Уважаемые друзья, в течение всего времени приема заявок мы будем публиковать яркие сюжеты, необычные повороты, потрясающие развязки и завораживающие прологи из присланных на наш конкурс текстов!
Сегодня предлагаем вашему вниманию фантастическое путешествие по улицам Казани. Что имеет ввиду автор: бег с тенью по кругу внутри себя или поэтическое описание рождения рассказа при помощи татарстанской топонимики? Решать вам, уважаемый читатель!
Какие кроссовки идеальны для бега?
Хороший вопрос, знаете ли. Откройте любой спортивно-обувной форум или тематический паблик «ВКонтакте» и почитайте комментарии. Десятки, сотни, тысячи, миллионы маньяков обсуждают особенности лучших моделей кроссовок. Самых разных моделей. Вы наткнётесь на свидетелей секты святого NIKE. Приобщитесь к тонизирующей мудрости почитателей непревзойдённых NEW BALANCE. Насладитесь трепетной верой в идеальную форму ADIDAS. Вдохновитесь энергией вечного движения SALOMON.
И ни черта не поймёте, просто не узнаете какие из них лучшие. Потому что можно часами переливать из пустого в порожнее, обсуждая усиленную поддержку стопы с гиперпронацией или многослойную резиновую подошву с прокладкой, можно даже самому поучаствовать в беседе, рассказав, к примеру, об особенностях износостойкой сетки верха.
Но так и не осознать главного: идеальные кроссовки – это те, которые живут в углу обувной полки, ожидая момента, когда ты достанешь их. А ты ведь точно достанешь сегодня, как и вчера, и позавчера, и позапозавчера. Вытащишь лёгким, привычным движением ровно так же, как и неделю назад, и в точности это же движение ты повторишь ещё через неделю.
Идеальные – это кроссовки, которые тебя ждут. Любой модели и степени изношенности, но именно те, которые обожают твои ноги, обнимают их с мягкой заботой. Ох, какое ж незабываемое чувство: сунуть руку в сумерки полочки, нащупать шершавую внутренность любимой и любящей пары, достать её и поставить на хрусткую солому коридорной половицы.
И какое ж блаженство залезть сначала в правую, затем в левую бутсу (или наоборот, что неважно). Нога в терпкой, сухой оболочке носка проскальзывает внутрь так, будто возвращается домой, и это правда – действительно возвращается. Дом, милый дом под любой вывеской бренда – PUMA ли, ASICS или какой-нибудь MERELL. У идеального дома нет имени, родной дом идеален безымянно.
И вот ты стоишь перед зеркалом коридорного трюмо, элегантно упакованный в спортивный костюм, в синей шапочке, из-под которой струятся лапшички наушников айпода. Вечерний герой, готовый взять ежедневную дозу в шесть-семь километров, герой, подрагивающий от одной только мысли, что тебе принесут эти километры. Ради этого часа стоит прожить любой, даже самый бестолковый и унылый день до. Давай будем честным, ближайший час – один из самых счастливых в жизни, и счастье усиливается от осознания, что таких часов у тебя будет ещё много. Так вперёд же!
Ты выходишь из дома, позвякивая тяжёлой веткой ключей, хлопаешь дверью и спускаешься по ступенькам в привычной лёгкой разминке перед основным движением. Стонет подъездная дверь, за которой, возможно, тебя встретит Наргиза Газаровна, соседка солидного возраста с шестого этажа (а может, и не встретит, да и чёрт с ней), и вот уже вливаешься в прозрачный майский вечер.
Его запахи пьянят необыкновенно: струится отовсюду миксово-невообразимое из оттенков черёмухи, сирени и тюльпанов, с лёгкой примесью влаги – щедрая приправа недавнего дождя. Шелестят ещё робкой листвой деревья и улыбается щербатым оранжево-закатным осколком окно четвёртого этажа. Зевает у столбика со шлагбаумом хромой дворовый пёс Ромка, а людей почти нет – только мужик из соседнего подъезда сосредоточенно копается в багажнике своего «форда». И так всё правильно сейчас и справедливо, что хочется не просто побежать, а, взяв разбег, взлететь, воспарить над городом и над своей дурацкой жизнью, чтобы уже больше никогда не спускаться обратно.
