«У нас с тобой не терапия. Я не твой психолог, ты – не мой клиент», - повторял я несколько раз моему хорошему знакомому (другу практически!), которого здесь я обозначу, как А.
Когда у А. произошла проблема – капитальная, серьёзная такая проверка на прочность – он сказал, что ему нужна помощь. И ещё он тихо добавил, что подсознательно знал: помощь нужна была и раньше. Я порекомендовал ему дружелюбную девушку-психолога, которую знаю просто, как жизнерадостного человека. А. сходил к ней морозным февральским полднем, а потом как-то неуверенно мне описал неудовлетворенность от ознакомительного сеанса. Мол, кабинет в каком-то полуподвальном помещении, психолог улыбается и успокаивает невпопад – «чего вы расстраиваетесь, вон – солнышко светит, снег искрится». Выяснилось, что А. сформулировал на этом сеансе неточный запрос. Сказал, что у него переоценка жизненных ориентиров после болезни. На самом деле, переоценка у него и впрямь была. Но это вторично. И до нее психолог бы докопалась, и размотала бы длинный (длина – 34 года) и страшный клубок его психотравмы, если б А. пришел и сказал с порога: «я умирал в больнице, меня навещали все, кроме родителей. Мама в это время кинулась продавать квартиру, в которой я был прописан и до недавнего времени жил».
…Родители-шизофреники – это очень страшно. Они могут не стоять на учете в ПНД, могут с пеной у рта (в прямом, кстати, смысле) отстаивать свою нормальность или даже положительную исключительность, но их детям от этого не лучше. Детство детей шизофреников лишено психологической базы для становления благополучного человека: у них нет ни чувства безопасности, ни безусловного принятия, ни опоры. Они подсознательно понимают неадекватность родительского поведения, но все равно копируют их социальную стратегию. Часто из-за этого дети шизофреников становятся аутсайдерами и подвергаются буллингу. Их жизнь – круглосуточный кошмар, и дома, и в школе.
А. через это проходил, но, слава Богу, с юности начал выкарабкиваться. Он стал социализироваться – друзья, девушки, хобби. Даже и отношения с родителями начали налаживаться, хотя в оценке мамы и папы обострились противоречия. Более того, А. стал выделять конкретные черты в их поведении, из-за которых все его детство прошло в скандалах, в крушении скудной мебели и утвари, ночным скитаниям по материнским знакомым.
Отец А. не реализовался. Он когда-то был первым парнем на деревне – играл на свадьбах на баяне или гитаре, впахивал каждое лето на посевной и зашибал серьезные деньги, отлично учился и сам поступил в университет (это и в советские годы было трудно). «Но нужно было кормить семью – жену, ребенка… И я на себя положил. Всего себя вам отдал», - говорил он зло сыну. Мать, напротив, считала, что добилась высот: вышла из неблагополучной семьи, получила красный диплом и стала работать в музучилище. Отступление по поводу неблагополучных семей: дедушка А. по маме стоял на учете в ПНД. Дедушка А. по папе нигде не стоял на учете, но только одним обычным утром вышел в сени и остался там в петле. Но, как бы то ни было, обе семьи, после лихой свадьбы (вначале в отцовской деревне, а потом в заводской столовке, по месту работы материнских родителей), сделали молодым в складчину сказочный подарок: 1200 рублей на кооперативную квартиру в пятиэтажке-новостройке.
Папа и мама скандалили всегда. Отец спал до обеда в их кооперативной «однушке», потом поедал все немногое из холодильника, уходил, возвращался глубокой ночью. Ночь через две, как по графику, он устраивал лютый дебош. Все сводилось к одному: жена живет не так, ее работа – хрень, интересы – жалки, и она – пустая тварь. Мать собирала А. и они шли к каким-нибудь ее знакомым. Те, уже привыкшие, сонно стелили им на диванах и раскладывающихся креслах и пытались уйти досыпать. Но мать старалась успеть рассказать им о своих страданиях, описать в красках скотину-мужа. С утра А. шел в школу, потом возвращался в их перегарную квартиру, где отсыпался отец. Иногда тот приходил не за полночь, а вечером, и у них с матерью была приторная идиллия. Что с отцом, что со знакомыми мать всегда либо натужно смеялась, либо покровительственно улыбалась, манерничала, и была щедра на мимику. У нее на все и на всех было готовое мнение, она без исключения каждого награждала своей оценкой.
