ШКОЛА
ШКОЛА
В 1964 году мы переехали из Малой Пузы в другое село — в Тагаево, куда на должность председателя колхоза перевели нашего отца. В этом году я и пошел в школу, которая носила статус восьмилетней.
Классы в школе были достаточно большие, просторные, во всяком случае, так нам казалось. Школа, оказывается, была перестроена из бревен бывшей церкви, которая до революции возвышалась над селом и находилась на соседней улице.
Сразу после входа в помещении школы шел очень длинный коридор, который упирался в учительскую. Справа располагались классы, причем никаких кабинетов не было. Каждый день в каждом классе из числа учеников назначались дежурные, в обязанности которых было вытирать после каждого урока классную доску, приносить из учительской необходимые учебные пособия, чаще всего плакаты, ходить за мелом и выполнять прочие мелкие поручения учителей.
В каждом классе, в углу, была печка, обитая чёрным листовым железом. Отапливались зимой классы торфом, но только ли торфа не хватало, то ли грели печи плохо, но в классах было всегда холодно. На школьных переменах мы выходили в коридор, благо он был очень длинным и мы бегали по нему, чтобы согреться.
Общей раздевалки в школе не было, вешалки в виде крючков на стенах располагались в углу класса, слева от входа, около печки, но зимой мы практически не раздевались – сидели за партами одетыми, левая рука всегда была в варежке, на правую часто приходилось дышать, чтобы её согреть. Греть приходилось и чернильницы – чернила в них часто замерзали. Писали мы чернильными ручками, и хотя чернильницы - непроливайки уже существовали, мы постоянно ходили с испачканными чернилами пальцами, а некоторые умудрялись испачкать в чернилах и лицо. Чернильными ручками мы писали до 8 – го класса, когда нам разрешили писать шариковыми ручками. Это было для нас величайшим событием. Наконец – то, мы избавились от надоевших чернильниц, от необходимости писать с «нажимом», от клякс в тетрадях.
Парты у нас были самодельные, изготовленные колхозными плотниками. Крышки у парт не поднимались. Столы у нас появились только в восьмом классе.
Спортзала в школе не было, его заменял широкий школьный коридор. Когда на улице было холодно, занятия по физкультуре проходили в нем. Из них я помню только лазание по канату, который подвешивался к потолку школьного коридора.
Зимой в программе были лыжи, которые прикручивались к валенкам ремешками, никаких ботинок и в помине не было. В теплое время года физкультура проводилась своеобразно: мы высыпали на улицу и физрук (он же учитель физики), брал единственный мяч, выходил с ним на улицу и ногой наподдавал его как можно сильнее. После этого мы устанавливали ворота из портфелей и самозабвенно гоняли этот мяч до следующего урока. Урок физкультуры на этом заканчивался.
Столовой в школе тоже не было. До пятого классы мы ходили в школьный буфет, который за неимением отдельного помещения, находился по соседству со школой в помещении сельсовета, который представлял собой обыкновенную бревенчатую избу. На большой перемене мы бежали в буфет, где нам каждому наливали большую кружку сладкого чая с куском белого хлеба. Батонов в селе отродясь не бывало. Впрочем, нам хватало и этого. После четвертого класса эту привилегию отменили, считалось, что ученики уже достаточно взрослые, чтобы потерпеть до обеда у себя дома.
Несмотря на неустроенность, школа успешно функционировала. Уж каким было качество учебного процесса — это другой вопрос. Но главное — учителя подходили к своим обязанностям очень ответственно- отстающих оставляли после уроков и занимались с ними отдельно. Сейчас это выглядит какой — то нелепостью. Причем оставление после уроков считалось для учеников просто каким — то позором.
Учителем физики был Федор Филиппович Лопин, бывший фронтовик, имел кличку «Глоданый» за невероятную худобу, даже, можно сказать, изможденность во внешнем облике. Будучи на фронте контуженным, он не до конца избавился от последствий контузии и очень часто после какой – нибудь очередной каверзы школьных хулиганов выходил из себя, заходился криком и мог сгоряча огреть непослушника металлической линейкой. Физику он преподавал, как выяснилось уже при моей учебе позже - в техникуме, отвратительно, я её не знал совершенно.