Улыбаясь этим мыслям и настроению, ты засовываешь руку в карман ветровки за айподом. Пару плавных движений пальцем, и в ушах рождается мелодия, которую вот-вот подхватит чёткий битовый ритм – сегодня пробежка под звуки трека Boris Breicha, свежего, ещё не отслушанного, но в этой музыке можно не сомневаться, она не подведёт. Strava в телефоне активировано – значит, пора выдвигаться.
И ровно в ту секунду, когда ты, свернув в арку навстречу улице Чернышевского, делаешь первые шаги, где-то в десятке кварталов отсюда стартует и тень. Ей не нужно думать о кроссовках и спортивной одежде, музыку она не слушает; просто выскользнувшие из-за гаражей мутные пятна мгновенно формируются в едва уловимый силуэт, который обретает вечернюю жизнь в переулке Федосеева. Тень тоже бежит.
С чем можно сравнить первые минуты бега? Какие слова передадут ощущение возникающего восторга – не в голове, а в теле, в каждой клеточке зудящей души? Откуда берётся эта сладость упоения, когда кажется, что впереди не просто несколько плёвых километров, а целое шоссе, опоясывающее весь мир? Нет таких слов, ничем это не передаётся, тут надо прочувствовать… Всего пару движений, и всё преображается: реальность вокруг скручивается, опрокидывается, ты скользишь в другом пространстве, там, где всё подчиняется только тебе и твоему ритму.
Вот что, к примеру, происходит с улицей Чернышевского. Её низкорослая теснота раздаётся вширь, а некрасивые, да и, скажем прямо, – уродливые, домики до Московской, и после Московской, оборачиваются сдобно-пряничными формами, будто бы вынутыми из какого-нибудь Амстердама и аккуратно уложенными в сердцевину российско-татарской слободы. В лёгком, подгоняющем ветерке нос даже нащупывает медово-ванильную сладость, и рождена она не в недрах кафе, поглядывающего угловой дверью на пересечение улиц. Это сладость незнакомого города, который выныривает только тогда, когда ты смотришь на него глазами из другого мира.
И вот ты постепенно разгоняешься, чуть притормаживая на светофорах перекрёстка, выхватываешь глазами бессмысленные сейчас названия – LuxDry, Приют Холостяка, Фарфор, Почта России на промчавшейся мимо синей «газельке» и, наконец, с ходу влипаешь в строгость предупреждающих букв ЛЕВО-БУЛАЧНАЯ улица, ГАЗПРОМБАНК, СТОП.
Действительно стоп, хоть не прошло и десяти минут с начала пробежки. Здесь, на мостке, нависающем над коричневой жижей Булака, нужно притормозить – не для того, чтобы успокоить дыхание (с ним всё в порядке), а для лёгкой медитации с видом на тонущий в закатном костре цирковой купол. Хороший кадр выйдет даже на камеру телефона, а ты-то точно знаешь с какой стороны щёлкнуть так, чтобы получилось крутое фото. Эта картинка потом обязательно наберёт пару десятков лайков и несколько перепостов в любой соцсети: люди, несмотря на то что погрязли в банальности, котиках и глупых мемах, всё равно чувствуют настоящее, видят красоту.
Тебе бы ещё минуту-две вечернего булакского дзена, но что-то мешает, бьётся тревожной мухой, с раздражающим зудом вляпавшейся в благость приятного вечера, и этот звук не глушит даже старина Boris из айпода… Ах, ну да, тень.
Тень выскочила из дальнего угла Федосеевской, прошмыгнула по стенам безвкусных коттеджей и, перемахнув кривой шлагбаум, полетела вперёд – пробуя волю на вкус, предчувствуя встречу с тобой. Если вы, конечно, пересечётесь, это ведь не факт ещё. Она-то точно хочет, это её цель и смысл, но тебе оно нужно?
Хороший вопрос, на самом деле. Восточные философии рассказывают о неразделимости противоположностей: где белое, там и чёрное, где зло, там и добро, где верх, там и низ – вечный инь-ян крутится подмигивающей каруселью туда-сюда. И нет шанса победить чему-то одному, потому что любая победа станет смертью (даже если саму смерть победит жизнь).