«Вот это все – фальшь, манерность, ярлыки и попытку бесконечного доказательства того, что у других – плохо, и только у меня – как надо, я переносил на окружающих. Наверное, от меня все быстро уставали», - вспоминал А.
…Если отец был трезвым, после часа-полутора любезностей, мать внезапно реагировала на какое-то сказанное им слово (на первый взгляд, нейтральное) и взрывалась. Начинался долгий скандал, который завершался тем же: сбором в ночи и походом на ночлег к знакомым. За годы это стало районной легендой.
Мать могла взорваться и из-за какой-то не предвещавшей беды фразы А., после чего сыну объявлялся молчаливый бойкот – многодневный, мучительный, сопровождавшийся полными ненависти материнскими взглядами. Раз в квартал было и того хуже: мать перед тем, как на несколько дней обидеться, вскакивала и… убегала привычно на ночевку к знакомым. А. оставался с агрессивным пьяным отцом один. Он начинал понимать, что все эти выпады – чудовищные и бессмысленные манипуляции.
«Я сейчас вообще не могу понять, что можно пытаться вот так доказать ребенку», - пожимал плечами он, когда мы с ним разговаривали, сидя на его разобранном диване. Просто беседа у больного друга. Я старался подчеркнуть, что не провожу с ним психологическую сессию.
«Мы же не последние люди в городе. После школы ты обязательно поступишь в институт. Мне и декан говорил, что уж для меня-то это точно устроят», - говорила мама, чтобы А. точно мог понять: поступить он сможет только благодаря ей. Правда, речь шла о декане факультета библиотечного дела, но родители говорили, что неважно, где получать диплом – сына всё равно пристроят на работу. К матери, в музучилище, например.
На самом деле, все люди разные. И дети шизофреников – тоже разные. Есть те, кто из-под этой плиты выбраться не может. Есть те, кому ее удалось переломить. А. выбрался из-под нее в несколько этапов. Во-первых, когда он поступил на пресловутый факультет библиотечного дела, откуда-то появилось ощущение свободы. Нет, он все еще жил в родительской «однушке», но выяснилось, что он во многом интересный парень. Он перезнакомился с кучей разных людей и, хоть и чувствовал себя неуютно при долгом общении, судорожно пытаясь найти баланс между доброжелательностью и попытками доказать, что он – лучший, все же мог иногда от души повеселиться. А еще возникли неожиданные творческие хобби. Он быстро между делом набрасывал комиксы в тетрадках, или писал «треш-реалистичные пьесы» - и все на злобу дня – про свои компании, про загулы, про девушек и про дешевое пиво в баклашках. Все это пользовалось популярностью у друзей и подруг, но периодически найденные тетради родителями снисходительно с улыбочками обесценивались на импровизированных семейных советах.
А. понимал, что вся его семья неправильная, и он попробовал сделать семью «правильную». Просто выбрал одногруппницу посимпатичнее (а парнем в группе он был единственным), и её «склеил». Она ещё оказалась вдобавок городской – единственной дочкой и внучкой. Бабушка ее на волне всеобщей радости съехала к родителям, освободив для молодых отдельное жилье. Выдохнуть бы А. облегченно, но тут случилась мать: она либо приходила поучать менторским тоном сноху, либо спасалась среди ночи от мужа. А. еще думал, что за мать он в ответе, поэтому позволял ей жить в квартире жены месяцами.
«Но и это не самая беда. Ведь я и сам жену доканывал – всё пытался доказать ей что-то… Что-то, что – и сам не понимаю. Только кривил губы, как отец и старался высмеять…», - рассказывал А.
Институт А., кстати, хоть и в сомнениях, но закончил. Даже день отработал в музучилище педагогом допобразования. И больше не пришел, несмотря на истерику матери, которая кричала, что сын ее опозорил. Правда, он и до этого работал, где придется: сутками гнал пищевую пленку в каком-то кустарном цеху, охранял местный драмтеатр по ночам, даже иногда подряжался на быструю разгрузку вагонов на товарной станции. Он выслушивал от матери «фи» по поводу всех этих работ, но продолжал вкалывать.
