От автора: Что есть жизнь? – ранимая плоть, страх за себя и близких?
1874 год
Кровавая Луна – полновластная владычица ночи, лицезрела загадочное действие, развернувшееся в раскинувшемся под ней сумрачном лесе. Всполохи огня появлялись и исчезали, мелькая между деревьев. Слышны были взволнованные голоса людей.
– Где она? Кто-нибудь видит её?
– Правее бери! Смотри, чтоб не проскочила!..
– Есенияя-я!.. – звала рыдающая женщина.
В свете огня факела мелькнуло и исчезло искаженное яростью и болью лицо отца. Мчась напролом сквозь лес, падая, обдирая руки и ноги о колючие кусты, снова вскакивая на ноги, дико озираясь, он бежал вперед, разрываемый горечью, ненавистью и страхом.
Впереди, пронзая насквозь ночь, раздался детский плач, по лесу пронеслось:
– Мамааа...
– Есения, – завопила в ответ в истерике мать.
И снова резвыми блуждающими огнями заметались по лесу факелы...
– Вот они! – прокричал мужчина, и тут же донесся истошный женский крик.
Несколько факелов облепили широкий ствол покореженного дерева, освещая его. Вжавшись в глубокую расщелину, укрываясь от огня, шипя и неистово размахивая руками с окровавленными ногтями, забилась женщина – точнее существо женского пола с выпуклыми безумными глазами, полными ненависти и вражды, темными слипшимися волосами, застывшей кровью на лице и шее. У ног ее лежала...
– Роксана, дьявольское отродье... Одержимая! Из благородных… Долго тебя отец покрывал… – просипел староста, подходя к бесноватой. – Много ты у нас кровушки попила, да беды принесла...
Тщеславная Роксана, услышав свое имя, расхохоталась, выйдя из убежища абсолютно нагой. По атласной коже ее бегали, шевеля усиками и потирая крылышками, насекомые, исполосовав грязными следами стройное тело. Сатанинский смех сотрясал ночной лес, который, казалось, замер в предвкушении неминуемой развязки.
Разгневанные мужчины окружили дьяволицу, каждый был вооружен тем, что успел прихватить второпях – кто серп держал, кто дубину, кто вилы…
Минуло два часа…
Одинокая фигура безутешного отца еще долго была видна на фоне горящего леса, уносящего с собой его прошлое, настоящее и будущее.
15 лет спустя
Пороховой дым сизым облаком повис в воздухе. По лесу эхом промчался одинокий выстрел, распугав задремавших ворон, сидевших на обгоревших остовах верхушек деревьев. Черной жирной стаей вспорхнули они в небо, пронзительно каркая и кружа над сгоревшим лесом.
– Кажись, попал, – приглядываясь поверх кустов и опустив ружье, заявил краснолицый барин Евграф Андреевич, образованный человек с длинными бакенбардами, оканчивающимися у самого подбородка.
Астафий, средних лет мужчина из дворовых, пролез под кустами и, прячась за деревом, разглядывая заросли, произнес:
– Вепрь-то, здоровенный какой, Андреич... – и хрустя сухими ветками, пробрался вперед. – Вот и кровь, а секача-то нет...
Евграф Андреевич, возмущенно отодвигая кусты на своем пути, боровом проломил себе дорогу к слуге, усевшемуся у земли и разглядывающего следы.
Астафий поднял удивленные глаза на барина:
– Ушел...
– Как ушел? Я же ему прямо в шею?! – и осматривая замятую траву, окропленную кровью, двинулся в дебри вслед за подраненным секачом.
– Негоже за подранком вдвоем идтить, Евграф Андреевич, вепрь – раненый зверь, непредсказуемый, а у нас одно ружье!..
– Сам знаю, – недовольно проворчал барин. – Не мог он далеко уйти с такой раной.
Астафий оглянулся по сторонам, поднялся, и двинулся следом за барином, разглядывая жутковатый лес. Зеленые кусты, цеплявшиеся за одежду, перемежевывались с обгоревшими, торчащими вверх голыми торсами деревьев. Казалось, что черные исполины играючи пощипывают людей, посмеиваясь над ними.