Тень родилась давно, в тот же миг, когда тебя завертел первый приступ вдохновения. Получается, что вдохновение родило тень, до этого ты уже додумался. Но ты не уверен – нужна ли она? Неужели без тени воображение стухнет, даст осечку, зависнет навсегда в матрице исчерпавшей себя фантазии? Неизвестно. Проверить невозможно, поскольку пока ты бежишь, бежит – тут, поблизости, – и она. Да и пусть бежит, только бы с ней не пересечься. Ну или… хотя бы не сегодня.
Поток вдохновения подхватывает сразу за Булаком. Пространство проспекта окончательно рассеивается, распадается на отдельные фрагменты, которые играют мозаикой ярких витрин, суетливых теней и вязким уличным гулом. Всё это, впрочем, живёт и колышется где-то вне, на обочине привычной человеческой осознанности – мир вокруг есть, но тебя в нём нет. Тело – да, бежит, передвигается из точки А в любую точку алфавита, но тебя там нет. Ты весь в энергии вдохновения.
И кто бы знал откуда она берётся… Проще всего сказать – отовсюду, нужно только настроиться. Под настройкой понимается пробежка, она тебе помогает. Стоит начать, и всё, ты уже катишься, летишь уличным сёрфером на волне, чувствуя, как история обретает реальные очертания.
Неважно – рождается ли эта история или она уже в процессе. История может вообще подкатывать к финальному горизонту. Возможно, она уже записана и отлёживается среди прочих документов рукописей в той самой заветной папке. И если история снова оживает, то, значит, что она всего лишь записана. Но не дописана. Вдохновение во всё время этого стремительного лёта сначала по Чернышевского, затем по Кремлёвской и далее, возможно, допишет или перепишет, пересоберёт её заново. В этом-то и весь кайф: ты никогда не знаешь, что случится во время пробежки, но то, что случится – непременно.
Магия на полную включается в тот момент, когда в чужом мире в метре от тебя открывается дверь кофейни (Агафредо, всего лишь Агафредо), и из неё аккуратно, неуверенно высовываются девчонки. Взгляд одной из них – робкий, чуть испуганный, – тут же рождает образ героини твоего романа. Именно так она смотрела на друга, когда тот сообщал ей самое важное. Ну, не то чтобы важное в рамках всей, большой истории, но определённо важное для этой сцены и даже для главы. Почему у неё такой взгляд, в чём тут загвоздка? Ага, фредо: в ту секунду, когда фары авто, вальяжно оккупировавшего пешеходную Баумана, подсвечивают твои синие ноги, появляется вилка.
О, ты любишь вилки. Вилки – это же не ложки с их тупой алюминиевой округлостью. И не ножи, хотя ими и удобно подрезать канву истории, вытаскивая на свет изнанку: второй, третий, а то и четвёртый слой. Но вилки – они прекрасны. В их блестящих зубчиках струится жизнь, жизнь параллельных, идущих сонаправленно историй. И от тебя зависит какой из зубчиков станет основным, какой сюжет свяжет одну сцены с другой. Только вилкой можно подцепить мясо твоего романа ровно тогда, когда оно достаточно прожарится на огне вдохновения.
В случае с девушкой вилка несомненна – важный разговор развернёт героев либо к сексу, либо к ссоре, либо к неожиданно прояснённой детали из прошлой жизни. Можно, конечно, использовать супер-вилку, соединить все альтернативы в одной сцене, но это же так скучно. Супер-вилка нередко всё портит: протыкая мясо истории насквозь, будто шилом, она выворачивает наружу внутренние слои, нарушает внутреннюю структуру и на вкус получается не сочный, переливающийся соком кусок, а сухой картон. Нет, к чёрту супер-вилку, у тебя же ювелирное искусство.
Вот уже впереди лесенка перекрёстка с Профсоюзной, и нужно, конечно, перепрыгнуть на другую сторону, к симпатично отреставрированному домику, из-за которого полукруглым боком выступает здание повыше, да тут и улица сама возносится ввысь, в баклажанное небо подкравшейся ночи. А тебя волнует только вилка: секс, ссора или всё же деталь? Ссора, пожалуй, будет смотреться выгоднее, после ссоры – примирение с лёгким намёком на секс, и это хороший задел к переходу в следующую сцену. Да, глава получается огненная, и то ли ещё будет, в твоей голове столько всего крутится…
Радость чуть глушит ощущение неизбежной тени. Она-то уже пробирается мимо часовни церкви Святой Евдокии, и, состроив морду надутому пафосом льву у аляпистого новодела, крадётся к Кремлю.
