В мастерской Григория Викторовича Потоцкого в самом центре Москвы тихо и уютно. Без преувеличения можно сказать, что Григорий Викторович – самый известный российский скульптор в мире. Его работы есть и в странах Европы, Латинской Америки, на Филиппинах, во многих-многих странах. И каждое новое произведение – это споры, удивление. С уверенностью можно сказать, что работы Потоцкого ни кого не оставляют равнодушным.
- Григорий Викторович, как Вы шли к своей профессии?
- Давайте начнем с главного. Кто-то говорит, что художник – это профессия. Правда заключается в том, что художник – это не профессия. Профессия–– это то «искусство», которое делают «художники», которые отвечают за идеологию, за дискриминацию людей. За все то зло, которое рождается на Земле. А художник –– это, когда у человека есть призвание быть художником. Призвание. Ну нет такого призвания, чтобы вытаскивать всякую гадость, любоваться ею. Ну нет такого призвания. Только тогда, когда тебе за это платят деньги. Люди творят плохое только за очень большие деньги. И призвания для этого не нужно. А когда призвание – это образ жизни.
Я родился в Гулаге. 10 лет не ходил. 5 класс. Я лежу в постели, лежу и думаю: «А вот интересно, кем бы я хотел стать?». И, конечно, я хотел бы стать тем, где есть слово «свобода». Потому, что свобода – это очень заманчиво. Тоталитаризм давил на меня со всех сторон. И вдруг я тогда сделал вывод. Есть только два варианта, кем бы я хотел стать. Либо надо стать гангстером. И тогда ты свободен и живешь, как ты хочешь. Да, тебя могут поймать. Но, если у тебя есть сила и удача, то ты будешь жить. Или можно стать художником. Который просто творит. И пишет только то, что он хочет. Он живет бедно. Но он живет свободным человеком. Единственное, я считал, что у меня нет никаких талантов. У родителей не было образования. Я считал, что у меня нет вообще никаких талантов, а чтобы быть художником, надо его, талант, иметь. Я понимал, что если ты – гений, тогда ты можешь быть художником. Если ты не гений, то художником не надо быть. Это были мои первые мысли на этапе становления.
В 14 лет я поехал в Питер. Нас повезли со школой, я тогда уже учился в обычной школе. Из Кишинёва мы приехали в Питер. И я в первый раз увидел красивых обнаженных девушек. В мраморе. Это произвело на меня такое впечатление, что когда я вернулся, то я нашел глину –– сходил в карьер –– и начал лепить женские фигурки –– этих «обнаженных», с открыток. Мне повезло. Так вышло, что я показал эти работы Лазарю Исааковичу Дубиновскому, члену-корреспонденту Академии художеств СССР. А он был учеником Бурделя. Он взял мои работы и говорит: «Ты знаешь, будет желание –– будет абсолютно все. Учить не буду. Будет желание –– будет все». Это были все его уроки: «Вот тебе ключ от мастерской. Вот тебе глина. Вот гипс. Какие-то моменты тебе покажут, объяснят. А дальше делай все сам. Будет желание –– будет все. Этому нельзя научить. Можно научить мастерить стул. Можно научить нарисовать девушку «как положено». Но искусству научить нельзя. Ты с ним рождаешься. Это самое главное. А тому, чему учат профессионально в наших институтах… Да, у нас учат, как нарисовать фигуру. А как научить передать «Любовь»? А как передать «Красоту»? И когда я учился, то я сделал для себя открытие. Когда правильно построен глаз, например? –– Когда красиво. Не факт, что нарисовано правильно. Если красиво –– это то, что надо. Совершенно другие законы. И до тех, пока мы шли по пути подобия Природе –– это 19-й век, например –– это было нормально, для того времени. Появлялись такие художники, как Брюллов, на Западе – это Тициан, Веласкес, Рембрандт. Но чем интересен 20-й век? –– Лучше все это могла сделать фотография. Намного лучше. И потом, спорить, соревноваться –– глупо. Художник –– это тот человек, который создает свой мир. Художник –– это тот человек, который по-другому видит мир, чем все остальные. Например, Эль Греко видел все фигуры удлиненными. И он остался в Истории. А 21-й век чем отличается? Мы можем быть такими, как мы есть. И все упирается только в одну вещь. Насколько ты нравственен? Насколько ты глубок? Насколько ты духовен? О чем ты хочешь говорить? В любом творчестве нужна Поэзия. Это такая субстанция, которая требует колоссального дарования. А с другой стороны, требует каких-то высоких нравственных ценностей внутри тебя. И тогда это будет Поэзия. Поэзия тем и отличается, что в ней заложена глубокая нравственность. Если она не заложена, то это, наверное, будет что-то другое. Вот я хожу по музеям современного искусства, я понимаю: «тут была интересная мысль». Это здорово, это прогресс. Вот здесь любопытная идея. А до Поэзии они не дошли. А до Образа они не дошли. Вот эти современные залы, которые забиты «искусством». Нам вбивают в голову, что искусство должно быть беспредметным. Абстракция. Я все время так смотрел, удивлялся и думал –– а что там заложено?
