Дни в Пещерной стае потекли быстро. Болезненная моя сонливость через пару дней ушла, а вместо неё меня захлестнули невиданный прилив сил и обострение всех органов чувств, почти до звериных.
Мир вокруг преображался вместе со мной и воспринимался теперь совсем иначе. Слышала топот ног на главной площади, находясь в нашей пещере, различала парящую птицу в вышине, как будто она машет крыльями в паре метров от меня. Тело иногда не слушалось и делало слишком резкие и стремительные движения, на которые раньше было не способно. Ночь для меня ожила, наполняясь очертаниями, которые никогда бы не разглядела ещё несколько дней назад, аромат наваристого мясного бульона тут же наполнял рот слюной, а вот вкус лесных ягод, которые раньше любила, вдруг стал совершенно безразличен.
И самое главное – запахи. Это был какой-то совершенно новый, неизвестный мне мир ароматов. Пахло вокруг всё: шкуры нашего ложа, белёные стены пещеры, лавки на главной поляне, деревья, камни, ручей. У всего был свой отличительный запах, пробирающий до мурашек и позволяющий ориентироваться в пространстве, даже если закроешь глаза. Различала студёный аромат воды, маслянистый и рыхлый – чёрной земли под ногами и терпкий, удушающе чувственный – своего волка, пары, отца моего ребёнка, который и был причиной этих изменений.
"Это хорошо, что ты меняешься, лиса. Значит, он приживается!" – шептал мне Рейн по ночам, сжимая в своих объятиях. Крепких, как никогда раньше.
Первое время, он, правда, боялся лишний раз меня трогать, опасаясь навредить, спровоцировать выкидыш, знал, что моя проблема была, именно, в этом – что раньше не могла доносить, само же зачатие не являлось чем-то удивительным. Но об этом не знали остальные волки. Обычно в концлагерь присылали девушек, не способных зачать, поэтому то, что я понесла, стало и местным чудом – дуновением ветерка надежды, и одновременно – неиссякаемым источником вдохновения для различных подтруниваний над Рейном.
"Эй, да ты у нас снайпер, а не пилот! – весело рычали они во время общих ужинов на большой поляне, – Так метко пальнул, что бесплодная залетела!"
Рейнхард на это только скалился, криво улыбаясь, но обычно не отвечал ничего. Понимал, что за всеми этими скабрезными шутками скрывается тихая зависть. Волки в тайге были лишены возможности продолжить род, звери внутри них рычали, чувствуя чужую оплодотворённую самку, хотели так же. И только мысль, что мне, всё равно, не выжить, останавливала их от явной агрессии ко мне и моей паре.
Так и протекали мои будни в долине Пещерной стаи в ожидании обряда, отравленные поровну страстью, обречённостью и надеждой. Каждое утро на пеньке у нашего ложа меня ждали свежий букет полевых цветов от Рейна и витаминный настой плодов шиповника от Тора. И были у меня ещё две отдушины, украшавшие те дни.
Первая касалась вождя Тора. После той ночи, когда чужаки устроили пожар, напав на стаю, он, впечатлённый тем, как я, неожиданно для себя самой, дала отпор, велел выковать для меня два лёгких топорика. И каждый день теперь по утрам учил меня обращаться с оружием: метать ножи, стрелять из лука и арбалета, махать топорами. Это были короткие уроки, наполненные лишь моим частным дыханием и звуками ударяющегося о бревно топора, рассекающей воздух стрелы, протыкающего чучело кинжала. Тор со мной не разговаривал особо, на вопросы отвечал неохотно и односложно, лишь внимательно следил, чтобы правильно держала древко, резче делала замах, сильнее натягивала тетиву. Но, всё равно, внимание вождя мне жутко льстило, а его скупые воспоминания о матери, брошенные между делом, заставляли сердце биться чаще.
А ещё были ночи с Рейном. Чёрные, горько-сладкие, наполненные жаром обнимающего меня тела и тихими разговорами обо всём. Этих разговоров я теперь ждала даже больше, чем физической близости с моим волком. Это, вообще, было для меня какое-то чудо – он со мной заговорил. По-настоящему, открыто, выкладывая всё о себе и спрашивая всё обо мне. Мне кажется, до этого я никому так много о себе не рассказывала. Да и кому? Никто до этого мной особо и не интересовался! Тем сильнее пьянило его искреннее любопытство. Хотя, конечно, чаще Рейн удовлетворял моё. Оказалось, он столько всего знал, видел, умел, хотя и был ещё молод, всего на семь лет старше меня. Иногда мне даже было неловко рядом с ним, но, одновременно до щемящего чувства, радостно, что всё-таки он только мой.
Самый наш интимный и по ощущениям тяжёлый разговор состоялся на исходе второй недели игры. Была уже глубокая ночь, огонь догорал в очаге, потрескивая затухающими углями, ветер трепал желтеющие листья за окном, и я, уткнувшись в подмышку своего засыпающего волка, решилась всё-таки спросить то, что давно мучило меня.
– Когда мы были с тобой в лесной хижине, однажды залезла в сундук и нашла там три рюкзака…
Рейн не пошевелился, но дыхание его замерло, и мышцы окаменели. Молча, ждёт, что скажу дальше. Сглотнула, набираясь храбрости, чтобы продолжить.
– Они ведь тоже… – мой голос дрогнул, – твои были, да? Расскажи! Хочу… Должна знать!
– Эти истории не похожи на сказку перед сном, лиса, – Рейн рассеянно проводит ладонью по моим волосам, а потом обнимает за плечи, удобнее устраивая на своей груди, – Ты ведь понимаешь, что конец один?
– Понимаю… Но хочу знать, как это было…