А ты в это время поднимаешься на холм парадной, всегда нарядной Кремлёвской. Теперь плавный разворот налево, к Спасской башне. И пружинит под ногами рифлёный конвейер плитки, плитки, уложенной так, как ни в каком другом городском углу – аккуратно, блок к блоку, колесом бы пройтись по этой кремлёвской плиточке, руками перебрать кирпич за кирпичиком. До того прекрасная она мчится под ногами, замечательная, что в её гармонии рисуется намёк на текст. Хороший текст – он так же ладно скроен, с бережливой аккуратностью собраны и подобраны друг к другу слова, единственно верные и точные в каждом конкретном месте каждого абзаца. Ты ведь знаешь, что по-другому эти слова не уложить, а если иначе, то получится щербатый плиточный спотыкач из какого-нибудь заштатного проулка, в котором ломаются шпильки или целые ноги.
Искусство выстраивания внутренней красоты текста непонятно тем, кто только вчера назвался писателем и выложил свой первый «рассказ» на страничку в соцсети. Пускай под ним выстроится огромная лестница хвалебных комментариев и наслоится пару сотен лайков от родных-друзей-любимых, ты всё равно отметишь все щербины и несуразности сырых предложений. Вот что странно: прозрачный, лёгкий, сыпящий искрами таланта текст не собирает кладбища бездумных лайков и комментариев в одно-два хвалебно-безграмотных слова. Такой текст, наоборот, прячется в пыльных углах страниц, чьи хозяева, может, и не подозревают о том, что не стада вопящих о своей гениальности графоманов, а они – настоящие писатели. И сколько же удивительной, живой, ни на что не похожей прозы ютится по аккаунтам никому не известных людей? Кто ж его знает, ведь не подсветит никто, не вытащит из дыр небытия то единственное, что и имело бы смысл найти, извлечь и сохранить…
Мелькая в обманчивых переливах возбуждённой Кремлёвской, ты ускользаешь мыслью от сюжета своего романа. Не первый и не последний раз возвращаешься к банальности не тобой сделанного открытия: интернет же – это помойка. Свыше двух зеттабайтов информационного трэша – вот что из себя представляет сеть к лету 2020 года. Невидимый белый шум, который изо дня в день пожирают миллиарды людей, и он же сам пожирает их души. В этом океане никчёмности, тщеты и порнотрафика есть, конечно, тысячи островков чего-то полезного, важного, показывающего, что человек всё ещё не безнадёжен. Тончайшей нитью научного познания и искусства связаны-перевязаны эти островки, и труд людей, возделывающих их сады, благороден. Что уж говорить, ты и сам такой человек, запертый в клубящейся дымке одиночества на своём небольшом островке.
Надо просто признать: этот остров насколько уникален, настолько же и безвозвратно потерян для всех. Сотни, тысячи километров пустоты вокруг – ничего живого, только тонны вылезающего из информационного океана мусора. Ещё угадываются призраки вроде бы искренне заинтересованных в твоём острове людей: они вылезают на берег, осматриваются, иногда восхищаются окружающей красотой, но потом пузыри их мутных фигур всё равно лопаются. И ветер уносит иллюзии, не оставляя порой даже воспоминаний.
Давай уж будем до конца откровенным: твой бег под кайфом вдохновения – это всего лишь пробежка по острову. Да, она освежает, в какие-то моменты окрыляет, дарит надежду на то, что жизнь не напрасна, чудится шёпот: «просто делай это, и всё получится». Но потом ты усталый, довольный собой открываешь глаза и видишь те же постылые огни вечерней Кремлёвской, фигуру устремлённого ввысь, но скованного камнем человека напротив башни, и чувствуешь тень – она близко.
Эта тень – рождённая островом, прикованная к тебе вечная Пятница. Она всегда где-то рядом; едва волна вдохновения прихватывает голову, как она тут же оживает и несётся навстречу. Ты можешь злиться, ненавидеть её, но такова природа писательского инь-ян: тень творческого бессилия неподалёку.
