В какой бы город ни отправилась на заработки девушка, её называли «питеркой»
Питер, а не Москва
Увы, но миграция населения с европейского севера, прежде всего молодого и целеустремлённого, продолжается. Несмотря на перспективы, которые открываются в Арктике для специалистов в абсолютно любых направлениях.
Вряд ли стоит рассматривать такую миграцию как катастрофу: многие возвращаются, получив образование, новые навыки, просто — не найдя себя в другом месте. Рано или поздно найдут «то, что искали» именно на своей «малой родине»: для кого-то неприветливом и холодном, а для местных уроженцев — таком родном и привлекательном «Крайнем Севере».
Если спросить молодёжь из Архангельска или Мурманска, куда бы они хотели поехать учиться или работать, чаще всего услышим ответ: конечно, в Питер! Те северяне, кто перебрался в Санкт-Петербург, на вопрос о своей мотивации выбрать именно северную столицу, приводят — привычный климат, наличие друзей и родственников. Некоторые говорят и о «близости моря». Но чаще всего — о некой тенденции: центростремительные силы направляют жителей Юга и центральной России в Москву, а с северо-востока и северо-запада — в Санкт-Петербург, Петроград, Ленинград… Кстати, редко кто вспоминает, что вообще-то Санкт-Петербург — центр нашего (Северо-Западного) федерального округа. В советское время федеральных округов не было, но считалось, что (полуофициально) Ленинградский государственный университет должен принимать документы абитуриентов из северо-западных областей, в том числе из Архангельской и Мурманской. Тогда высшее профессиональное образование давали институты, которые были и в областных центрах; фундаментальное образование, дающее «путёвку» в науку, — университеты. Их тогда было немного: в крупных городах, да ещё в столицах национальных республик (например, в Петрозаводске и Сыктывкаре). И молодёжь из северных областей устремлялась учиться не столько в Москву, сколько — в Ленинград.
Туда же стремились и «лимитчики»: северяне работать на заводах и фабриках ехали именно в Ленинград. Кто-то не смог поступить на учёбу, но северная столица завораживала, и молодёжь оставалась здесь на малооплачиваемой и непрестижной для ленинградцев «лимитной» работе. Кто-то оставался после армии: северные области (до революции губернии) входили в состав Ленинградского (прежде — Санкт-Петербургского) военного округа, а это означало, что молодые люди, скорее всего, проходили службу именно в этом регионе, и многие оставались здесь работать, заводили семьи.
Было, впрочем, в позднее советское время и обратное движение: специалисты из Ленинграда ехали по контракту на Крайний Север; кто-то «за туманом», но чаще — «за длинным рублём»: несколько лет на Севере — и можно было возвращаться домой с деньгами на автомобиль или кооперативную квартиру… Ленинградская прописка при этом не терялась: на Крайнем Севере для приезжих работников сохранялись все права и предоставлялись различные льготы.
Старинные связи северо-запада
Говоря о причинах стремления северян именно в Питер, остановимся на исторически сложившейся экономической и культурной традиции.
Опиралась такая традиция на природно-географический фактор: система речных и гужевых магистралей наиболее тесно связывает в единую территорию северо-западные территории европейской России. В эпоху средневековья ватаги промысловиков и торговцев из Новгородской земли (в которую входила и территория современной Ленинградской области, и весь северо-запад России, да и некоторые сопредельные территории) шли вдоль рек на северо-восток и далее «за Камень» (через северный Урал в Сибирь). Некоторые переходы между речек («волоки») в XIX веке были превращены в каналы: «система герцога Александра Вюртембергского» (Северо-Двинский канал) соединяла бассейны Северной Двины и Волги, оттуда — Мариинская система каналов позволяла использовать речной путь между Петербургом и Архангельском.
Был и морской путь. По нему, вокруг Скандинавии, через Ботанический залив, направлялись для пополнения Балтийского флота военные корабли, построенные на Архангельских государственных судоверфях.
А команды для этих кораблей (полуэкипажи, которые должны были переводить суда на Балтику) направлялись из Петербурга в Архангельск пешим ходом по дороге через Каргополь (бывшая Олонецкая губерния). Этот путь, по которому в 1714 году был проложен почтовый тракт, даже после строительства железной дороги на Москву оставался наиболее оживлённым, связывая Архангельск и Санкт-Петербург. По нему шли на заработки ещё в 1930-е годы; а сейчас по этой, не очень обустроенной пока, дороге ездят опытные автомобилисты.
