В комнате пахнет морем
Романтизм и реализм в кино сменяют друг, словно лунные фазы: новолуние, первая четверть, полнолуние, последняя четверть. И снова новолуние. Перемещающийся терминатор диска каждый раз пугает вопросом «А вдруг тоненькому серпу легкоструйных иллюзий больше не суждено заменить обыденность и рационализм?». На смену Эжену Делакруа не придёт Люсия Сарто, после лорда Байрона не родится Эдуард Асадов. Что, если этот рассвет последний? Отечественное кино первой половины двадцатого века было насквозь патриотически-производственным, некогда вдыхать аромат ландышей, когда с неба не сходят свинцовые тучи. Некая отдушина отыскивалась в сказках и детских фильмах, но и здесь проводились четкие параллели: Кащей Бессмертный олицетворял нацизм, а Иван Крестьянский Сын – славный трудовой народ. И беззаветно любить можно было, в первую очередь, Партию. Оттепель наступила в конце пятидесятых – «Дом, в котором я живу», «Дорогой мой человек», «Сверстницы». И, как гимн романтизму, «Алые паруса».
Картина, заново открывшая самой читающей нации рыцаря мечты Александра Грина, на котором, казалось, уже поставили несмываемое клеймо буржуазного декадента и космополита, разумеется, была отшлифована под требования времени. Капитан Грей вызывающе бьёт урядника (ба, Евгений Моргунов, не узнаю Вас в гриме) и прикрывает беглых бунтовщиков. С родителями – богатыми аристократами – юноша решительно порывает. Да и время действия сдвинуто подальше от греха в прошлое. Но тем не менее, феерия смогла остаться феерией. Ключевые слова – Зурбаган, паруса из алого шёлка, чудо, мечта, любовь. Там, где писатель Александр Грин смешивает краски художественных образов, режиссер Александр Птушко насыщает колером каждый дюйм пленки (кстати, съёмка велась двумя параллельными камерами – для разных форматов). И в невиданный доселе советским зрителем мир он смело вводит двух персонажей диковинной в наших широтах внешности – с интеллектуальной красотой Анастасии Вертинской (по Константину Райкину) и мягкой аристократичностью Василия Ланового. Такой же двойной удар ждал впоследствии поклонников кино в следующей картине Вертинской «Человек-амфибия».
И у него получается. Всё на своих местах – вычурность загримированных и костюмированных жителей рыбацкой деревушки, айвазовская лазурь моря, людское неприятие мечтаний и задор физического труда. Подчеркнуто театрализованные мизансцены – прорицание странствующего сказочника, сон в летнем лесу и кульминация – явление на глазах посрамлённых односельчан Грея, увозящего на баркентине с режущими глаз алыми парусами верящую в чудо девушку – гармонично занимают место в уставшем от будничности сознании. Конечно, непривычный к яркому разум потом задаст неизбежные вопросы – сойдутся ли столь непохожие характеры людей, принявших решение соединить души вслепую (капитан знает о девушке лишь то, что она со странностями, правда, местный пьяница уверял, что это не так, а девушка вообще бросилась навстречу незнакомцу). И, главное, чему верить в жизни – журавлю в небе или синице в руках. Ведь, очевидно, не одна женская судьба поломалась после просмотра картины в ожидании принца, которых в жизни мало и на всех их не хватает. Но это будет, и будет ли, потом, а пока стар и млад завороженно смотрит на незабываемую картину – алую стройность парусника в обрамлении волн ласкового моря. Недаром этот образ рассыпался во времени и пространстве спектаклями и балетом, песнями и скульптурами, и даже перформансом для выпускников.
Два полюса бытия человеческого: холодный рационализм действительности и яркие, часто несбыточные мечтания, всегда будут рядом, сменяя и иногда переплетаясь друг с другом. Такая уж наша дуалистическая натура – отрываться от поверхности земли и подспудно нащупывать её для подстраховки. Фильм Птушко стал ярким мазком по монохрому соцреализма. И не одна тысяча людей, марширующая в ногу на митингах, начала с этой ноги сбиваться. Так в чем же сила, брат? В монолите правильных идей или наивной жажде чуда? Кто-то поверит Манифесту, а кто-то багряному отражению в воде. Инициация может и не состояться, но в сны иногда будет заглядывать теплый луч неосознанной грёзы. И уже только это ставит картину на особую полку.