Первые мои воспоминания связаны с недолгими внезапными появлениями в нашем доме таинственной незнакомки - Прекрасной дамы. Мне тогда было лет пять.
Помню образ красивой женщины, лежащей в кровати и улыбающейся. Она подзывает меня, я подхожу, она говорит что-то ласковое и гладит меня по голове. Потом в её руках появляется кукольная кроватка, она даёт её мне.
В другой раз меня заводят в мрачную комнатку в каком-то убогом жилище. Душно, жара, нудно жужжат мухи, хотя окна и занавешены марлей. И в этой жуткой атмосфере на кровати лежит та же молодая красивая женщина, но с болезненным лицом.
На стуле рядом с ней стакан с вишнями. Она угощает меня ягодами, а мне хочется поскорее выскочить из этого ада на свежий воздух.
Или вот ещё. Я прошу у деда напёрсток для Нади. Уже знаю, что Надя - кто-то из нашей семьи, но почему-то она живёт в чужом доме, в почти пустой комнате. Чай заваривает в кастрюльке, это хорошо помню, потому что поразило. Дед откуда-то достаёт дырявый напёрсток: «Отнеси этот». Бабушка с укоризной смотрит на него и подаёт мне хороший. Я прихожу к Наде и рассказываю о дедовом поступке. Надя молчит, только низко наклоняет голову над шитьём.
Следующий эпизод. Много гостей. В табачном дыму ведутся оживлённые разговоры. Бабушка, убирая со стола, звякает грязной посудой. Я сижу на дедовой кровати, опустив ножки, а Надя пытается надеть на них чулочки и плачет. Дед встаёт из-за стола, хватает её за плечи, рывком под нимает и с пьяной силой кидает к двери. Дробно стучат по деревянному полу высокие каблуки её чёрных лакированных туфель, но у самой двери поворачиваются и возвращаются ко мне. Помню, от страха я даже не могла плакать.
Кто-то из гостей обнимает деда, уговаривает и сажает за стол. Надя пытается меня одеть, руки у неё трясутся, она бросает одёжку, заворачивает меня в одеяло, как маленького ребёнка, берёт на руки и выходит на улицу. Темно, идёт дождь. Какой-то прохожий спрашивает, что случилось. Надя, не отвечая, ускоряет шаг. Она тогда приехала, чтобы забрать меня с собой.
Детство моё прошло с дедом и бабушкой. Их я называла папой и мамой. И только в десять лет пришло осознание, что таинственная Надя - моя родная мать. До этого никто никогда не говорил мне об этом. Я не чувствовала себя обделённой. В семье меня очень любили и баловали.
Детей у бабушки с дедушкой было шестеро, а я для них стала седьмым ребёнком (моя мать была самой старшей в семье).
Но почему-то я согласилась уехать к матери, видимо, хотелось новых впечатлений.
Дедушка и бабушка были почему-то обижены на мою мать, даже её внешним видом они были недовольны. Всё в ней было плохо. Плохо, что ходила с наманикюренными ногтями (бездельница!), - на самом деле у неё бы ли красивые твёрдые ногти, которые не ломались от стирки. Плохо, что «не вылезала из парикмахерских» и всегда ходила с модными причёсками, ухоженная, умела со вкусом одеваться. А ещё она умела носить шляпки и аксессуары. И была похожа на артистку. Но она и была ею - играла в народном театре при дворце культуры. Она была так непохожа на своих родных!
Я прожила с матерью один год. Окончила там третий класс. Жизнь с ней была сплошным праздником. Она брала меня на свои спектакли, сажала в зрительном зале в первом ряду. Помню, как меня распирала гордость и хотелось крикнуть всему залу, что там, на сцене, моя мама. Каждый выходной ранним утром она тормошила меня, будила, и мы уезжали в город (жили в 11 километрах от него, в посёлке). Целый день ходили по музеям, гуляли в парке, смотрели кино, покупали сладости на базаре.
Да, особых материнских чувств она ко мне не испытывала.
Не горела желанием приголубить, поцеловать. Не сюсюкала со мной, разговаривала на равных, не лезла с нравоучениями, не проверяла уроков, автоматически расписывалась в дневнике каждую неделю (правда, я училась хорошо и не доставляла ей хлопот). Но я как-то нормально всё это воспринимала. Наверное, оттого, что у меня была другая семья, где меня ждут, а здесь я просто задержалась «в гостях».
Через год моя семья перебралась из южного города в Подмосковье, и я переехала вместе с ними.
