Мой Толстой начался с трилогии «Детство. Отрочество. Юность», которую я читала и перечитывала до наступления первой зрелости, то есть довольно долго:) Думаю, именно поэтому «Другие берега» я восприняла как что-то родное.
Потом, с разной регулярностью, читала и перечитывала всё остальное. Когда была беременна, не могла читать любимого Набокова (да и многих других любимых), могла только Толстого и Гегеля.
Толстой наивен и - гениален. Считается, что у него нет чувства юмора (в отличие, скажем, от Достоевского). Но у него встречается юмор иногда прямо-таки черный, хотя, скорее всего, невольный, нечаянный.
Не устаю восхищаться этой сценой:
Потом, «отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами). — Voilà une belle mort /Вот прекрасная смерть/, — сказал Наполеон, глядя на Болконского».
Мне нравилось, что герой моей диссертации, американский паренёк Норман Мейлер ушел на фронт с томиком «Анны Карениной» в вещмешке…
Мне нравится, что следы Толстого пересекают вдоль и поперёк прозу Набокова, как русскую, так и американскую. И особенно густо – «Аду».
Но, конечно, я помню, как Чехов сказал:
«Меня мужицкими добродетелями не удивишь, я сам мужик».
И что Бунин писал о толстовстве...
Но это ничего не меняет. И я опять беру «Воскресение». Вот очень важное для меня место: Семья в богатой коляске – отец, мать, мальчик и девочка – видит партию арестантов.
Виктория ШОХИНА