Поняв, что по уготованной родителями дороге он идти не хочет, А. начал искать себя. Во время этих поисков жена указала на дверь и ему, и его матери.
Какое-то время было совсем тяжко – без крыши над головой не сладко. А. ночевал на работах, у друзей, иногда у родителей, которые кляли бывшую невестку и снисходительно принимали бестолкового сына. Но тут программа дала сбой: А. уехал на северную вахту рабочим. Говорит, было очень тяжело, он мучительно привыкал жить и общаться с самым разным людом. Потом, возмужавший и более-менее независимый, А. вернулся к нам в город и открыл с приятелями строительную базу.
К этому времени умер дед по матери, с которым она уже давно не общалась. Родители переехали в его «двушку», великодушно предложив сыну жить в отчей квартире на правах хозяина. А. пожал плечами – квартирный вопрос остро уже не стоял, он планировал брать ипотеку. Но почему бы и нет, можно жить и в квартире детства. Правда, она, как и квартира деда, была убитой, и он сделал на свои деньги полный ремонт – и себе, и родителям. Вышло больше трех миллионов – реально проще было решать с новой собственной квартирой. И самое главное: родители были по-прежнему полноправными участниками его жизни. Отец, с тревогой наблюдавший за тем, как А. расправляет плечи, теперь напивался и бомбардировал сына сообщениями в мессенджере, объясняя, какое он ничтожество. Мать по-прежнему жутко смеялась и рассказывала, кто из важных людей с ней разговаривал за день. К этому времени она уже не работала в музучилище – ушла со скандалом, потом с неменьшим шоу поменяла несколько средних школ.
А. спрашивал у меня, что ему делать. Ему хотелось доказать что-то родителям, хотелось от них искреннего признания и гордости. И было за что. И он понимал, что общение с ними убивает, лишает покоя, приводит в смятение.
И вот тут случилась беда: А. диагностируют онкологию, причем еще и ошибаются со стадией в сторону увеличения. Врачи дали месяц. Поднялись на дыбы друзья, коллеги, просто разные люди в городе, деловые партнеры. Короче, с серьезной суммой денег и квотой от областной депздрава, он едет в Москву, где его успокаивают и оперируют. Всё это время от родителей – ни звонка, ни sms. Как отрезало. Они ни разу не поинтересовались, как прошла тяжелая операция, как он восстанавливается, и восстанавливается ли вообще. Далее он возвращается в наш город, следует долгая реабилитация, два стационара. И вот тут родители объявились. Нет, они не пришли навестить его в больницу. Только мать прислал в мессенджере: «Мы решили покупать домик под дачу, поэтому продаем однушку. Пожалуйста, найди возможность выписаться». Когда он мне показал это сообщение, я сжал кулаки. Я не мог быть его консультирующим психологом, поэтому позволил себе оценочное суждение:
- Мрази.
Он не захотел ехать из больницы в МФЦ, выписываться и вообще постарался об этом не думать. В результате ушлая риэлторша смогла сбить с матери А. треть стоимости квартиры (а в ней был качественный ремонт, А. постарался от души) и продать ее с зарегистрированным человеком. Все было сделано быстро. Когда А. выписался из больницы, по месту его жительства уже жили новые хозяева – молодая пара. Все вещи А. были выброшены матерью на свалку. Сил ни на что не было, но он встретился с новыми жильцами – они были в шоке. А. только махнул рукой, снял квартиру, в течение месяца оформил ипотеку на сносную «трешку», правда, вновь требующую ремонта.
Пока он восстанавливался от болезни, я к нему часто заходил, как и многие его друзья. Потом стал реже, потому как уже переехал в Москву и открыл в столице практику. А. позвонил на днях – спокойным голосом поблагодарил меня за помощь – дружескую и психологическую. Говорит, что никогда не чувствовал себя так уверенно, свободно и легко. Но дело здесь не во мне. Конкретный и однозначный поступок матери – предательство – избавило А. от кошмара, преследовавшего всю жизнь. Избавило от родителей, если их можно так назвать.
Спасибо, что дочитали до конца. Будьте счастливы!