Следы раненого зверя уходили вглубь чащи. Барин уверенно шел. Астафий хорошо знал, что если какова идея посетила светлую голову Евграфа Андреевича, то остановить его уже будет невозможно, по сему обстоятельству обреченно побрел за ним, уповая лишь на одного Господа Бога Всемилостивого.
***
Вдоволь наоравшись в сыром сереющем небе, воронье рассаживалось на шпилях деревьев. Покачиваясь на тонких черных ветвях, они возмущенно каркали, поглядывая на шедших внизу.
Тускло поблескивая красноватая жидкость, каплями уходила в заросли пышного кустарника, укрывая под собою следы недавней охоты.
Евграф Андреевич, разгребая ручищами зеленую изгородь, шел вперед. Инстинкт охотника поглотил его полностью, и никто, и ничто не могло уже остановить его. Высвободив зацепившуюся за ветвь штанину, он отряхнулся, недовольно разглядывая изорванный рукав рубахи.
Чертыхаясь, ободрав жилистые руки, вслед за ним вылез Астафий. Его кислое лицо сначала приобрело землистый оттенок, затем и вовсе побелело.
В глубине леса, заросший кустарником, в окружении берёз и лип, возвышался мрачным строением склеп. Трава зелеными островками просачивалась в уголках обшарпанных ступеней его, ведущих к двум колоннам, подпиравшим массивную арку. Холодные стены, покрытые мхом и лишайником, прячась, укрывались от солнечных лучей в ветвях деревьев. С каждым дуновением ветра корявые пальцы-ветви касались ее поверхности, издавая при этом неприятный царапающий звук.
Ко всему мрачному пейзажу добавлялась полуоткрытая дверь, в которую, ища спасения, протискивался подраненный секач...
Охотники переглянулись. Евграф Андреевич, подняв ружье, двинулся было идти вперед, как рука слуги легла ему на плечо и вкрадчивый голос Астафия произнес:
– Евграф Андреевич, может, завтра уже, а то темнеет... Бог его знает, что там внутри-то!?
Барин недоуменно посмотрел на слугу. Затем перевел взгляд на верхушки деревьев, по которым медленно продвигалась вечерняя тень, и, поставив ружье на землю, искоса взглянул на некрополь, укрывающийся уже в вечерней мгле.
– Уйдет кабан, – вздохнул он, закинув ружье на плечо.
– Да и Бог с ним, – успокаивал его Астафий. – Не он первый, не он и последний.
Охотники молча возвращались в усадьбу. Барин, не привыкший уступать, насупился и, что-то ворча себе под нос, брел по затихшему лесу. Чуть поодаль шел Астафий, довольный, что так все хорошо обернулось, и Евграфу Андреевичу не взбрело в голову лезть в это погребалище. Не успел он закончить и нарадоваться своим мыслям, как тишину леса разорвал душераздирающий вопль животного, исходивший из той части леса, которую они только что покинули.
Мужчины переглянулись…
***
Изрядно перенервничавший и измотавшийся на охоте Астафий, проводив барина, ополоснулся в бане, одиноко стоящей за домом и решил прилечь, отдохнуть до ужина. Тяжелые веки его сомкнулись, и он погрузился в глубокий сон.
Яркие звезды гуляли по ночному небосводу, касаясь лучами раскачивающихся макушек деревьев. Шелестя во сне крыльями, дремали невидимые в ветвях птицы, где-то в чащобе тревожно ухнула сова. Астафий легко ступая босыми ногами по холодной траве, наступая на сучья с треском лопающимися и саднящими ступни, брел по заброшенной тропинке.
Вот справа, играя бликами луны, выплыло Комариное болото, прославившееся на всю округу неистово жалящими комарами. Тут же, у берега лягушки, греясь под лунным светом, раздували большие белые пузыри, квакая на всю округу. В кустах задорно стрекотали сверчки.