Прежде чем свернуть вправо, протиснуться переулком между Юго-Восточной башней и мэрией к улице Батурина, ты снова включаешь камеру на телефоне. Лёгкий тап по клавише на экране, и в память отправляется ещё один файл с Мусой Джалилем. Не то, чтобы он так уж нужен, у тебя ведь их уже целая сотня. Но правда в том, что запечатлённое с разных ракурсов движение вверх – это символ, метафора, это памятник тебе, на самом деле. Это твой невидимый ежесекундный подвиг, который никто не оценит и который кроме тебя никому не нужен.
Ночной простор. Я жгу костер.
Вокруг туман, как море…
Я одинок – простой челнок,
Затерянный в просторе.
Чистые и ясные слова откликаются ритмом в каждом шаге, и в них всё, ни убавить, ни прибавить. А потом ты вырываешься на подкремлёвский простор, и с пригорка впарываешься в панораму озорных огней далёкой набережной, к которой спускается освещённый ручей улицы, ещё и эти игрушечные домики справа по низу… Тут-то тебя подхватывает уверенность: если чуть ускориться, то взлетишь, непременно взлетишь и поймаешь всю эту красоту, сохранишь её навсегда в сердце.
Но внезапно из сумерек, из-под колёс припаркованного автомобиля, бросается навстречу тень – да, сегодня вы встретились.
Разумеется, в этот вечер могло бы всё обойтись, правда, обычно так оно и бывает. И ты действительно, едва глянув на подсвеченный куполок Пятницкой церкви, вспорхнул бы в воздух, набирая высоту и задыхаясь в восторге, как случается в редких снах. Только был бы это не сон, а реальность: как знать, ну мог бы же бог подарить украдкой тебе хоть раз такую минуту? Да мог бы, мог, конечно; ты веришь, что рано или поздно это сбудется.
Но здесь и сегодня всё-таки она, тень. Как раз в тот момент, когда ты, забыв о романе, о городе, о себе, купаешься в фантазии, появляется эта пакость и кидается под ноги. И вместо того, чтобы взлететь, ты спотыкаешься и кувыркаешься через бордюр вниз по склону, прихватывая руками землю и ошмётки липкой влажной травы.
Летишь долго – проходят недели, месяцы, годы, а ты спускаешься всё ниже и ниже, а тень проникает внутрь всё глубже, и в какой-то момент ты сам уже тень, бездушная, пустая, мрачная.
Что делает тень? Правильно, ничего. Она не живёт, а существует. И существует ли, на самом деле? Как назвать это состояние, когда тонешь в чёрной пелене депрессии, не понимая, что с тобой и почему так? Ты пытаешься взбодриться, взяться за дело, попробовать ухватиться хоть за что-нибудь, хоть за какой-нибудь текст… Но нет, ничего нет, ты просто тень, жалкий склизкий ошмёток бессилия, который расползается в тоске. Это состояние накрывает иногда такими волнами, что кажется: распадается сознание, рвётся даже та тёмная ткань густой реальности, в плену которой ты задыхаешься. Страшно не само безумие, которого больной человек всё равно не осознаёт, страшна царапающая его подступь, дропающие взглюки хоть и мёртвого, но пока здорового сознания. Всегда в такие моменты пытаешься нащупать— пройдена ли уже окончательная грань или ты всё ещё тут, на стороне условной нормальности?
Притаившись на тротуаре вблизи бело-жёлтой дорожной зебры, глядя на то, как мимо крадутся машины и автобусы, тень вспоминает о Максе, человеке, который двадцать семь лет из своих сорока мечтал взлететь, но в итоге очутился на обочине – опустошённый, нелепый, умерший. Однажды это должно было случиться, однажды это происходит, и теперь непонятно, что делать дальше, ведь остров Макса затонул. Так ничего и не решив, не определившись ни с чем, тень вязкой слизью перетекает на другую сторону улицы и уплывает под землю.
Но если всё же представить (а так оно на самом деле и есть, ликуй, вечер!), что сегодня тень опять промахнулась и растворилась в каком-нибудь из переулков задолго до твоего появления под стенами Кремля, то чем должна закончиться история? В мыслях подступаешься к самому сложному – к финалу. О котором ты думаешь всегда, наверное, даже и во сне.
Финал бьётся ритмом самых разных окончаний. Они расползаются из кульминационной точки по сторонам, вьются узорами лабиринтов – возможных и невозможных, логичных и нелогичных, скучных и крышесносных, ясных и непонятных. Их сотни, но тебе нужен всего лишь один, только тот финал, который будет единственным и уместным в романе.