Историю преподавал директор школы Алексей Яковлевич Козлов. Это был подтянутый, интеллигентный на вид мужчина небольшого роста. Он не просто ругал двоечников, но высмеивал их довольно язвительно. Ещё он любил вставлять в свою речь «ученые» выражения, вплоть до латинских изречений, поэтому, несмотря на увлеченность предметом, его мало кто понимал и интересовался его предметом.
Русский язык и литературу у нас вела Раиса Григорьевна Янкина. Женщина среднего возраста (впрочем, нам она казалась очень пожилой), коренастая, невысокого роста, она говорила на уроках только о своих предметах, причем очень увлеченно. Мне очень нравилась литература, и сочинения я всегда писал на «отлично». По русскому языку у меня тоже были хорошие и отличные оценки. Многие правила русского языка стараниями Раисы Григорьевны, я помню до сих пор.
Математику у нас преподавал Виктор Михайлович Федюнькин. Он частенько балагурил и шутил с нами на уроках, и мы его просто боготворили. К сожалению, как позже выяснилось, его преподавание математики было не на высоте. Во время первого курса обучения в техникуме это выяснилось очень скоро – я там поначалу нахватал не только троек, но бывали даже двойки. Был он неплохим человеком, спокойным, рассудительным, никогда на нас не кричал и пользовался у нас авторитетом. Помню, один раз, что – то рассказывая нам монотонным голосом, он неожиданно повысил голос, почти выкрикнув: «Кстати!» Весь класс, как один человек, вскочил с мест – нам показалось, что он выкрикнул слово: «Встать!»
Биологию у нас преподавала Анна Александровна Лопина, жена Федора Филипповича. Это была дородная, полная женщина средних лет. Помню один случай: проходили мы как – то по биологии червей. Дело было зимой, и Анна Александровна долго сокрушалась по поводу того, что нельзя нам показать червей вживую и рассмотреть их крохотные ножки, которыми они цепляются за грунт при передвижении – зимой червей взять было негде. Я вспомнил, что у нас в подполе, где хранилась картошка, достаточно тепло и я как – то случайно однажды выкопал там зимой червяка. Я предложил Лопиной принести червяка на следующее занятие. Было видно, что она не очень – то мне поверила, но я дома добросовестно перекопал половину подпола и отрыл двух сонных, еле двигавшихся, но вполне живых дождевых червей. До сих пор помню, как долго и не очень натурально восхищалась мной Анна Александровна: «Юннат, настоящий юннат!» Так называли сокращенно в те годы юных натуралистов.
Химию у нас вела моя мама. Никакой фамильярности в школе я не допускал, обращался к ней, как и все – «Изольда Гавриловна». Она вела с нами очень доверительно и когда её доставали наши хулиганы, она начинала сердиться, причем как – то странно: начинала заикаться и на лице у неё выступали красные пятна. Как ни странно, это производило впечатление на хулиганов, и они утихали на глазах. В старших классах я посещал химический кружок, которым также руководила моя мама. Мы там ставили химические опыты, которые затем показывали своим одноклассникам. Помню, мне достался самый эффектный, который назывался «извержение вулкана»: на стеклянный подносик горкой насыпался какой – то реактив, и спичкой поджигался сверху. Начинал валить дым, и летели искры, как маленькие вулканические бомбы. Смотреть на это было очень интересно. К сожалению дальше этих опытов мой интерес к химии не распространился, эту науку я понять так и не смог, несмотря на все старания мамы и мои собственные.
Немецкий язык вела Лидия Ивановна Минеева. Это была белокурая женщина средних лет. Язык она преподавала без особого «огонька», но кое - что из ее уроков запомнилось. Вскоре после моего окончания школы она куда - то уехала, вроде в Белоруссию. После её отъезда желающих преподавать немецкий язык (преподавания английского вообще не было) не нашлось. По этой причине моя сестра Татьяна вообще обошлась в школе без изучения иностранных языков, что доставило ей впоследствии много неприятностей.