На душе у Астафия было легко и приятно, ему хотелось прыгать и танцевать, все существо его одной большой радостью рвалось наружу, выплеснуться и воссоединиться с окружавшей его природой. Казалось, он сейчас оттолкнется обеими ногами от земли и взлетит над лесом, осматривая с высоты птичьего полета бескрайние, так волнующие его просторы. Но вот в чащобе леса показался одинокий танец огня, он возвышался игривой огненной змеей, прикованный раскаленными углями к земле, рвался к небу, пытаясь, высвободиться от своих оков.
Астафий пригляделся, отодвигая листву, мешавшую обзору. Да, действительно, огонь пылал, освещая собою небольшую поляну. Мужчина погладил грудь, коснувшись православного креста, висевшего под рубахой на бечевке, потер кожу на кадыке, раздумывая, огляделся и побрел к костру.
Пламя огненным столбом безжалостно трещало развалившимися под ним поленьями, пытаясь дотянуться и лизнуть брюхо ночного неба, повисшего над лесом. Раздвигая заросли кустов, Астафий, осторожно ступая, приближался к освещенному островку. Громко ухнув, пролетела крупная сова, едва не коснувшись его головы расправленными крыльями. Прикрылся руками, присел, ночная птица мелькнула среди деревьев и исчезла в темноте леса, ухнув где-то там, в чаще, еще раз.
Поляна открылась перед ним во всей красе. Он с удовольствием почувствовал тепло огня, проникающее сквозь льняную рубаху. Казалось, что лес оставил его в покое, боясь войти в круг света. Но что это? Перед ним, прямо у костра, на земле, сидела женщина. Темные волосы ее спускались до поясницы, а подол длинного сарафана окружал, лежал на мягкой траве.
Сноп искр воробьиной стайкой выпорхнул из костра и, поднявшись высоко над поляной, вспыхнул в последний раз и растворился. Женщина чуть покачнулась и легко встала. Шаловливый ветер, заигрывая, подхватил кончики ее сарафана, развевая одеяние. Она выпрямилась, и, воздев руки к небу, по-кошачьи потянулась. На фоне костра, сквозь тонкую ткань сарафана проступило ее молодое тело.
Астафий, с головою окунувшись в это видение, сделал было шаг вперед. Женщина полуобернулась, приподняв тонкие плечи, едва удерживающие сарафан, и бархатно засмеялась.
– Да что же это такое-то происходит-то!... Ах, диво-дивное! Чудо-чудное!.. – вымолвил он, озираясь по сторонам, и только сейчас заметил развешанные по кругу поляны деревянные маски. Одни были безобразные с искореженными злыми лицами, другие печальные, третьи просто пустые и ничего не выражавшие. Были среди них и грустные детские. Все они, с застывшими на века эмоциями, молчаливо смотрели на пламя в центре поляны. Огненные всполохи огня играли на их лакированных лицах.
***
Проснулся Астафий с тяжёлой головою, в ушах шумело, будто он всю ночь был на покосе.
Солнце уже изрядно поднялось в небе, и странно было, что барин дал отоспаться ему. Ранее такого не припоминалось.
Астафий пошел к веранде, обычно в это время Евграф Андреевич пил чай с вареньем, читая модный журнал "Сибирский цирюльник". Стол был, как всегда, накрыт. Восседая в плетеном кресле, откушивала чай супруга барина Владилена – импозантная женщина, беззаветно любившая французские наряды и следившая за всеми модными тенденциями. Астафий поклонившись, молвил:
– А где же благодетель-то наш Евграф Андреевич, Владилена Осиповна?
– Где ты его, окаянный, таскал-то опять? Чтоб тебя душегуба животиного медведя загрызли, – вспылила она, зло оглядывая мужика карими глазами. И выдержав паузу, отхлебнув чайку, сказала. – Прихворал, барин твой. Всю ночь кабаном каким-то бредил, вскакивает и стоит, в угол смотрит, не шелохнется... Вот я тебя, Астафий-то, на рыбторговлю отвезу, там тебе нового хозяина быстро найдут, будешь его по лесам ночами таскать!..
– Работорговлю, – негромко поправил ее мужик и, поклонившись, отправился к Евграфу Андреевичу.
Жена барина не любила Астафия и не потому, что он охотник увлеченный был, а потому как мужик он был из себя видный, статный, знал и любил грамоту, у женского полу пользовался славой известной, а эта зараза могла и на Евграфа Андреевича перескочить, подвергнув опасности брак ее, считала она.
