Рассказ Бориса Панкова
3
«Здравствуй, дорогой мой Боренька! Сынулька! Радость моя! Ты так необдуманно и дерзко бросил свою маму. Но что поделаешь, я все тебе прощаю. Видно так уж суждено. Вчера был большой воздушный налет на город. Сгорел наш дом. Я чуть не погибла в этом пожаре. Пропали все вещи и твои фотокарточки. Я лишилась последней надежды смотреть в твои милые, лазурные глазки. Прошу тебя, мой мальчик, будь осторожней, береги себя. Ты же знаешь, если что с тобой случится, я не переживу этого».
Круглов споткнулся, ушиб больную ногу, и воспоминания его улетели куда-то в глубину этой тревожной ночи. Он встряхнулся, вздохнул, поднял кверху голову. В небе ясно горели звезды. Серебристое сияние Млечного Пути изогнуто тянулось над ними.
— Гриша, видишь вон те пять звездочек, что в одном замкнутом кольце?
Ларин посмотрел на небо.
— Вижу. Ну и что такого?
— Я их приметил, когда был совсем маленьким. Отец мой был военным и нам часто приходилось переезжать из одного города в другой. И в каждом новом месте я на них всегда любовался. Они и сейчас горят, как у нас на родине. Это созвездие Малой Медведицы... — Круглов опустил голову и глубоко задумался.
К утру беглецы вышли к маленькой заброшенной железнодорожной станции и, забравшись в кусты, зарывшись в палые листья, начали наблюдать. На путях неподвижно растянулся состав. Рядом с ним стояло несколько платформ, нагруженных свеклой. Над крышей красного здания сновали воробьи. За ним виднелись какие-то старые бараки. Кругом было тихо, безлюдно.
— По-моему этот состав уйдет сегодня, — сказал Ларин. — Он уже полностью сформирован.
— Если так, то наше счастье, — ответил Круглов. — Но мне кажется, что он давно здесь стоит.
— Да ... у!.. Этого не может быть, ведь время военное, вагоны нужны.
— У них разве разберешь, что к чему, — недовольно отозвался Круглов и вдруг спросил:
— Гриш, кто у тебя остался дома?
— Эх, Боря, стоит ли об этом! Стоит ли травить душу былым счастьем! Была у меня жена, дети, а сейчас остались одни жалкие воспоминания!..
Скуластое лицо Ларина озабоченно сморщилось. Он на миг замолчал — и, глядя в землю, продолжал:
— Каждый раз, когда вспоминаю родимый край, перед моими глазами встают, как живые, сыновья. Двое у меня их было. Старшему одиннадцатый год пошел, а младшему сравнялось только пять. Бывало, иду с работы, а они встречают у ворот. Ах, как было все прекрасно! Даже не верится, что такое случалось со мной. Кажется на театральной сцене происходило все это... Придется ли увидеть их еще? Живы ли они — не знаю... — Ларин нервно заворочался под листьями. — Так-то вот, братец! Подняло нас, как мусорные бумажки, ураганом войны, да и бросило в грязь. Выберемся ли мы из нее когда-нибудь — неизвестно... Война продлится долго, а силенки наши на исходе.
— Ничего. Вот только бы вырваться из Германии, а там мы — вольные птицы, — проговорил Круглов и, нагнув голову, задумался.
— Вот в этом и главная задача — покинуть эту проклятую землю, — сказал Ларин и замолчал, поправил сырой мох под боком и мечтательно углубился в прошлое.
В памяти возникли картины минувшей довоенной жизни. Он тихим летним вечером бродит за городом, в степи. Склонив свои золотистые стебли, уснул ковыль. Степь, медленно замирая, меняет свой очаровательный вид, окутываясь наступающей тьмой и ароматной прохладой. Григорий смотрит на этот чудесный бесконечный простор, не спеша шагает и с восхищением говорит: — Эх, и велика земля наша! И сколько богатства хранится в ней!
Рядом с ним идет его жена Галя. Она держит в руках букет полевых цветов и, окидывая все вокруг радостным взглядом, ласково добавляет: — Скоро вот здесь вырастут новые города, все изменится, потечет по-другому. Ой, Гриша, как это все интересно! В какое счастливое время мы родились!
Она игриво бьет его по лицу букетом и спрашивает: — О чем ты думаешь сейчас? — Он вместо ответа целует ее прямо в глаза.
Ларин прервал свои воспоминания, ткнулся лицом в мягкую кочку и ему захотелось заплакать, зарыдать как ребенку. Он вырвал зубами пучок влажного мха, выплюнул его, вытер ладонью губы и сказал:
— Я замерз, пойдем в лес, разомнемся немножко.
Когда стемнело, беглецы без труда забрались в четырехосный вагон, нагруженный сахарной свеклой и, усевшись к стенке, притихли. Ночью поезд легко рванулся с моста и, глухо пристукивая, покатил в неизвестном направлении.
— Ну вот, наполовину наши мечты осуществились! — весело сказал Круглов. Он приподнялся и стал смотреть в узкую щель в двери.
— Да, если бы так хотя бы суток двое проехать, — ответил Ларин. — Продуктов теперь нам достаточно, — он поднес бурак ко рту, откусил немного, — в нем содержится сахар, так что с голоду не пропадем.
— А сколько может человек прожить, если будет питаться одними бураками? — спросил Круглов.
— Не знаю, я же не врач. Только долго нам их есть не придется.