Очень скучала по бабушке, «братьям и сёстрам», и закатила матери истерику, узнав, что они уезжают без меня. Простилась я с ней без сожаления и, по-моему, это было взаимно. Всё-таки я мешала её личной жизни, ведь мы ютились в маленькой комнатушке в коммунальной квартире. А в семье продолжались упрёки в мамин адрес: не шлёт мне подарки и деньги; сделала глупость - выскочила замуж за мальчишку на восемь лет моложе себя, да ещё и родила от него сына, вместо того чтобы подумать о судьбе брошенного ребёнка. И ещё я слышала: если бы не бабушкина забота, то меня давно бы уже на свете не было.
Родители переживали за меня, а я не понимала, зачем мне надо, чтобы Надя думала обо мне, ведь мне и без этого очень хорошо, тепло и уютно. У нас был большой дом: и детская, и столовая, и кухня, и большая гостиная, у бабушки с дедушкой своя спальня. И я не понимала, почему в этом доме не нашлось места для их старшей дочери. Помню, что я жалела её ещё тогда, когда принесла напёрсток и увидела, как она заваривает чай в кастрюльке.
Сочетать жалость к матери с любовью к родным мне приходилось молча, чтобы их не обидеть.
Конечно, меня мучил вопрос: что же произошло, почему мать стала отверженной. Я чувствовала, что это связано с моим рождением, и не ошиблась. Уже будучи взрослой, спросила об этом мать. Она удивительно легко и беззаботно рассказала.
Было ей 20 лет, поехала в отпуск на родину. Остановилась в частном доме, чтобы не обременять дальних родственников. А тут к хозяйке дома приехал сын на выходные. Познакомились. Оба молодые, красивые - пошли вместе на танцы. На обратной дороге попали под дождь и вернулись мокрые и продрогшие. Хозяйка велела им залезть на русскую печку обсушиться. И обсушились...
На следующий день сын хозяйки уехал, а вскоре и мать вернулась домой. О своём легкомысленном поступке и думать забыла, но я очень скоро напомнила о нём - зародилась у неё под сердцем.
Дед был буквально потрясён известием. Будучи большим начальником в городе, так сказать, навиду, он не мог переступить через барьер тогдашней морали.
Дочь его «опозорила» - больше он ничего не хотел знать. И выгнал её из дома. Приютили чужие люди.
Друзья уговорили деда смириться и принять случившееся: у одного из них произошла та же история, но он от дочери не отказался, а теперь во внучке души не чает. Мать вернули домой. Но с дедом ещё не раз случались приступы слепой ярости. Жизнь моей матери превратилась в ад.
Рожала она меня три дня.
Смирение пришло с известием о возможном смертельном исходе родов. Бабушка сутками простаивала у роддома, а дед не скрывал слёз. Всё закончилось благополучно. Я родилась здоровенькой, но не по правилам - вперёд ножками и в «рубашке». Назвали меня в честь бабушки - Елизаветой.
Страсти поутихли. Дед отрастил бороду и провозгласил меня любимой внучкой. И действительно, он любил меня больше своих детей. Всегда хвалился перед гостями моими успехами: я уже с пяти лет умела бегло читать, а в шесть лет плавала как рыба.
Судьбу матери дед пытался перекроить по своему разумению. Увёз в другой город, устроил учиться в торговый техникум.
Снял комнату, обставил её - учись, дочка, будь умницей. Но дочка учиться не захотела. Всё бросила и уехала подальше от всех. И от меня в том числе.
Отца своего я нашла потом через милицию. Хотела встретиться, но в последний момент передумала. Помнит ли он тот единственный день, проведённый с матерью? А если у него семья, как она это воспримет?
Пусть остаётся всё как есть. Дед заменил мне отца, и у меня нет потребности в другом.
Не всё гладко было у меня и в дальнейших отношениях с матерью. Одна её фраза «терпеть не могу, когда дети плачут» объясняет многое. Но самое главное: я поняла, что невозможно требовать от человека того, что не дано ему Богом. Каждому своё. Кому- то счастье приносит материнство, а кому-то - успехи в личной жизни. И нет ни правых, ни виноватых, а есть предвзятость. Всё зависит оттого, насколько ты любишь или не любишь человека.
Когда есть любовь, ты принимаешь его таким, какой он есть, со всеми недостатками, но больше видишь достоинств. А моя мать умерла, так до конца и не понятая, не прощённая родными.