Владилена исподлобья проводила шаркающего мужика взглядом, пока он не скрылся за углом дома.
***
Благодетель возлежал на широкой дубовой кровати, подперевший спину подушками, он смотрел в окно, повернув бледное лицо.
– Аа, явился, змей, – обрадовался он вошедшему слуге. Где же ты был-то, чудной человек? За кабаном моим ходил что ли, пока барин захворал? – засмеялся он, закашлявшись в кулак.
– Да какой кабан, Андреич, – опустившись на табурет и вытянув ноги, ответил Астафий, – я туда не полезу, даже если это будет самый последний в нашем уезде.
Барин хохотнул, поправив одеяло.
– А я думал ты того, в Бога сильно веруешь, а, значит, от нечисти и защищен. Чертовщина всю ночь снилась какая-то, Астафий, – уже серьезно сказал барин, снова посмотрев в окно. – Глаза открываю, а секач этот тут у меня посреди комнаты стоит... Весь израненный. Ты представляешь?
Астафий молча посмотрел на барина. Но Евграф Андреевич с присущим ему суровым взглядом глядя в окно, и морща широкий лоб, продолжил.
– Он у меня всю ночь тут топтался и хрипел, а утром встаю – ни следа... Понимаешь?
– Все эти вещи, с покойниками связанные, они сильное воздействие на человека оказывают. А вы, барин, натура впечатлительная, вот и перенервничали, – спокойно заключил Астафий, рассматривая дырку в штанине.
Евграф Андреевич, в очередной раз дивясь мудрости и простоте слуги своего, расслабился в подушках и, даже немного провалившись в них, ответил:
– Ну, может, ты и прав, Астафий. Время позднее было, а тут это...
В комнате повисла натянутая пауза, ибо каждый из мужчин понимал, что простыми словами и понятиями тут не обойтись. А выдавать глупости да предположения всякие – это уподобляться женскому полу. Астафий хлопнул себя нарочито громко по коленкам и, поднявшись, объявил:
– Пойду конюху нашему помогу, у него вчера поломка вышла с бричкою.
Барин, глядя в окно, задумчиво произнес:
– Ну, давай, давай. Помочь человеку – дело хорошее.
И повернувшись, невесело так улыбнулся Астафию. Тот поклонился и вышел в коридор, прикрыв за собою дверь.
***
Весь день Астафий провозился с конюхом и к вечеру изможденный завалился спать. Неудачно прошедшая охота позабылась за делом рутинным, а барин между тем за весь день так на улице и не появился.
– Вставай, вставай, чтоб тебя! Спит, как убитый... – трясла его Настя, служанка Владилены Осиповны.
– Че те, че с тобою? – вытаращив глаза и беспрестанно мигая, проворчал он. – Сбрендила что ли?
– С вами не сбрендишь тут! Иди, хозяин твой в лес собрался, Владилена Осиповна рвет и мечет, велела тебя поднять. Сказала, шкуру с тебя живого снимет... – объявила Настасья, сверкая глазенками. По ее перепуганному виду было понятно, что ей тоже досталось от хозяйки.
– Куда пошел-то? – раздраженно спросил он, обуваясь и натягивая рубаху.
– У изгороди стоит, что у леса...
Астафий, чертыхаясь спросонья, подвязывая штаны, проходил мимо барского крыльца, где слуги держали свечи, охая, и кружа подле Владлены Осиповны. Хозяйка, завидев его, все своим видом продемонстрировала совершенно крайнюю степень возмущения. Отвернувшись и прибавив шагу, Астафий юркнул за сараи, пригнувшись, чтобы не зацепить головою висевший тут же хозяйственный инструментарий. Проскочил между свинарниками с мирно похрюкивающими во сне обитателями и очутился у огорода. Обогнув грядку с капустой, Астафий нырнул в высокие виноградники с налитыми гроздьями созревающих ягод и вышел прямо к ограде. Впереди из темноты выплыла широкая фигура Евграфа Андреевича – его силуэт, обрисованный лунным светом, четко выделялся на фоне черного леса. Он стоял в одних кальсонах, голый торс казался бледным под сиянием луны.
