Известно, что Николай II, как и его супруга, Александра Фёдоровна, вёл дневник (с той разницей, что дневник его жены был более духовным, чем бытовым). Почему это важно? Потому, что дневник исторической личности раскрывает её с человеческой точки зрения, помогает понять мотив тех или иных действий. Сегодня почитаем и разберём наиболее интересные (оценка, впрочем, субъективна) записи государя Николая II.
Свой дневник он начинает вести с 1882 года, то есть ещё с 14-летнего возраста. Нынче 51 тетрадь с записями с 1882 по 1918 год хранится в государственном архиве.
Обратимся прежде к жизни Николая II до его становления императором. Здесь в глаза сразу бросается то, что пока ещё наследник Российского престола очень часто упоминает Аликс, то есть свою будущую жену, Александру Фёдоровну.
21-го сентября 1894, среда: «...Грущу ужасно, что писем нет от моей Аликс.»
23-го сентября 1894, пятница: «...Наконец получил три письма за раз от моей дорогой Аликс! Это было для меня радостным событием дня!»
24-го сентября 1894, суббота: «...Писал и получил два слезных письма от моей дорогой Аликс, по поводу отмены моего приезда к ней!»
25-го сентября 1894, воскресенье: «...Получил три чудных письма от моей ненаглядной милой Аликс!»
И так практически каждый день продолжается упоминание о письмах, зато второго октября возникает некоторое разнообразие — вместо обыкновенного письма ещё и милый презент!
2-го октября 1894, воскресенье: «...Янышев и Лейден прибыли из-за границы; первый привез мне от моей Аликс подушку и книжку с выписанными стихами! После обеда от нее пришло два милых письма.»
А вот пятого октября будущий государь получил такое радостное известие:
5-го октября 1894, среда: «Вчера поздно вечером пришла почта и привезла с собою два письма от Аликс! Был ясный день, но с гор дул очень свежий ветер — вроде боры! После breakfast’a, за которым был и Папа, пошел гулять с Мама. Она мне прочла длинное письмо т. Аликс. После завтрака отправились верхом на Чаир, проехали к чайному домику и вернулись к 4 ч. к себе. Папа и Мама позволили мне выписать мою дорогую Аликс из Дармштадта сюда — ее привезут Элла и д. Сергей! Я несказанно был тронут их любовью и желанием увидеть ее! Какое счастье снова так неожиданно встретиться — грустно только, что при таких обстоятельствах.»
Что это за обстоятельства? Болезнь отца Николая, Александра III, который скоро умрёт от этой самой болезни — нефрита.
А вот восьмого числа радость цесаревича умножилась следующим обстоятельством:
8-го октября 1894, суббота: «...Получил чудную телеграмму от милой дорогой Аликс уже из России — о том, что она желала бы миропомазаться по приезде — это меня тронуло и поразило до того, что я ничего долго сообразить не мог!..»
То есть будущая императрица написала Николаю о своём желании принять православие (на тот момент она ещё формально была лютеранкой, однако из её дневника видно, что в итоге она стала достаточно ревностной православной христианкой). 10 же числа Александра Фёдоровна приезжает, и Николай II делает заметки о времени, проведённым с ней:
10-го октября 1894, понедельник: «Боже мой! Какая радость встретиться с ней на родине и иметь близко от себя — половина забот и скорби как будто спала с плеч...»
11-го октября 1894, вторник: «...Не могу нарадоваться ее присутствию среди нас! Гулял с нею и занимался бумагами в ее комнате, пока она работала...»
12-го октября 1894, среда: «...Не могу прийти в себя от радости видеть ее среди нас — ее присутствие дает мне столько бодрости и спокойствия!..»
Интересно обратить внимание не только на чувства цесаревича, но на то, чем они с Александрой Фёдоровной занимались:
13-го октября 1894, четверг: «...После чаю сидел у моей дорогой Аликс; помогал ей вышивать воздухи для св. Даров в день, когда она будет причащаться в первый раз...»
Для Николая важно первое причастие невесты, важно это и для неё самой. Есть за этот день ещё одна интересная заметка:
«...Папа спал в своей уборной!»
16-го октября 1894, воскресенье: «...В 11 час. пошли к обедне — молился вместе с Аликс...»
