар; кто слишком много или слишком мало размышлял над каким-нибудь предметом, тот начинает упрямствовать, слепо стоять на своём; кто выносит приговор своему труду, едва успев его окончить или окончив давным-давно, тот слишком ещё к нему пристрастен или уже безразличен. Точно так же обстоит дело с картинами, если смотреть на них с расстояния слишком большого или малого: существует только одна-единственная правильная точка для обозрения, все остальные слишком отдалены или приближены, расположены слишком высоко или низко. В живописи такую точку помогают найти законы перспективы. Но кто укажет её нам, когда предмет наш – истина или нравственность?
Глава II. “Ничтожество человека. Вводящие в обман могучие силы”
Человек – это вместилище заблуждений, соприродных ему и неистребимых, если на него не снизойдет благодать. Ничто не указует людям пути к истине. Всё вводит в обман.
(По воле случая приходят нам в голову мысли, по воле случая они улетучиваются; никакое искусство не поможет их удержать или приманить.
Как я хотел бы записать её, эту ускользающую мысль, но мне только и остаётся, что записать: она от меня ускользнула...)
Следует изо всех сил стараться хранить молчание, а беседы вести лишь о Боге, ибо в Нём одном истина, и таким путём проникнуться этой истиной.
По самой своей природе себялюбие и вообще человеческое “я” способно любить только себя и печься только о себе. Но как ему быть? Не в его власти исцелить этот возлюбленный предмет от множества недостатков и слабостей: “я” хочет быть великим, но сознаёт, что ничтожно; хочет быть счастливым, но сознаёт, что несчастно; хочет быть совершенным, но сознаёт, что полно несовершенств; хочет вызывать в людях любовь и уважение, но сознаёт, что его недостатки рождают в них лишь негодование и презрение. Этот внутренний раздор рождает в человеке самую несправедливую, самую преступную из всех мыслимых страстей: смертельную ненависть к правде, которая, не сдаваясь, продолжает твердить о его недостатках. Он жаждет уничтожить правду, а увидев, что ему это не под силу, старается её вытравить равно из собственного сознания и из сознания окружающих и прилежно таит свои недостатки от себя и от ближних, ярясь на каждого, кто указывает ему на них или хотя бы их видит.
Противоречие. – Наша гордыня, берущая верх над всем нашим горестным ничтожеством: она либо вообще его утаивает, либо, вынужденная признать, тут же начинает хвалиться способностью признать это ничтожество.
Человек пал и утратил истинное свое место; теперь он беспокойно его ищет – это относится ко всем людям; посмотрим, кому удастся обрести утраченное.
Похвальнее всего те добрые дела, которые совершаются втайне.
Мы нисколько не дорожим нашим настоящим. Только и делаем, что предвкушаем будущее и торопим его словно оно опаздывает, или призываем прошлое и стараемся его вернуть, словно оно слишком рано ушло: исполненные неблагоразумия, блуждаем во времени, нам не принадлежащем, пренебрегая тем единственным, которое нам дано, исполненные тщеты, целиком погружаемся в исчезнувшее, бездумно ускользая от того единственного, которое при нас.
Наша природа такова, что требует непрестанного движения; полный покой означает смерть.
Удел человека: непостоянство, тоска, тревога.
Вне всякого сомнения, человек сотворен для того, чтобы думать: это и его главное достоинство, и главное дело всей жизни, а главный долг – думать, как ему приличествует. Что касается порядка, то начинать следует с размышлений о самом себе, о своем Создателе и о своем конце.
Некогда мы страдали из-за наших пороков, теперь страдаем из-за наших законов.
“За что ты меня убиваешь?” – “Как за что? Друг, да ведь ты живешь на том берегу реки! Живи ты на этом, я и впрямь был бы злодеем, совершил бы неправое дело, если бы убил тебя, но ты живешь по ту сторону, значит, дело мое правое, и я совершил подвиг”.
Глава III. “ Величие человека – в чём оно проявляется”
Величие человека – в его способности мыслить.
Все достоинство человека – в его способности мыслить. Ну, а сами эти мысли, – что о них можно сказать? До чего же они глупы!
Мыслящий тростник. – Наше достоинство – не в овладении пространством, а в умении здраво мыслить. Я ничего не приобретаю, сколько бы ни приобретал земель: с помощью пространства Вселенная охватывает и поглощает меня как некую точку; с помощью мысли я охватываю всю Вселенную.
Платон и Аристотель неизменно представляются нам надутыми буквоедами. А в действительности они были благовоспитанными людьми, любили, подобно многим другим, пошутить с друзьями, а когда развлекались сочинением – один “Законов”, другой “Политики”, – оба писали как бы играючи, потому что сочинительство полагали занятием не слишком почтенным и мудрым, истинную же мудрость видели в умении жить спокойно и просто. За политические писания они брались, как берутся наводить порядок в сумасшедшем доме, и напускали при этом на себя важность только потому, что знали: сумасшедшие, к которым они обращаются, мнят себя королями и императорами. Они становились на точку зрения безумцев, чтобы по возможности безболезненно умерить их безумие.
Следует трудиться, не задумываясь о том, что получится; отправляться в плавание по морям; ходить над пропастью.
Судить о добродетели человека следует не по его порывам, а по будничным делам.
Опасное дело – убедить человека, что он во всём подобен животному, не показав ему одновременно и его величия. Не менее опасно – убедить в величии, умолчав о низменности. Ещё опаснее – не открыть ему глаза на двойственность человеческой натуры. Но поистине благотворно показать обе стороны.
Человек не должен приравнивать себя ни к животным, ни к ангелам, но не должен пребывать и в неведении о двойственной своей природе: пусть он знает об этой своей двойственности.
Пусть человек знает истинную цену себе. Пусть любит себя, ибо в нём заложена способность к добру, но пусть не, проникается любовью к присущей ему низменности. Пусть презирает себя за то, что эта способность остается втуне, но не презирает на этом основании присущую ему способность к добру. Пусть ненавидит себя и пусть любит: он одарён способностью познать истину и стать счастливым; но его познания всегда шатки, всегда неполны.
…Я на стороне того, кто, тяжко стеная, неустанно ищет.
Глава IV. “Заключение: должно искать Бога”
Вопрос о бессмертии души так бесконечно важен, так глубоко нас затрагивает, что быть безразличным к его решению – значит вообще утратить всякое живое чувство.
Разумеется, человек, которого снедают сомнения, глубоко несчастен, но искать на них ответ – наш долг, притом долг неукоснительный, поэтому всякий, кто сомневается, но отказывается искать, не только бесконечно несчастен, но и бесконечно неправеден; ну, а если он вдобавок спокоен и самодоволен, громогласно твердит об этом, даже радуется, даже хвалится, – для столь извращенного существа у меня просто нет названия.
Fascinatio nugacitatis (лат. Ослепление пустяками). – Чтобы страсть не погубила нас, будем вести себя так, словно нам отпущена всего неделя жизни.
Если вы не стремитесь познать истину, с вас и спроса нет.
- Блез Паскаль
Вторая часть.
Автор статьи: Стефан Маньковский