– Евграф Андреевич, ты чего это надумал? – подходя к барину, заговорил он.
Тот обернулся, подняв указательный палец к губам:
– Тщщ-щ...
Астафий прислушался, но кроме шума леса он ничего не слышал.
– Что ты, барин? Владлена в ярости, весь дом на уши поставила. Сказала, всех засечет и ружье продаст!..
– Она ждет меня...
– Кто ждет? – не понимая, переспросил Астафий. – Владлена? Конечно, ждет!..
– Нет, та другая...
– Какая другая? – нахмурив брови и понизив голос, спросил мужик.
– Другая, из склепа, – спокойно ответил Евграф Андреевич, смотря в лес.
Астафий остолбенел. Подошел ближе к барину, обойдя его, взглянул ему в лицо – не шутит ли он. Евграф невозмутимо смотрел в черный колышущийся лес.
– Она ждет меня, – снова повторил он, добавив. – Ей одиноко...
Мужик отступил, пристально глядя на Евграфа Андреевича. Таким его он еще никогда не видел.
***
Днем барин опять слег. Вызывали земского врача, но ничего вразумительного он сказать не смог. Выписал дорогую микстуру, советовал покой и режим. С тем и уехал, поправив указательным пальцем на толстом носу пенсне и сунув гонорар в карман потрепанного пиджака.
Владилена Осиповна, присутствующая при осмотре мужа, внимательно выслушала доктора и, сопроводив его до кареты (любезно предоставленной ей же), вернулась в комнату к супругу. Тут же, сидя подле барина на табурете, находился и верный слуга его Астафий. Владилена искоса взглянула на мужика.
Астафий, как человек порядочный и на веку своем повидавший, не дожидаясь разрыва молний и грандиозного скандалу, поспешил выйти из комнаты, но был остановлен в дверях тихим, ничего хорошего не предвещавшим, спокойным голосом барыни.
– Господин хороший, подожди в коридоре, – мягко попросила хозяйка.
Тихо закрыв за собою дверь, Владилена Осиповна аккуратно взяла Астафия за ворот рубахи и притянула к себе, да так, что тому пришлось встать на носочки. Сверля невозмутимым взглядом мужика, проговорила ласково:
– Астафьюшка, либо ты сейчас мне выкладываешь все как на духу в исповедальне, либо отправляешься в солдаты сию же минуту... – И задержав взгляд на его сухих, обветренных губах, с силой оттолкнула от себя.
***
Вытирая пот с лица и отгоняя назойливых комаров, по лесу шли люди – первым Астафий, за ним конюх Игнат, замыкали шествие барыня и Настасья – личная поверенная Владилены Осиповны.
Громко хлопнув комара, впившегося в открытую нежную шею с тонкой прожилкой вен, Владилена Осиповна выругалась:
– Астафий, остолбень, ты нарочно нас тропами комариными водишь? Чтоб съели они нас заживо?
– А то, как же без комарья, барыня. Да вот же, пришли почти, – ответил он, раздвигая кусты жимолости с висящими спелыми ягодами.
Люди остановились, разглядывая обрисовавшийся сюрреалистический пейзаж.
Полуразрушенный склеп, вжавшись в землю и укрывшись от людей растительностью, все так же стоял на месте, будто ожидая своего часа. Смутило Астафия одно неприятное обстоятельство – дверь в некрополь была закрыта, а весила она по виду не один десяток пудов. Да и с рассказом его накладочка выходила.
– Что-то ты наворотил с три короба, Астафий. Дверь-то закрыта... – иронично заметила Владилена Осиповна. Глаза испуганной Настасьи впились в него, ожидая ответа. Конюх шмыгнул носом, пожимая плеть в мозолистой руке.
И сказать-то на ее замечание было нечего, потому Астафий молчал, разглядывая изменившуюся местность. Растительность, что по приходу их с Евграфом Андреевичем была вялой и бесцветной, будто дождей тут никогда и не было, непредсказуемо стала пышной и цветущей...
– Что молчишь-то, следопыт? – снова обратилась к нему Владилена.