У меня нет своей точки зрения относительно абстракционистов. Я нахожусь в процессе осмысления. Я отсмотрел всех западных абстракционистов. Ну, любопытно, ну здорово, ну сделали, ну беспредметно. И только сейчас я встретил девушку. Она –– армянка. Она торговала в бутиках. Она пришла ко мне, взяла краски и намалевала что-то. Я так посмотрел и понял, что передо мной человек –– прирожденный абстракционист. У нее есть свои пейзажи, свои образы, своя фантазия. У нее огромный целый мир. И он разнообразен. Он переливается, как калейдоскоп. Она не сочиняет. Она так живет. Все, что мне нужно было ей объяснить, чтобы она пошла дальше, –– «ты – Любовь». Она так внимательно на меня посмотрела и спросила: - «Что значит «Любовь»?
- Любовь! Я понимаю, что тебя нельзя не любить. Ты очень красивая. Ты – Любовь! И ты пиши эту Любовь. Пиши свои эмоции и чувства. Пиши, как Любовь. А любовь – это самое высокое, нравственное чувство.
Она меня услышала дословно. Я говорю: «Напиши сто картин». Она написала сто картин. Она быстро работает. Она написала сто картин –– одна лучше другой. Я говорю: - «Не волнуйся. Это коммерческое искусство, его купят». И в ней я увидел настоящего живого абстракциониста. Все, что я видел до этого в Америке, это высосанное из пальца, это была идеология. Был Советский Союз, который говорил о духовном и опирался на все историческое прошлое. Начиная от Сервантеса, заканчивая той же Библией. Все духовные образы. И были сильны духом. А американцы противопоставили нам идеологию беспредметного искусства, бессмысленного, безыдейного. Без очень многих качеств. Но зато за это платили бешенные бабки. Огромные деньги, огромная пропаганда. Они все понимали. Они понимали, что художника можно просто сделать. Его можно просто придумать.
- У вас висит фотография вашей скульптуры Кнорозова. Для меня это очень важно. Кнорозов, он расшифровал письменность майя. И художник –– это, фактически, если это настоящий художник, это человек со своим языком. Ваш язык –– это какой язык?
- Мой язык –– это только язык Любви. Я все пропускаю через Любовь. Я все пропускаю через образ Женщины. Я все пропускаю сквозь эмоцию и чувства. Я учился в советской школе. Из нас делали идеологов. Я считал, что надо все отдавать Человечеству. И нужно бороться за Счастье Человечества. Естественно, не теми средствами, как предлагали коммунисты. Я искал свой путь и свое понимание. Как помочь, как спасти, как сделать? Приходит ко мне девушка. Что она думает о себе? Что она –– красивый кусок плоти, которую хотят и которую дорого можно продать? Это материалистическое обоснование того, кто она есть. Потом –– она функция. Типа учительница, воспитательница, продавщица. И так далее. А я говорю ей: «Ты –– Богиня». Но не в качестве комплимента. Она на самом деле Богиня. Это мы мужчины –– второсортны. А женщины изначально –– богини. И, когда я это открыл, открыл, как художественный образ. И когда я это объясняю, девушка это слышит, я говорю: «Загадывай любое желание». И это все сбудется. Ты же Богиня. Все твои желания исполнятся. Очень все просто. Она припишет потом все это мне, ты же меня раскрыл. В женщине заложен высочайший смысл. Представляете реакцию на красоту? Я все время думаю, что такое Красота? Я пришел к пониманию, что материализация ума – это Красота. Ведь мы через ум пониманием Красоту. Или как увидеть Бога? Я понял, что Бог смотрит на мужчину глазами женщины. И когда я такие простые художественные образы доношу до женщины, она же меняется. Она превращается в Любовь. Она превращается в произведение искусства. Она превращается в личность.
