Весна девятым валом накатилась и накрыла окружающий мир. И то, к чему она прикоснулась, раскрасила в удивительные и непривычные после долгой зимы яркие краски. Этот вал наполнил всё в округе какой-то щенячьей, детской радостью. Даже старый ворчун дед Степан, сидя на завалинке больше шутил, чем ворчал, и глядел на прохожих с не свойственной его привычному для всех образу лукавинкой.
Напряженное раздражение, вызванное переводом больных из соседнего села, благодаря внеплановому ремонту уже притупилось и приняло вид фоновой проблемы, которая оскоминой не давала полноценно радоваться весне. Галина Георгиевна стояла на крыльце больницы и, подставив лицо солнцу, наслаждалась долгожданным теплом, которое, казалось, проникает сквозь кожу глубоко внутрь, в самую душу. И ее тоже, как и тело, хотелось подставить под это солнечное тепло каждым бочком. Из этого блаженно-сосредоточенного состояния мягко и достаточно безапелляционно вывел голос Сергея Борисовича, который тоже вышел на крыльцо и курил, дожидаясь, когда она обратит на него внимание.
- Галина Георгиевна, - щелчком послав прочь окурок, сказал он, - я понимаю, что пятница, но пациента нужно отвезти в Шиханово. Придётся ехать. Я уже связался с их приёмной и подготовил документы.
В усталом взгляде мужчины, который похоронил карьеру и мечту расширения горизонтов непознанного, а в итоге собственное развитие, и тихо поливал иногда холмик этой могилки водочкой, читалось сожаление и сочувствие к ней. Из-за ремонта больницы в соседнем селе больных прибавилось значительно, а проблем, вообще, в разы, так как ни технически и ни людьми больницу не усилили, да, собственно, и даже не обещали. «Чёртова оптимизация штатов и эта бесконечная реформа»,- подумали они оба о наболевшем.
- О! Степаныч уже вон выехал из гаража! Как всегда что-то жуёт, - в нарочитым осуждением проговорил Сергей Борисович.
Видимо, Борисыч уже давно отдал распоряжение на выезд, а ей хотел довести лично, - подумала она.
Ладно, Сергей Борисович! Куда ж от Вас денешься, - с напускным покорством и не без кокетства улыбнулась она, сама забирая из кармана халата врача торчащие и заранее им приготовленные документы. Весь её вид говорил о понимании истинной причины его выхода с готовыми документами в кармане.
Весна! Она никого не выбирала и чародейством своим одурманивала даже деда Степана, а не только сорокалетнюю фельдшерицу. Хотелось жить, любить, быть любимой, востребованной и дарить тепло и любовь вокруг.
«Ну, и что, что выпить любит, - оправдывала она саму себя. Не запойный же! Ой, да хорошо ещё, что хоть иногда срывается и не буянит. Сколько вон мужиков-то от безысходности спилось? Уйма!» - подумала она и перекрестилась на полуразвалившуюся церквушку проезжая мимо очередной мёртвой деревеньки. Весна, залетая в щелку окна видавшей виды райцентровской «скорой» радовала буйной зеленью посадок, упрямо рвущимися вверх сквозь слежавшийся прошлогодний сушняк, ярко зелёными стрелами травы, ослепляющим солнцем и весело снующими птицами. Она шире приоткрыла окно и ворвавшийся в салон поток весеннего воздуха, пьяняще ворвался в жадно распахнутые лёгкие Галины Георгиевны. Он опьянил не только сам организм, но и мысли. Они стали прыгать с одного на другое, практически ни на чём не останавливаясь. А она просто радовалась этой весне, этому пьянящему воздуху, этому разговору с Борисычем. И как-то не свойственно для неё самой, необычно доверчиво распахнула всю себя этому весеннему валу, отдаваясь ему каждой клеточкой тела и души, как будто он счищал с неё оставшийся после зимы налёт «слежавшегося талого снега».
Она не думала о больном и работе вообще. Она и о домашних проблемах тоже… Не могла и не хотелось. Ехали молча. Степаныч не громко слушал вполне демократичный шансон, грыз семечки и внимательно смотрел на дорогу, с которой снег, уходя после зимы, забрал местами и тонким слой недавно положенного асфальта. Весна действовала как-то отвлекающее от работы. Степаныч, насупливал брови, сфокусировал всячески внимание на дороге, и даже стал грызть семечки, лишь бы не сидеть без движения и не залипать за рулем. Мысли веером разбегались. Тут и работа, и картошку нужно сажать, и сын - балбес школу заканчивает, и стойки, блин, пора на семёрочке менять.
Вдалеке Степаныч увидел голосующего человека. «Ну, как тут не подкалымить?» -подумал он про себя.
- Возьмём? - нарочито небрежно, но предательски чуть дрогнувшим голосом от опасения возможного отказа, спросил Степаныч. Однако, художница Весна, раскрасив всё и вся вокруг, добрыми красками смягчила сердце Галины Георгиевны. К тому же, выпитый накануне чай уже давно просился наружу, а остановка для посадки попутчика, вроде, женщины, отличный повод забежать в близлежащую посадку.
- Ну, давай, - с плохо деланным равнодушием сказала она, - тормознёшь, а я до кустиков шементом.
Он начал сбавлять скорость и чуть не въехал в опередившую его «девятку», которая остановилась у женщины и отобрала калым у Степаныча. Степаных даже не успел подъехать, как «девятка» уже лихо стартанула и уехала. Вид у него был на столько растерянным, что Галина Георгиевна даже не стала по привычке подкалывать неудавшегося бомбилы. Машина остановилась буквально на том же самом месте, где пару секунд назад конкурент Степаныча увез «подработку». Чертыхаясь, он грузно вылез из машины и разминаясь пошёл к заднему колесу.