– Ветром закрыло... – задумавшись, ответил он, рассматривая затягивающее небо.
Конюх, ухмыльнувшись, скептически покачал головой. Настасья, совершенно не понимая, о чем идет речь, хлопала глазами, переводя взгляд то на Астафия, то на барыню, пытаясь прочесть на их сосредоточенных лицах хоть что-то.
Грозовые свинцовые тучи пучась, заполняли небо армадой разрушенных временем кораблей, беспорядочно наплывающих друг на друга, с обломанными мачтами и дырявыми ватными днищами, сквозь которые еще просачивались последние лучи солнечного света.
– Ливень будет, – подытожил Астафий.
– Простудиться еще не хватало, – оправляя платье, спохватилась Настасья, обращаясь к барыне.
Владилена Осиповна окинула недоверчивым взглядом некрополь, Астафия, посмотрела на помощницу и заявила:
– Возвращаемся в усадьбу. А ты, Игнат, вызови-ка мне завтра мужиков здешних, поговорить надо.
– Как скажешь, матушка, – покорно поклонился бородатый конюх.
Женщины, приподняв платья и поглядывая на громыхающее небо, живехонько пустились в обратный путь, огибая колючие кустарники барбариса. Конюх и Астафий побрели следом, отмахиваясь от взбесившихся комаров, почувствовавших грозу.
В небе судорожно громыхнуло, оповещая о наступлении грозы. Все вокруг затихло, и только раскаты, наплывавшие клокочущими волнами, нарушали эту тишину. Люди, спеша укрыться от непогоды, все дальше удалялись от скверного места.
Уже не на шутку разбушевавшийся ветер гнул кроны деревьев, их корявые тени, корчась, тянулись по земле, длинными пальцами жадно ощупывая прохладные стены некрополя.
Загробный скрежет монолитной плиты, глухим рокотом пронесся по чаще леса. Дверь склепа сдвинулась с места, издав утробный звук, будто с облегчением выдохнув. Тяжелая плита открывалась, переламывая мелкие камешки под своей массой. Остановилась, замерла...
Не ровён час
Ливень барабанил по крыше дома, крупные капли дождя, садя по грязным лужам, разлившимся во дворе, вздувались прозрачными пузырями и лопались, снова вздувались и снова лопались, растворяясь в мутной воде.
Евграф Андреевич весь день находился в постели, смотря в одну точку и ни с кем не общаясь. Лицо его приобрело землисто-серый оттенок, губы высохли, усталые глаза впали. Ночью он тяжело спал, бредил во сне, выкрикивал, вскакивал, шарахаясь по комнате, ища свою одежду, бранился на Астафия, пытающегося успокоить его и выхватывающего из рук штаны и рубашку. И даже кинул в него сапогом, брызгая слюною от злобы.
Владилена лежала в постели в своей комнате, глядя в темное окно, за которым жутко отплясывали тонкие нити молний, рассекая разряженный воздух надвое, натрое, а то и вовсе на несколько частей. «Вероятно, земля чем-то согрешила, раз уж небо так безжалостно жалило и хлестало ее своими бичами», – размышляла она, щурясь от ярких вспышек за окном. – «А чем же провинилась я? За что?» На глазах ее, поглощая темноту комнаты, застыли слезы.
Всесильный гром, разгневанно бурля раскатами, казалось, подкатил к самой крыше и ударил с такой мощью, что окна в доме вздрогнули, задребезжав в деревянных рамах. «Стеклянный дом...», – мелькнуло в голове Владилены.
В черном небосводе хищно оскалилась молния. Удар, еще удар, неистово свирепея, выгибается в экстазе дугой, готовясь к очередной атаке, и вот снова огненная плеть коснулась израненной плоти земли, озаряя комнату мертвым призрачным светом. Ослепительная вспышка в окне – развевающиеся на ветру волосы – голова лернейской гидры, женский силуэт – белое платье, надменный взгляд, холодная улыбка-укол, ослепительная игра мертвого света за ее плечами, удар, удар молнии – жидкая тень на полу спальни... Широко раскрытые глаза Владилены, побелевшие костяшки пальцев, судорожно сжали одеяло: «Бежать, бежать! Прочь из этой проклятой усадьбы...».