- Вы считаете, что у вас есть свой стиль?
- Конечно, у меня есть свой художественный язык. Например, танец кривых линий. Очень сложно кого-то вспомнить, кто был позади. У меня, конечно, есть свой стиль. А понял, что линия и пятно выражает эмоцию. Линии могут быть чувственными. Эротичными. Должна быть еще колоссальная внутренняя свобода. Оторваться от того «как правильно» –– это очень тяжело. Я нашел себя чуть ли не в шестьдесят лет. У меня, конечно, много ранних работ. Есть много хорошего. Но то, что я называю своим стилем ––? Если для людей искусство –– работа, то для меня –– это образ жизни. У меня не было ни одной работы, ни одной картины, которые бы создавались, как товар. Это некоторая эмоция, некоторое чувство. Которое само по себе ценно. И даже в голову не может прийти, что это товар. Это не значит, что это ничего не стоит. Напротив. Люди, которые понимают, за мою картину могут заплатить десятки тысяч долларов. Как было на Западе с одной из моих работ, на которой я изобразил девушку. Потому, что человек понимал в искусстве. Это не потому, что я такую цену назвал. Человек понимал, сколько это стоит. И какой уровень работы. Точно такую же картину я могу продать здесь, в России, за 500 долларов. Потому, что здесь покупатели даже близко не могут понять, какого уровня работа и о чем она. Художник благодарен, когда ему платят столько, сколько он стоит. Он даже готов подарить работу, если она кому-то понравилась. Потому, что все это –– не товар.
В скульптуре у меня свой стиль, который я называю линеарным.
- Скажите, пожалуйста, как в голове одновременно могут жить и живопись, и скульптура? Ведь это же –– разное. Разные полушария мозга отвечают за скульптуру и за живопись. Объем и плоскость.
- Я когда-то пошутил. Я сказал, что в скульптуре я –– живописец, а в живописи я –– скульптор. Дело в том, что я же не профессионал. Я не ремесленник. Я не могу создать фигуру, как это бы сделал профессиональный скульптор. Профессиональный скульптор сделает правильно и –– ни о чем. Он сделает ногу, он сделает «мясо», он сделает сапог. А я нет. Я делаю движение, я делаю чувство. Я делаю эмоцию. Я делаю состояние. А сапог –– это никого не интересует. В моем творчестве преобладают прежде всего эмоции и духовность. Если еще глубже. Взять, к примеру, мои портреты. Портреты всегда всем нравятся. Чем они хороши? Не тем, что они «правильные». Не тем, что они имеют какой-то стиль. Они отличаются одним – они все живые. Они в самом деле живые. Я передаю состояние человека. И сходство нахожу не в том, что у человека кривой нос. Или круглая голова. Я сходство нахожу по состоянию. Сегодня мы живем в таком времени, когда портрет не ценен. Не интересен. Он не является предметом Искусства. Мне интересен Человек и Жизнь. И поэтому у меня такое огромное количество портретов. Мне интересен Пьер Ришар, мне интересен Федор Конюхов, Кнорышев. Я вылепил Пабло Коэльо, и на меня смотрел Бог через его образ. Как? А он об этом пишет. Он весь такой. При всем том, что он играет, фальсифицирует. Но в нем живет Бог. И он, как никто говорит о Доброте. Я поставил памятник «Свет Доброты в Лиссабоне» в 2020 году 9 марта. Когда это есть, значит ты состоялся.
