Сколько Аня себя помнила, её мама всегда находила, к чему придраться. Для Татьяны Николаевны существовал только один правильный взгляд на жизнь — её собственный. С ней невозможно было делиться радостью и вообще приятными новостями, поскольку она обязательно выискивала недостатки и лишь гораздо позже могла снисходительно признать, что «а ведь это и хорошо получилось», когда никакое одобрение расстроенной Ане уже не требовалось.
Вечная критика привела к тому, что Аня перестала рассказывать маме о себе и очень неохотно отвечала на её вопросы, в то время как вышедшая на пенсию мама стала интересоваться её жизнью ещё сильнее. По её мнению, Аня не так готовила, зря не красилась, неправильно одевалась — надо было более ярко и вызывающе, чтобы привлекать внимание мужчин, в то время как саму Аню устраивали неброская одежда из приятной телу ткани и приглушённые цвета. Она вообще выделяться не любила, предпочитая даже в больших компаниях наблюдать за другими со стороны, ограничиваясь общением с одним-двумя людьми.
Татьяна Николаевна настаивала, что желает дочери добра. Дочь всё чаще прикидывала, сможет ли позволить себе снять квартиру и тем избавиться от бесконечных поучений. Останавливало пока то, что они с мамой жили вдвоём в квартире, заработанной отцом Ани, причём специально для дочки, но это только пока. Постоянные упрёки выведут из себя кого угодно.
…В тот день Аня отправилась в едва открывшийся тренажёрный зал, чью рекламку ей бросили в почтовый ящик. Слёзы подступали к глазам от обиды: маме не понравилось, что она разложила еду на две тарелки с разным рисунком, вместо одинаковых, — и это после того, как Аня потратила почти три часа на обед, да ещё и в жару! И притом постаралась даже испечь любимый мамой рыбный пирог, который хорошо поднялся и не пригорел.
Упрёки вместо хотя бы пары добрых слов, обвинения: «Что же ты такая неумеха?» — и вот, Аня, бросив в пакет кроссовки, штаны и футболку, очень быстро идёт к зданию с новенькой вывеской, стоящему в конце улице. Там она сразу же залезла на велосипед, а потом, когда этого показалось мало, перешла к силовым тренажёрам.
«Вот почему она такая? — со злостью дёргая ручки, мысленно вопрошала Аня. — Неужели нельзя хоть что-то хорошее мне сказать?»
Обиды добавляло то, что за свою жизнь Аня не раз слышала от мамы, что она её любимый ребёнок, что мама очень хотела дочку, ждала её… И что теперь? Разве с любимым ребёнком так поступают? Складывалось впечатление, что в качестве дочки её мама в действительности желала куклу, послушную и идеальную, а когда дочка стала выбиваться из идеального образа, Татьяна Николаевна принялась загонять её в воображаемые безупречные рамки, выплёскивая раздражение, если не получалось.
Очень скоро у Ани стали болеть мышцы рук, и она пересела на скамью для пресса покачать его. Живот тоже дал знать о себе, однако Аня упорно поднималась и опускалась на наклонной скамье, всё резче дёргая спину и практически ничего не слыша из-за воспоминаний о недавних словах матери: «Неужели ты не можешь похудеть? Тебе бы тогда твои институтские платья подошли, всего-то надо до сорок четвёртого с твоего сорок восьмого…» Ане, возможно, и хотелось бы вернуть сорок четвёртый размер, но у всех женщин в их семье была пышная грудь, и как уменьшить её настолько, она не представляла. Вот и проклинала свой сорок восьмой, качая пресс дальше и помогая себе руками, пока не почувствовала, что больше не может подняться ни разу, и обессиленно обмякла.
Пересохшее горло саднило, сердце колотилось, как бешенное, в животе мутило от мерзкой слабости. Но ещё сильнее Ане было жаль себя, потому что даже такая усталость не заглушила звенящие в ушах упрёки матери, и она, стиснув зубы, упёрлась руками и попыталась сделать ещё хоть раз.