По этому старинному маршруту в раннюю петровскую эпоху, для обеспечения грандиозных работ по строительству сооружений оборонного значения, направлялись казённые крестьяне северных уездов. Податные сословия были обязаны выделять по одному работнику от нескольких дворов, которые увозились за сотни вёрст от родных мест «со своим инструментом и запасом еды…, обычно под охраной, а иногда и в цепях, чтобы не разбежались» (Пайпс Р. Россия при старом режиме. Москва, 1999. С. 170). На строительство Новодвинской крепости(призванной защищать Архангельск с моря) было «мобилизовано» семь тысяч «работных людей», которые «протаптывали» дороги к Архангельску.
Но вскоре Пётр I задумал строить новую столицу, и «казённых крестьян» из северных волостей, прежде всего опытных плотников, корабелов, мореходов, стали направлять на Балтику. Северные волости, которые в те времена были более плотно заселены, чем южные, буквально обезлюдели после таких трудовых мобилизаций; и когда с середины XVIII и до 1860-х годов стало развиваться военное кораблестроение на Архангельской адмиралтейской верфи, «собирать» людей пришлось заново (довольно знакомая картина и для последующих эпох: когда Север терял своё значение для государства, становился «заброшенным», население сокращалось; но рано или поздно побережье северных морей вновь приобретало значение, и приходилось либо применять репрессии, как было в 1930-50-е годы, либо привлекать работников «длинным рублём» и льготами — такой опыт знаком по 1970-м годам).
Для военного кораблестроения требовались лесорубы, смолокуры, плотники-корабелы, а также рабочие на вспомогательные (лесопильные, литейные) заводы, на кузницы, на полотняные и канатные фабрики. Умелых плотников присылали из Вологды, Великого Устюга, Галича. Во время авральных работ старосты «сгоняли» людей без разбора; как правило, это были бедняки, накопившие много долгов по государственным налогам, и безземельные «бобыли». Вся эта разношёрстая публика передвигалась между Архангельском и Санкт-Петербургом.
Отходничество
Принудительные трудовые мобилизации к XIX веку прекратились — но традиция искать работу вдали от родных мест сохранялась. До отмены в России крепостного права наиболее мобильной частью трудового населения были государственные крестьяне, которым для получения «паспорта» достаточно было добиться разрешения своего волостного правления. Потребность крупных городов Империи, и прежде всего — Петербурга в наёмном труде удовлетворялась за счёт излишнего населения неземледельческих губерний, прежде всего, за счёт относительно свободных казённых (государственных) крестьян. «Отходничество» стало обычным делом для жителей целых уездов Архангельской губернии. Онежский уезд вообще называли «подстоличным»: именно через него шла дорога в Петербург, куда легче всего было пойти на заработки. Чаще всего ходили артелями, во главе с опытным старостой, который мог договориться с работодателем, обеспечить дисциплину работников, а также последить за ними, чтобы искушения большого города не заставили их прогулять всё заработанное.
Развитие капитализма вело и к росту индивидуализма. Всё чаще кто-то из наиболее предприимчивых северян мог «закрепиться» в столице. Например, холмогорцы, которые издавна «артельно» работали в Петербурге кровельщиками, становились сами подрядчиками. Но очень немногие становились полноценными горожанами, перевозили туда свою семью, переходили в другое (городское — мещанское или купеческое) сословие. Большинство даже вполне успешных отходников сохраняли «домик в деревне», где у них проживала семья. Такое положение гарантировало уплату отходником налогов, выполнение других повинностей. Дисциплинированный в этом отношении отходник мог надеяться на продление своего «паспорта».