Он всей шкурой почувствовал слова, которые еле сдерживала Галина Георгиевна. Всё-таки, не первый день вместе работали. Ты только там не пропадай, - огрызнулся он её мысленным словам. Но Галина уже на всех парах трусцой мчалась к манящим кустикам, а Степаныч, сделав своё дело у колеса, ходил вокруг своей «буханки», пинал колёса и клял наглую «девятку».
Дорога была пустой, что, конечно же, странно для этого времени суток на этом участке. Однако это совершенно не трогало раздосадованного Степаныча. Больной мирно спал в машине. До Шиханово осталось совсем не много, меньше половины пути и Степаныч начал даже насвистывать себе под нос, направляясь к баранке.
Какой-то жуткий, дикий крик, отдалённо напоминавший голос Галины Георгиевны, резанул слух водителя. Этот крик был на столько утробным, настолько сильным и мощным по своей энергетике, что, казалось, разрывал оболочку, которую все звали Галиной Георгиевной и от этого она, видимо, кричала ещё сильнее. Едва касаясь земли, Степаныч бежал к кустам, сжимая чудом появившуюся монтировку. Крик так резко выдернул его из собственных размышлений, что он летел, не разбирая дороги. Ноги несли его через кочки, сучья, сваленные деревья. Его гнало, безусловно, в большей степени не чувство долга.
Нет, телесный страх и инстинкт самосохранения пересиливал его. Какой там ещё долг? Своя шкура дороже. Гнал больше интерес, боязнь того, что его назовут трусом и потом последствий этого. Его толкал скорее некий обывательский интерес, любопытство. Он был уверен, что в этот весенний день ничего плохого, худшего, чем эта «девятка» не может случиться, что это какой-то испуг нелепому женскому страху . Всё же так хорошо. Всё заново рождается и расцветает. Даже отец на завалинке улыбаться стал.
Под раскидистой берёзой стояла Галя и обнимала ножки девочки лет пяти, будто пытается её посадить на плечи. Только как-то странно. Она как можно выше старалась поднять ее, но девочка не могла ровно держаться. Её тельце было обмякшим, голова склонялась на плечо, руки, как у куклы безжизненно висели вдоль туловища. Но тело девочки не падало. Её держала за шею пёстрая петля из пояса халата, крепко привязанная к толстому суку.
Семёныч растерянно стоял в ступоре, крепко сжимая ненужную монтировку. Неожиданная картина настолько ошарашила его, что он замер всем организмом. Галина уже просто выла жуткой нотой горя и страха. На перекошенном лице её была сложная палитра этих эмоциональных проявлений. Она, как «Плачущая женщина» Пикассо, олицетворяла все те волны чувств, которые переполняли её.
- Ну, что ты стоишь, как дурак?! - её надрывный крик вывел из ступора. Они неуклюже сняли девчушку с петли. Она оказалась ещё живой, и Галина Георгиевна суетливо колдовала над ней приводя в чувство. Семёныч пулей принёс ящик с медикаментами. На щёчках появился румянец, и она начала дышать. Заскорузлая рука водителя с удивительной для него нежностью, погладила по головке девочки.
- Господи! - горестно выдохнул он, качая головой, - Кто же этот изверг-то?
В широко раскрытых, чистых глазищах хныкающей девчушки читался испуг, боль, непонимание происходящее и наивный детский интерес к чужим, но таким заботливым и ласковым людям. На все вопросы она от страха не отвечала, а на глазах моментально выступали слезы.
Ехали дальше молча. Растеряно молчали. На мобильнике, к сожалению, не было денег, у Степаныча, как назло, разрядился. Решили довезти девочку до Шиханово и сдать в милицию вместе со страшным поясом от халата. Девочка от шока не могла говорить, только хныкала и прижималась к Галине Георгиевне. Они сидели в салоне. Больной дедулька из соседней деревни горестно вздыхал и смотрел на девочку, прячущую лицо на груди у фельдшера. До поворота на Шиханово было километра три.
Около поворота с трассы печально задумчивый Степаныч увидел голосующую девушку.
- Вот-те нате, хрен в томате! «Калым опять вернулся», —обрадовано подумал Степаныч и уже не спрашивая Галину Георгиевну, начал тормозить своего «мустанга», поворачивая к голосующей молодой девушке.
- Здрасте! «До Шиханово не подбросите по пути?» —спросила она, открыв дверь кабины. В ней самой и её голосе чувствовалось сосредоточенность и какое-то серьёзное внутренне напряжение.
- Залазь, - великодушно, но с явным и не скрываемым меркантилизмом сказал Степаныч указывая на соседнее кресло, на котором сидела до случая в лесопосадке Галина Георгиевна. Девушка не заставила себя упрашивать и легко запрыгнула на переднее кресло машины.
- Сейчас только заедем тут в одно место, - чуть извиняясь сказал Степаныч и тронулся с места.
Громкий звук захлопнутой двери российского автопрома, разбудил от дрёмы девочку и она подняла кудрявую головку от Галины Георгиевны и с распахнутыми от удивления, неожиданности, наивного непонимания глазами вырвалась из рук фельдшера и бросилась к окошку, огораживающего кабину от салона. Услышав, звуки позади себя, девушка скорее даже инстинктивно повернулась назад, оторопела и вдруг резко отпрянула, прижав руки к груди Её лицо моментально вытянулось от удивления и ужаса, голова втянулась в плечи, глаза были распахнуты от нежданного кошмара и молили избавить её от этого внезапного ужасного наваждения. Все застыли в недоумении и тревоге. Даже Степаныч резко остановился посреди дороги.
Девочка высунулась в окошечко перегородки и наивно, но не по годам серьёзно, с укоризной вдруг спросила: «Мама, ты же сказала, что это будет не больно!».