— Стоп-стоп-стоп, девушка, это никуда не годится! — внезапно услышала она откуда-то слева и машинально повернула голову.
Высоченный, как ей показалось почти от пола, парень с бейджиком клуба, на котором читалось имя «Стас», одетый в синие шорты и синюю же майку без рукавов, резко опустился на корточки рядом с ней и мягко отцепил пальцы её правой руки от доски, сжав обеими своими.
— Знаете, если вы у нас тут потеряете сознание от перенапряжения, меня мой шеф не похвалит, — заговорщическим тоном поведал Стас.
— Я…
Аня сглотнула, чтобы смягчить пересохшее горло, заодно почувствовав, как загорелись щёки. Ей нечасто доводилось привлекать внимание парней, да ещё и в такой неудобной ситуации, когда она растрёпанная, потная, расстроенная и к тому же не имеет сил даже нормально подняться. Как же неловко!
Впрочем, Стас, по-видимому, что-то понял, потому что окинул её взглядом с головы до кончиков кроссовок и деловито спросил:
— Перезанимались?
— Немножко, — призналась Аня. — Но мне нужно ещё…
Она нервно поозиралась и замерла, осознав, что правая рука по-прежнему в плену больших ладоней подошедшего парня. Правда, на попытку высвободиться Стас отреагировал тем, что руку тут же отпустил, и это Аню порадовало: с матерью-контролёром она чутко и скверно реагировала на любые попытки давления и ограничений, тем более от посторонних людей.
Взявшись за края доски, Аня, приложив все силы, подняла верхнюю часть тела, затем прижалась грудью к бёдрам и, переставив руки выше, поняла, что, если вернётся в исходное положение, уже не поднимется. Придётся тогда сползать на пол на четвереньки и только так вставать.
Но тренер Стас будто этого и ждал: он легко и без раздумий сел на её же доску сразу за ней, так что Аня почувствовала за своей спиной его спину. Мозг сработал раньше, чем она всерьёз задумалась: оперевшись на любезно предложенную чужую спину, она убрала колени с верхнего угла доски и опустила ступни на пол, фактически оседлав доску. Всё, теперь сползать на пол было не надо! Она смогла бы нормально встать.
— Порядок? — уточнил Стас.
— Да, спасибо вам, — искренне ответила Аня.
— Может, расскажешь, зачем изводила себя? — дружелюбным голосом предложил он. И добавил: — Моя работа — наблюдать за всеми в зале, а ты явно пыталась себя загнать, хотя я раза три подавал знаки, что стоит притормозить.
— Я… не заметила, — смутилась Аня, лишь теперь сообразив, что что-такое и правда было, ей махали. Но из-за расстроенных чувств она тогда не отреагировала. — Прости.
— Легко, — пожал плечами Стас.
И это было занятное ощущение — за твоей спиной обладатель другой спины пожимает плечами. Но и разговаривать с таким невидимым собеседником неожиданно оказалось уютно. Никому не было дела до того, как Аня выглядит, насколько у неё растрепались волосы, идёт ли ей цвет майки, толстая она или нет, красное ли у неё лицо, потому что никто на неё не смотрел. Она могла не отвлекаться на мысли о том, что её вот-вот осудят, и сосредоточиться на другом. К примеру, на своём желании отблагодарить здешнего тренера за неравнодушие к её слабости и эту деликатность.
«Он ведь не стал пытаться поддержать меня за спину руками после того, как я высвободила ладонь, — осознала Аня. — Понял, что я могу не оценить, что меня посторонние вот так трогают. Но он всё равно помог: просто сел за мной, не лапая, но дав опору. Находчивый какой!»
Эта чуткость Аню так поразила, что она решила удовлетворить любопытство Стаса:
— А изводила я себя, потому что этого бы хотела моя мама.
Она почувствовала, как Стас повернул голову в её сторону:
— Пытаешься соответствовать требованиям родни? Если захочешь поделиться, у меня будет что ответить на такую историю.
— Я… — Аня на секунду замялась, делая выбор.
Продолжение здесь...