— Почему ты так думаешь?
— Да потому, что территория Германии очень маленькая, а состав этот за ее границы не пойдет.
— А может и пойдет, откуда ты знаешь?
— А вот откуда!.. Там дальше все заводы разрушены.
— А может и не все! — не согласился Круглов.
Ларин ничего не ответил и они замолчали.
В грохотание поезда врывался протяжный паровозный свисток. Скрежетали буфера вагонов. Иногда мимо проносились одинокие огоньки и быстро меркли в ночи. Круглов повернул голову, взглянул на друга, тот сидел, согнувшись, в забытьи. Дорог ему был этот ничем не примечательный человек, с которым он столько мучительных дней провел в плену, утешаясь одной надеждой — свободой. И вот им, наконец, удалось осуществить то, о чем мечтали много месяцев подряд.
— Неужели не повезет? — подумал Круглов, подсел к товарищу, устало сжался, пригрелся и задремал. Проснулся он от сильного стука вагонной двери. Лучи карманных фонарей забегали по лицу. Ларин подхватился, бросился в угол. Две черные фигуры злорадно загорланили:
— A-а, с приездом, господа!
Беглецов вытолкнули из вагона. Их окружили четверо рослых мужчин и повели вдоль вагонов, мимо длинной зубчатой стены. Где-то вверху раздавалось беспрерывное гудение. Круглов посмотрел по сторонам и на секунду задержался. Ларин, пригнувшись к нему, прошептал:
— В случае допроса не говори, что мы пленные. Мы — цивильные, понял? Бежали от хозяина...
Шедший рядом высокий немец чиркнул спичкой, прикурил и грубо сказал:
— Тише вы, грязные мешки!
Потом схватил Круглова за руку, всмотрелся и тем же грубым тоном спросил:
— Русские, да?
— Украинцы, — чуть слышно ответил Круглов.
Немец шагнул в сторону, раздавил ногой брошенный окурок. Другой, идущий за ним, остановился, громко выругался:
— Проклятое отродье!
Третий, слева, сбавил шаг и, поворотившись, больно ударил Ларина по затылку.
Беглецов привели к большому дому и втолкнули в светлую, хорошо натопленную комнату. За длинным полированным столом сидели два полицейских, они весело разговаривали и играли в карты. Один из них с рябым красным лицом встал, одернул китель и проговорил нараспев:
— Вот и гости!
Второй, с узкими глазами и широкой, как веник, бородой, лениво потянулся, пошаркал ногой по полу, вытащил из кармана ключи, тряхнул ими, подошел к черной железной двери, открыл ее и коротко, по-собачьи, рявкнул:
— Лос! Аб!
Беглецов втолкнули в темную, грязную камеру. Дверь с грохотом закрылась. Стало совсем темно, только через решетку окна вместе с городским ранним шумом прорывался слабый водянистый свет. От запаха хлорки и сырости перехватывало дыхание. Ларин сел на нары, уперся руками в крайнюю доску:
— Вот и кончился наш путь, Борька! Одно непонятно, как могли учуять эти псы, что мы были в вагоне?
— Ты, кажется, очень сильно кашлял. Вот они и услышали.
— Наверно так оно и было, другой причины нет. — Ларин потрогал себя за грудь, — легкие у меня застужены. Дышать тяжело, как бы не туберкулез? Не знаю, как ты, а я, боюсь, не дотяну до конца войны, чует мое сердце... Эх, да и такая смерть совсем не страшна. Помню, когда меня ранило под Минском, наши-то быстро отступили и один я остался лежать среди трупов. Подымаю голову, смотрю кругом — немцы. Страшно мне стало. Боялся я плена, как огня. Вытащил пистолет из кармана, поднес к виску, ну, думаю, все: «Прощай, родина!» Хочу нажать курок, а рука словно онемела. Не хватает силы воли. Трижды подносил я пистолет к виску, так и не смог застрелиться. А тут немцы начали осматривать трупы. Я притворился убитым, меня впопыхах не заметили. Так и пролежал до темной ночи. А потом ползком с кровавого поля. Взошла луна, видно все кругом как на ладони. Выпь стонет. Как будто она одна за всех матерей убитых оплакивает. Прополз я так шагов двести, смотрю, впереди меня костры горят и около них вертятся какие-то тени. «Немцы», — сообразил я и сразу повернул в сторону, где рос небольшой кустарник. Там немного отдохнул, осмотрелся. Разбитое осколком бедро нестерпимо болело. Нога отнялась совсем. Попробовал встать, но тут же упал. Ну, думаю, чем так мучиться, лучше покончу все одним разом. Снова беру в дрожащую руку пистолет, приставляю к сердцу, закрываю глаза, чувствую, как палец постепенно начинает давить на курок. Стараюсь выбросить все из головы, стараюсь не думать о жизни. И снова не могу. Точно какая-то волшебная сила удерживает меня от самоубийства. Сунул я пистолет в карман, вздохнул, приподнялся. А ночь, как на зло, так красиво и заманчиво сияет, словно горит в серебряных лучах луны. И словно кто-то шепчет мне: «Обожди, Гришка, не умирай! Посмотри, как хорошо кругом. Ведь ты еще так молод. А жизнь коротка и неповторима».
Просим оказать помощь авторскому каналу. Реквизиты карты Сбербанка: 2202 2005 7189 5752
Рекомендуемое пожертвование за одну публикацию – 10 руб.
Продолжение следует.