У нас есть два способа сделать Художника. Европейский способ – художника «делают» галереи. А есть второй способ, наш, русский. Это делают чиновники. И сами художники – тоже чиновники. То, что художника делают чиновники – это наше изобретение. Это пошло еще со времен советской эпохи. Гитлеровская Германия – это тоже была страна идеологическая. Там тоже художника делали чиновники.
— Это, вероятно, свойство тоталитарных государств?
- В СССР чиновники определяли, кому быть художником, а кому не быть. Они дают деньги, они печатают. А потом уходят чиновники и уходит этот художник. Сколько народных художников и поэтов было в Советском Союзе. О них никто сейчас не помнит. Их не знают.
Настоящее Искусство, –– если художник идет впереди Времени, если в его работах есть Совесть, Нравственность, если работы заставляют по-другому относится к миру. Сколько себя помню, мне говорили – гениальная работы. Я из гениев не выходил. Точно также мне говорили, он вообще –– не художник. Это говорили «профессионалы». Мне всегда были тесны рамки Искусства – взять и срисовать. Я понял, из чего человек состоит. Из Пушкина. Из Айвазовского. Из Толстого. И это нас формирует. Когда я это понял, я понял, что хочу делать такие работы, которые бы меняли человека. Меняли бы его жизнь. Я стал делать такие работы. Они у меня получаются. По крайне мере, три тысячи человеческих жизней я точно изменил. И эти люди благодарны мне, они это помнят. Я никогда ничем не зарабатывал на жизнь, кроме как искусством. Я четко понимаю, что искусство – это не товар. И оно не продается, как товар. У меня нет понятия продажи. Есть нечто другое.
Когда начался распад СССР я сделал два вывода. Первый и самый большой удар будет нанесен по имиджу России за рубежом. Я понимал, что скульптор дорого стоит. Его не могут покупать. Он не может быть востребован, когда людям есть нечего. Значит, что я могу, как художник, как гражданин? Я могу делать работы и прославлять Толстого, Достоевского, Пушкина. Я их всех люблю, мне интересно было вылепить Достоевского. Как я его вижу. Как я понимаю. Потом подарить эту работу. Я их подарил. Я их установил. Я их сделал. Я решал эту задачу. Если бы платились миллиарды долларов на то, чтобы разрушать образ советского человека, СССР, русских, я бы не стал это делать. Я делал совершенно обратное. За разрушение платились большие деньги. Это продавалось. То, что продается, что является сегодня товаром, оно не имеет будущего. Такая грустная вещь. Когда работа –– товар, она уже умерла. Если ты художник, ты живешь вне денежных отношений. Надо думать о том, чтобы создать произведение Искусства. Когда работа будет создана, найдутся те, кто помогут. 190 работ, 190 памятников. У них есть своя цена. Чтобы произвести работу, нужны деньги. В любом случае, скульптура стоит миллион рублей. Пусть я не получил ни рубля. Но кто-то заплатил этот миллион, чтобы работа увидела свет. Вот в этом парадокс. В годы после развала СССР немцы поставляли нам раздолбанные машины скорой помощи, как гуманитарную помощь. Я сказал немцам: «Купите мне холсты и краски, и я подарю вам свои работы в качестве гуманитарной помощи». Они побежали покупать краски и холсты. Я тоже немного коммерсант. Краски дорогие, денег стоят. Я всем сказал: «Купите краски». Каждый хочет картину. Каждый идет и покупает холст. Я говорю: «Купите два холста, может быть я захочу две картины написать». Они купили и холсты, и краски. И сказали, как же это дорого стоит. Невероятно дорого стоит. Я написал картины. Эти картины вернул. У меня остались краски. И когда я вернулся в Москву, у меня было много красок. Таким образом я заработал.
- Ваши работы находятся в 50-ти странах мира. Художник –– это человек Мира или он принадлежит своей стране, своему культурному слою?