И пока мимо несётся белая древняя стена с узкими глазками бойниц и с вросшими куличами башенок, у тебя в голове под совершенно улётный микс старины Брейча рождается не менее улётный новый финал. Не притормаживая ни на секунду, ты пробуешь его на вкус, рассматриваешь со всех сторон, осторожно поворачиваешь туда или сюда – и вроде неплохо он укладывается в историю.
Если бы чуть подпилить сюжетную линию биографии героя, втиснуть в неё вот этот факт, который выстрелит твистовым перевёртышем… Или же: если расширить девятнадцатую главу за счёт включения неожиданной любовной сцены, то финал реально развернуть к необычному хэппиэнду. Впрочем, что хэппиэнд; если взять за основу мелькавшее в третьей главе фант-допущение, то можно всё вывернуть в такую глубокую бездну, из которой самостоятельно ни один читатель не выберется.
В это мгновение, когда ты уже поворачиваешь налево, пробираясь мимо сундука Воскресенской башни, сверкает вспышка: в голове рождается ещё один, всем финалам финал, нечто такое, чего никто никогда не делал (и ты в этом абсолютно уверен). От грандиозности замысла мир вокруг совсем тускнеет, съёживается и затихает вдали, а ты, сам того не замечая, останавливаешься, подхватив рукой нелепо-низкорослый поручень подземного перехода к Кремлёвской набережной.
Хорошо ли это или плохо, но новый финал управляет всей громадой уже написанной истории. Если грамотно укладывать придуманное в текст, тогда придётся изменять несколько ключевых глав, перенаправлять параллельную линию сильно в сторону – это ещё три-четыре недели напряжённой работы, это бессонные ночи тишины, в которых слышно дыхание ледяного мёртвого месяца за окном… Но оно того стоит! Такой финал нельзя выкинуть, никак нельзя оставить для чего-то другого – только тут, нагло и хлёстко ломая шаблоны, перекручивая придуманную раньше кульминацию в фарш. Так ведь и делается литература, так они все всё всегда и делали, те, фамилиями которых пестрят фолианты в библиотеках и книжных.
И потихоньку снова набирая темп вокруг Кремля, ты уже разворачиваешь эту ленту, намечая важные зарубки и смысловые отметины для внимательного читателя. Ох, читатель – ты немного ему даже завидуешь, поскольку это он будет пробираться по дорогам и тропам твоего романа, не догадываясь о том, чем всё кончится. Это он замрёт на предпоследней сцене, боясь спугнуть магию непостижимого, не желая поворачивать страницу, чтобы всё уже решилось окончательно. Ты знаешь этого читателя, потому что иногда его маску надеваешь сам, в ожидании приключения, которое прихватит до дрожи. Кто оценит написанный текст во всём его совершенстве полнее и лучше, чем автор?
Оставшиеся километры до дома проваливаются в эту бездну другого мира. Ты не видишь и не замечаешь ни бело-голубых переливов громады Кул Шарифа, ни уродливо-сумрачной торговой пирамиды, вся безликость ночной парадной Лево-Булачной вообще никак не трогает и не раздражает. Ты бежишь, едва касаясь кроссовками песчано-упругих барханов острова, и в шёпоте набегающих на берег волн ловишь слова, которые складываются в абзацы, а абзацы собирают финальную главу романа. Вот оно счастье!
Ты настолько счастлив, что не помнишь последние километры до дома, совершенно упускаешь высвеченные Strava цифры, но точно знаешь, что эти километры самые правильные и самые важные – ради них ты прожил этот замечательный майский день. Чтобы ничего не потерять, успеть зафиксировать, ты, чмокнув любимую жену в щёку, опрокидываешь две чашки наилучшего какао с молоком и садишься за макбук: следующие часы ты живёшь в рукописи.
Глубокой ночью ты из неё выныриваешь, задумавшись, достаточно ли на сегодня? Вопрос на миллион с единственно правильным ответом – нет, конечно, всегда можно больше. А поскольку финал романа более или менее сформирован, дальше остаётся всё это только углублять и доводить до ума, то в последние предрассветные полчаса ты пишешь рассказ. Небольшой рассказ, название которого ключиком отпирает замок невидимого писательского ларца с миниатюрным островом внутри.
Это просто рассказ о том, что с тобой происходит, этот рассказ вы только что прочитали.