17-го октября 1894, понедельник: «Утром Папа причастился св. Тайн у отца Иоанна. От волнения он себя чувствовал слабым, кроме того он ночью мало спал. В 11 час. пошли к панихиде и молебну по случаю годовщины крушения...»
Здесь, помимо духовной составляющей дня, стоит обратить внимание на то, что день крушения императорского поезда (1888 года) в семье не забывался и по этому случаю служили молебен. В тот день вся императорская семья могла погибнуть, поэтому совсем не удивительно, что этот день занимал важное место в семейной памяти.
Как искренне религиозного человека Николая раскрывает запись от восемнадцатого октября:
18-го октября 1894, вторник: «...Вечером казалось, что милый Папа чувствует себя бодрее — но слабость страшная! Одно упование и надежда на Милосердного Господа: да будет воля Его святая!»
А через два дня...
20-го октября 1894, четверг: «Боже мой, Боже мой, что за день! Господь отозвал к себе нашего обожаемого дорогого горячо любимого Папа. Голова кругом идет, верить не хочется — кажется до того неправдоподобным ужасная действительность. Все утро мы провели наверху около него! Дыхание его было затруднено, требовалось все время давать ему вдыхать кислород. Около половины 3 он причастился св. Тайн; вскоре начались легкие судороги… и конец быстро настал! О. Иоанн больше часу стоял у его изголовья и держал за голову. Эта была смерть святого! Господи, помоги нам в эти тяжелые дни! Бедная дорогая Мама!..»
Александр III умер. Это значило то, что теперь править страной придётся Николаю. Подводя итог беззаботной юности государя, длившейся до сего момента, можно сказать, что он совершенно искренне и горячо любил Александру Фёдоровну (что не такое частое явление в семье Романовых, исходя из того, что у большинства императоров имели место интриги на стороне). Часто упоминается и отец Николая, описывается болезнь императора даже до последних мгновений. Хорошо видно роль православия в жизни цесаревича, отношение к церковным таинствам и самому Богу.
В том же дневнике мы находим реакцию Николая II (уже императора) на ходынскую трагедию, произошедшую 18 мая 1896 года, спустя четыре дня после коронации Николая. Причём реакция эта довольна странная:
18-го мая 1897, суббота: «До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки и тут произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном “народном празднике”. Собственно там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и “Славься”. Переехали к Петровскому, где у ворот приняли несколько депутаций и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь, а потом и собравшимся предводителям двор. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello (Монтебелло Луи-Густав — французский посол в России). Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч.»
То есть с одной стороны, государь пишет, что после произошедшей трагедии он чувствовал себя отвратительно, но при этом все праздничные торжества были продолжены, будто ничего не произошло. Здесь имеет смысл обратиться к другим воспоминаниям, например, великой княгини Ксении, сестры государя:
«...поехали на бал к Montebello (в доме Шереметевых). Конечно, мы были расстроены и совсем не в подобающем расположении духа! Ники и Аликс хотели уехать через полчаса, но милые дядюшки (Сергей и Владимир) умоляли их остаться, сказав, что это только сентиментальность...»
Согласной этой дневниковой записи, Николай и Александра Фёдоровна если и хотели уехать, то всё же остались под давлением августейшего общества. Не смотря на досадность этого свидетельства, оно ценно для нас как раскрытие ещё одной грани государя: он был человеком мягким, легко поддававшимся на уговоры.
Любопытны иные мысли Николая II о некоторых событиях, например, о начале революции 1905 года:
9-го января 1905, воскресенье: «Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!..»
Опять же, реакция довольно двойственная: с одной стороны, император прямо говорит о своём сожалении, с другой стороны, ранее он совершенно спокойно пишет об усилении гарнизона и о забастовках на фабриках, будто это нечто естественное.
Любопытны записи, которые Николай делал за несколько дней до начала Первой Мировой войны:
12-го июля 1914, суббота: «В четверг вечером Австрия предъявила Сербии ультиматум с требованиями, из которых 8 неприемлемы для независимого государства. Срок его истек сегодня в 6 час. дня. Очевидно, разговоры у нас везде только об этом...»
Тоже весьма спокойно, никто ещё не мог предположить о том, беда каких масштабов надвигается.
19-го июля 1914, суббота: «...В 6 1/2 поехали ко всенощной. По возвращении оттуда узнали, что Германия нам объявила войну. Обедали: Ольга А[лександровна], Дмитрий и Иоанн (деж.).»