В пятом классе нас приняли в пионеры и меня выбрали (точнее, назначили) председателем совета отряда. Вся школьная жизнь в те времена была идеологизирована, и каждый класс одновременно являлся пионерским отрядом; наш носил имя Валентины Терешковой – первой женщины космонавта. Никакого совета отряда, конечно, не существовало, вернее он существовал, но только на бумаге.
Идеологическая работа, как сказали бы тогда, была явно не на высоте. Кроме формальных пионерских сборов, заключавшихся в том, что мы всем классом очень редко оставались после уроков в классе, и слушали маловразумительные речи старшей пионервожатой, никаких мероприятий не проводилось. Впрочем, пионерские галстуки мы носили каждый день.
Моя обязанность как председателя совета отряда, была единственной – сдавать рапорт председателю совета дружины на торжественных линейках - на общешкольных построениях, которые бывали два раза в год – перед началом учебного года и в его конце. До сих пор помню чувство волнения – нужно было выйти из строя чуть ли не строевым шагом, подойти к председателю совета пионерской дружины, вскинуть руку в пионерском салюте и громко отрапортовать: «Товарищ председатель совета дружины! Отряд имени Валентины Терешковой на торжественную линейку построен! Рапорт сдан!» Председатель совета дружины, а им была дочь учителя математики отвечала: «Рапорт принят!» При этом мы одновременно вскидывали руку в пионерском приветствии – правая рука наискосок лба. После этого я поворачивался и таким же чеканным шагом возвращался в строй – можно было расслабиться.
Как и все пионеры в стране, мы собирали металлолом. Макулатуру не собирали — у колхозников ее попросту не было, газеты выписывали очень немногие. С металлоломом получилось тоже не ахти – к настоящим его залежам на тракторном колхозном дворе, где повсюду были разбросаны ржавые останки сельхозтехники в огромном количестве, нас не подпускали, и мы вынуждены были рыскать по селу в поисках железок. Находили немного, но, тем не менее, во дворе школы вскоре высилась груда железяк. Эта куча долго валялась возле школы, мозоля всем глаза, пока ее погрузили на грузовик и куда — то отвезли.
Но система трудового воспитания работала без сбоев. Каждое лето каждый школьник обязан был отработать на пришкольном участке, который был довольно большим- на нем выращивалась картошка, капуста, морковь и огромное количество цветов. Чтобы местные хулиганы на цветы не покушались, в саду каждую ночь дежурила сторожиха — мать одной из учениц.
Впрочем, на пришкольном участке работали в основном девчонки — пацанам отработка засчитывалась работой в колхозе. В основном, это была догрузка грузовиков подсолнечником и кукурузой. Комбайн косил подсолнечник или кукурузу, конвейер подавал ее наверх и выбрасывал в кузов грузовика. Для того, чтобы наполнить кузов грузовика доверху, пацаны руками растаскивали измельченный подсолнечник или кукурузу по углам кузова, так он полностью наполнялся. На школьной линейке отличившимся работникам торжественно вручали от колхоза подарки — чаще всего это были рубашки.
В школе было несколько кружков — кружок химии, фотодела, в которых я участвовал. Еще я записался по настоянию мамы танцевальный кружок - она всегда восхищалась, когда на школьных праздниках мальчишки с девчонками танцевали украинский гопак. Но у отца эта новость восторга не вызвала, наоборот, он вечером меня жестоко высмеял: танцы, мол, девчоночье дело. Его сарказм так сильно на меня подействовал, что на следующий день я записался в кружок «Умелые руки», а на танцы, естественно, ходить не стал. В кружке «Умелые руки» мы после занятий долго и нудно делали какую – то табуретку, но так и не доделали. Пацан должен, конечно, уметь держать в руках инструмент, но от неумения танцевать я очень долго страдал, особенно в студенческие годы.
Вот выглядел учебный процесс на селе в середине 60 — х годов прошлого века.