Анатолий Гринь
Гроза! Мы в кабине перед бурей. Мы видим отдаленные вспышки в черноте. Мы затягиваем привязные ремни и мы заглядываем в индикатор локатора. Нас начинает швырять — мы болтаемся в креслах , как при езде по разбитой дороге. Вдруг резкий удар ливнем рухнул на лобовые стекла.
За стеклами пилотской кабины кипит водяная метель — «Девятый вал» Айвазовского! обрушивается на нас, как на фрегат во время шторма, и уже не разобрать небо это или море. Единственное можно сказать точно: и небо, и море — это стихия. И какими бы не были прочными воздушные и морские суда, бороться с ней всегда было делом трудным и опасным. Как инженер, хорошо знающий конструкцию и нагрузки, действующие на нее, я знаю, как напрягается металл. Ажурная прядь из шпангоутов и стрингеров, подкрепленная обшивкой через заклепки, отделяют нас от бушующей природы. Особенно устрашающе выглядят черные пасти, готовые проглотить нас, в которые мы заглядываем при вспышках электрических
разрядов. Краем глаза, глядя на приборы перед собой, замечаю, как меняется выражение лица моего бортмеханика — соседа
справа, освещенное вспышками. Как он иногда улыбается этой картине той своей спокойной улыбкой, за которую так уважают его товарищи.
Лопнул, раскололся небосвод и из трещин разлетелся перед нами ослепительно белый свет. Небо разбушевалось... Все это наблюдаешь, если не с ужасом, то с содроганием внутри — ярко освещенные лица механика и второго пилота. Витя, не поднимая головы проследил за этим явлением, губы его шевелились — он то ли читал молитву, то ли «Евгения Онегина».
Очередной раз черная мгла раскололась перед нами на части, и
ослепительная яркая вспышка растеклась по трещинам и еще несколько мгновений слева от меня, в клубах облаков, как зарница светился и догорал электрический заряд. Я обратил внимание на второго пилота — Дмитрия Васильевича, в прошлом командира Ил-14. Подобного он видел много, а сейчас он что-то кричал, глядя вперед. Витя расхохотался — повернулся, сдвинув в сторону правый наушник, прокричал мне в ухо: «По диким
степям Забайкалья... — я ничего не понял, и он добавил. — Поет!»
Самолет вздрогнул — от пилотской кабины до хвоста пробежала
волна, штурвал вырывался из рук, мне кажется я услышал: «Я хотела, чтобы ты захлебнулся в этой круговерти!» — мои мозги и тело сопротивлялись ударам стихии: «Я хотел бы, чтобы ты лопнула от злости!» — «Ты самозванец, — захлебывалась стихия, — я утоплю тебя! Ты хотел быть сильным, посмотрим, что из этого получится». — «У тебя учусь, — заявляю я ей, — успокойся. Рядом мои друзья, я за них в ответе. Тебе — забава, мне
— порука. Разберемся, кто из нас сильнее?» — «Я хотела, чтобы ты подавился этой удачей! — бесилась и шумела за бортом кабины неземная тварь, изрыгая воду и огонь из своей пасти. — Слушай, лихой казак, я не менее твоего желаю победы — это мое логово! Подумай где вы и сколько вас? У тебя приятель горячая голова — лезешь на рожон на этой табакерке.
Признаться, я уважаю такую смелость!»
Видимо, после такого случая, в грозу Юра Решетняк заработал себе проблемы с сердцем, а его второй пилот, Коля Шарыпов, был списан на год по состоянию здоровья. Я могу это предполагать: о этом летчики друг друга не спрашивают.
Мы вырвались из грозы с последними ударами ее ярости,
пытающейся укачать нас и забросить неведомо куда. Облака словно растопились от вспышек огня и луна блеснула где-то справа-сзади, освещая облака по горизонту. Мы шли с курсом на северо-восток, впереди угадывалась заря, а мы смеялись. Рассвет. Ночи на севере очень красивы: летом это короткий переход от зари вечерней в зарю утреннюю — и мы это
видели и испытали!
Я вожу грузы, можно сказать, они не стоят того напряжения и
ответственности. А кто-то на боевых машинах стоит на страже рубежей страны — работа есть работа. Ну что ж, возить оборудование и дары юга для северян — тоже хлеб!