- Есть этническое искусство. Например, башкирское. Этническое искусство –– это всегда товар. Оно всегда продастся. Его легко сделать. Оно понятно. Я родился в России. Я носитель русского языка. Русской культуры. И художник в понятии русского человека, русского языка –– это Творец, который в человеке пробуждает Бога. Я не знаю других языков. И везде, где я был, у них такого нет. Когда я ставил свой первый памятник Пушкину в Германии, на открытие пришло 25 тысяч человек. Я задал наивный вопрос профессору немецкого языка дрезденского университета: «Господин профессор, почему вы не изучаете русский язык?». Он всплеснул руками и ответил: - «Боже, Григорий, вы с ума сошли? Мы немцы –– маленькая нация» - мне это резануло слух, я считал, что немцы после нас самая большая нация. – «Не дай Бог, если мы начнем изучать русский язык. Мы откажемся от своего».
- Как же так? Шиллер, Гете!
- В русском языке есть такие понятия и образы, которых нет в других языках. Такие как Бог, как Совесть.
Сам язык – это язык не нации. Любой человек, который начинает говорить на русском языке, он –– уже русский. Вот поэтому идет война во всем мире против русского языка и русской литературы. Русский язык очеловечивает. А, если человек –– не человек, он –– хороший раб. Его можно подчинить. Его можно сделать сытым. И его можно заставлять делать то, что ему прикажут. Вся западная культура построена таким образом, чтобы воспитать человека–раба, которому говорят, что он свободен. А он ни в чем не свободен. У него нет никаких прав. Но ему внушают, что он свободен. Это все демагогия. Слова: «Свобода, демократия, толерантность» — это не более, чем слова, демагогия. Есть одно русское слово – «Добрый».
- Когда я разговаривал с послом одной азиатской страны, он мне сказал, что знает много русских художников, а в его стране художников нет. Почему?
- Слово художник часто используют в смысле «профессионал». Вот он может «правильно» нарисовать. Профессионального образования, конечно, в некоторых странах нет. Вот, например, мы любим Пикассо. А у кого Пикассо учился? Пикассо стал Пикассо, так как изучал искусство примитивных народов Африки, Океании. И он просто это скопировал. Он переработал, скопировал и подал. Все, что он делал более-менее «профессионально», чему он учился –– это неинтересно. Он бы никогда никем не стал. Океания и Африка помогли ему понять, что есть Искусство. Искусство живет в человеке, искусство живет в народе. Искусство –– это то, что заложено в любом человеке. Например, в Западной Европе искусство выросло на религии. Благодаря религии, благодаря содержанию появилось западное искусство, появилась русская икона. Религиозное содержание. Пришло время советского искусства. Стали подниматься иные темы – литература, образы. И сейчас мы пришли к интересному пониманию, что у каждого человека есть свой мир. Каждый человек –– это творец. Он только должен разрешить себе любить и быть любимым.
- Какие ваши идеалы, ценности? Кого вы считаете великими авторами?
- Мне нравятся все художники начала 20 века. Ван Гог, Гоген, Ренуар. В Париже, в музее д’Орсе, много представлено замечательных художников. Я их всех люблю. Но мне всегда чего-то не хватало. Тут это хорошо, там другое. И я увидел одну картину, там было все. Там было написано небо. Жаркое солнце. Стоят три креста. Содержание, смысл. «Христос и разбойники» –– эта картина. Художник Ге. И вот в этом одном Ге сконцентрировано все, что было сделано. Какие умные кураторы музея, которые догадались поставить Ге. В нем есть все. В нем есть Бог, есть Человек. В нем есть содержание и великолепное исполнение. Подобного на Западе нет. Они попытались создать Гернику. У Пикассо есть Герника. В Гернике Пикассо были использованы элементы рекламных технологий, медийные средства. Ге глубже, человечнее. В работах Пикассо человек начал исчезать. Потом вылилось в беспредметность, безыдейность, бессмысленность. В итоге в безвкусие. Сегодня миром правит китч.
- Чего бы вы хотели достичь, каких вершин?
- Искусство – не спорт. У искусства нет вершин. Больше, лучше, интереснее. У меня этого нет. Потому, что самая большая вершина – это дойти до самого себя. Дойти до своего сердца. Понять себя. И сделать то, что есть я. Это почти недостижимая задача. И задача всей жизни.