Как бы невзначай замечено, что началась война. 23 же числа Николай упоминает о включении в войну иных держав:
23-го июля 1914, среда: «Утром узнал добрую весть: Англия объявила воину Германии за то, что последняя напала на Францию и самым бесцеремонным образом нарушила нейтралитет Люксембурга и Бельгии.Лучшим образом с внешней стороны для нас кампания не могла начаться...»
Но пожалуй, самыми интересными являются записи 1917 и 1918 годов, во время потрясений.
23-го февраля 1917, четверг: «Проснулся в Смоленске в 9 1/2 час. Было холодно, ясно и ветрено. Читал всё свободное время франц. [узскую] книгу о завоевании Галлии Юлием Цезарем. Приехал в Могилёв в 3 ч. Был встречен ген. Алексеевым и штабом. Провёл час времени с ним. Пусто показалось в доме без Алексея. Обедал со всеми иностранцами и нашими. Вечером писал и пил общий чай.»
Всё верно! Государь ещё даже не знает, что произошло! На следующий день о происходящем в столице тоже ни единого слова, как и двадцать пятого и двадцать шестого числа. Только двадцать седьмого февраля до Николая доходят известия о произошедшем.
27-го февраля 1917, понедельник: «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Был недолго у доклада. Днём сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Ц.[арское] С.[ело] поскорее и в час ночи перебрался в поезд.»
Затем Николай каждый день пишет заметки о безуспешных попытках добраться до Царского Села, а потом...
2-го марта 1917, четверг: «Утром пришёл Рузский и прочёл свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется соц[иал]-дем[ократическая] партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 21/2 ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с кот[орыми] я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!»
Когда после отречения беспорядки стихают, что Николай отмечает в дневнике, он также пишет о том, что хочет, чтобы в духе утихания волнений всё и продолжалось (на тот момент, когда он уже потерял трон, а Михаил, его брат, отрёкся вслед за ним, что говорит о том, что Николай действительно не держался за личную власть, а желал блага для России, при всём своём своеобразном понимании этого блага). Тем не менее, дальнейшие записи довольно скорбные:
8-го марта 1917, среда: «Последний день в Могилёве. В 10 ч. подписал прощальный приказ по армиям. В 101/2 ч. пошёл в дом дежурства, где простился с со всеми чинами штаба и управлений. Дома прощался с офицерами и казаками конвоя и Сводного полка — сердце у меня чуть не разорвалось! В 12 час. приехал к мам’a в вагон, позавтракал с ней и её свитой и остался сидеть с ней до 41/2 час. Простился с ней, Сандро, Сергеем, Борисом и Алеком. Бедного Нилова не пустили со мною. В 4.45 уехал из Могилёва, трогательная толпа людей провожала. 4 члена Думы сопутствуют в моем поезде! Поехал на Оршу и Витебск. Погода морозная и ветреная. Тяжело, больно и тоскливо.»
Затем ссылка, сначала Тобольск, а затем Екатеринбург. Далее упоминания о комендантах, о переживаниях за Россию. Даже спустя столько лет, при всех событиях, происходящих вокруг, Николай вспоминает своего отца:
26 февраля 1917, понедельник: «День рождения дорогого пап’a. Было холодно и метель на дворе. Тем не менее, я с детьми работал усердно с дровами. Три молодых стрелка с Орловым хорошо помогали мне переносить дрова в сарай.»
Так прошёл год с отречения, и вот, как эту дату он отметил в дневнике:
2-го марта 1918, пятница: «Вспоминаются эти дни в прошлом году в Пскове и в поезде! Сколько ещё времени будет наша несчастная родина терзаема и раздираема внешними и внутренними врагами? Кажется иногда, что дольше терпеть нет сил, даже не знаешь, на что надеяться, чего желать? А всё-таки никто, как Бог! Да будет воля Его святая!»
Здесь мы вновь видим обращение государя к Богу и его сугубую надежду на Божий промысел, которую он имел до последних своих дней.
Очень хорошо поразмышлять над этими записями, составить определённый потрет государя, портрет сугубо человеческий, личностный, нежели историко-политический, портрет живой, со слабостями (которые дорого обходятся всякому правителю) и сильными сторонами. Довольно важно то, что о человеке писали и говорили современники, но возможно ещё важнее то, что сам он писал не о себе, а об окружающих вещах, не для отчётов, а для раскрытия собственной души.