Связь со своим обществом успешного отходника увеличивала возможности миграции и для его односельчан, которых к нему направляли с просьбой устроить на хорошую работу, да и последить на первых порах за его поведением. Отсюда и возникла традиция ехать молодёжи в определённый город, а иногда и на определённую работу. Если земляк занимался ремеслом, торговлей или имел трактир — к нему посылали на «выучку» мальчиков. Некоторые шли по этому пути и в дальнейшем, другие уходили работать на заводы. Бывали случаи, когда земляк служил, к примеру, в полиции и помогал своим сородичам и односельчанам устроиться в таком же ведомстве… В начале ХХ века распространяется отход на городские заработки не только мужского населения, но детей и молодых женщин. Разумеется, девушки шли в «отход» не от хорошей жизни; это были сиротки, молодые вдовы, а также девицы из бедных семейств, стремившиеся заработать себе на наряды и на приданое («в Питер за сарафаном», по выражению Фёдора Абрамова). В какой бы город ни отправилась на заработки девушка, её называли «питеркой»; кроме прочего, эта характеристика означала, что девушка вернулась в деревню «модницей», а нередко и весьма независимой в своих суждениях и даже поведении…
Отходник продолжал сохранять свою зависимость от местожительства, поскольку паспорт выдавался максимум на пять лет. И если отходник забрасывал своё хозяйство, не посылал денег семье, не платил налоги, волостное правление не продлевало ему «билет». Случалось, непутевые отходники сами рано или поздно заявлялись домой — полураздетые, без копейки денег, шли по «питерской» дороге, питаясь во встречных деревнях «христа-ради» или за выполнение какой-то работы. Их называли «зимогорами» (слово, означавшее «босяка»; мы бы сейчас сказали — «бомж»). А некоторых, как «беспашпортных», выпроваживали на родину этапным порядком, под присмотром полицейских. Сельское или городское общество, кстати, обязано были за такое этапирование своего земляка заплатить в казну деньги.
Привычка, пережившая XX век
Итак, исторически сложилась взаимозависимость северо-запада России, связанного речными, морскими, сухопутными путями. Архангельск долго был здесь единственным портом, к которому тяготели соседние территории. Выход в Балтику Россия, к сожалению, потеряла в XVI веке. Вернулись балтийские территории уже Петре I, который силовыми методами стал ломать зависимость российского экспорта и импорта от Архангельского порта. Архангельск даже был закрыт для внешней торговли, чтобы перенаправить торговые суда в новую столицу на Балтике: по словам историка, Пётр, открыв «окно», захлопнул «форточку». Однако в определённые периоды зависимость России от океанского порта, каковым фактически был Архангельск (и с 1916 года Мурманск) возвращалась. Так было в годы «континентальной блокады» (1807−1811), Первой мировой и Великой Отечественной войн.
Например, во время Первой мировой войны через Архангельск для фронта и для Балтийского флота доставляли военные грузы, закупленные у союзников. Использовались и речной, и железнодорожный, и гужевой транспорт. В Архангельске функционировали многочисленные филиалы торговых, транспортных и шкивидорских компаний, как отечественных, так и зарубежных; представительства интендантских служб. Переговоры российских властей с союзниками осуществлялись по подводному коммуникационному кабелю, проложенному между Лондоном и Петроградом, через Александровск (совр. Полярный) и Архангельск. Для скорости решения вопросов в Архангельске с 1916 года было введено «петроградское» время (хотя официально Россия перешла на международную систему часовых поясов в 1919 г.).
После революции 1917 года, когда в результате развала Российской империи страна потеряла оборудованные порты на Балтике, а внешняя торговля через Петроград была ограничена из-за различных западных санкций, Архангельск и Мурманск (последний во время Первой мировой войны был соединён с Петроградом железной дорогой) стали своеобразными «аван-портами» Петрограда. Северо-западные губернии были объединены в так называемый «Союз коммун Северной области» с центром в Петрограде (1918−1919); после окончания Гражданской войны и на новом этапе «децентрализации» руководство Петрограда, потерявшего к тому времени столичные функции, пыталось создать новое объединение — Северо-Западную область, объясняя это сформировавшимися торгово-экономическими связями северных губерний Европейской России.
Впрочем, Архангельск им «отстоять» не удалось. В сфере влияния Петрограда остался Мурманск. Но «сила привычки» обладает внушительным инерционным потенциалом. Петроград — Ленинград — Санкт-Петербург, не зависимо от экономической или политической конъюнктуры, оставался и остаётся для северян наиболее «близкой» «столицей».
***
Автор: Татьяна Игоревна Трошина, д.и.н., профессор кафедры социальной работы и социальной безопасности САФУ