Тучи, устало зевая, медленно расползались по небосводу, уступая место бесконечным звездам и круглой желтой луне.
Владилена, будто впервые увидев луну, не может оторваться от ее первозданной красоты. Самодовольная и неприступная, далекая от бед и несчастий – одноглазое ухмыляющееся око бездны.
– Прочь из этого дьявольского места, – еле слышно прошептала Владилена Осиповна.
Побег
Карета тряслась по разбитой дороге, снижая скорость, останавливаясь. Разогретые быстрой ездой кони недовольно постукивали копытами.
Дверца настежь распахнулась, и, ступив на подножку, из нее вышел крупный мужчина с большими и густыми бакенбардами. Глубоко дыша и отмахиваясь – гримасничая, от назойливых советов жены. Он подошёл к дереву, опёрся о шершавый ствол рукой и шумно закашлялся. Вытер лицо и шею скомканным платком, оправился и залез обратно в экипаж.
– А ну, пошли, родимые!.. – вскричал кучер и вздернул поводьями. Кони рванули с места, карета помчался по ухабистой дороге, оставляя за собой клубы пыли.
Злополучная усадьба была оставлена на поручительство Астафия, а хозяева убыли в Петербург в родовое поместье. Казалось, что жизнь в поместье наладилась. Дворовые о странном случае с барином старались не вспоминать, занимаясь ежедневными обычными для сельской жизни делами. Лишь Астафий, сидя вечерами за кружкой чая, поглаживая колючую щетину на подбородке, размышлял о лесном таинстве, барине и странном сне своем.
В Петербурге Владилена Осиповна была счастлива и обрела вновь покой. Жизнь ее снова встала в привычное русло – приятное общество, по которому она так соскучилась, балы и театры, роскошные французские салоны с новыми коллекциями платьев. К Евграфу Андреевичу вернулось здоровье, он стал общительней и веселее. К нему часто приезжали товарищи по службе. Друзья замечали странную особенность за старым товарищем и бывалым охотником – стоило им замолвить слово об охоте, как хозяин дома тут же мрачнел, а иногда и вовсе выходил из комнаты.
Казалось, что прежнее благополучие снова вернулось в это семейное лоно, но так лишь казалось.
***
До Астафия доходили разговоры о ночных странностях в барском доме. Дворовые не любили там оставаться на ночь и не раз наблюдали блуждающий по этажам женский силуэт со свечою. В доме то слышалось шуршание платья, то бормотание, то двери, скрипя петлями, открывались и закрывались сами по себе, то всхлипывание в темных углах, то прокатывал смех по коридору и замирал где-то под лестницей.
Старшой догадывался, что происходит. Она ищет Евграфа Андреевича. Писать ему, а тем более, Владилене Осиповне Астафий напрочь отказывался. И дворовым своим под страхом смерти велел молчать и барыне ничего не писать. Надеясь, что поищет, поищет да и успокоится с миром в чаще своей. Он знал, что в планах Владилены Осиповны было имение сие продать и о нем навсегда позабыть. Такого же мнения придерживался и Астафий, считая эту мысль разумной и правильной.
Пробуждение
Вечерняя прохлада окутала землю, и первые сонные звезды стали появляться на темнеющем небе. Степной ветер доносил запах листвы из леса, смешанный с ароматом разнотравья, растущего на лугах. Пахло чабрецом, лавандой, шалфеем. Где-то в зарослях травы стрекотали сверчки. Их мелодия была полна жизнью. Ночь только начиналась.
Торопылька, серый пес с короткими ногами и черными ушками, покусывал руку Астафия, негромко порыкивая, играя с ним. Мужик, улыбаясь, уворачивая кисть от острых зубов, то хватал пса за шкибот, то почухивал его за ухом. Кобель замирал от удовольствия, закрывая глаза и вытягивая при этом толстую шею. Астафий, сидя на крыльце людской, рассматривал пустой барский дом. Черные окна его зияли пустыми глазницами, а высокая труба горловиной уперлась в зияющее небо.
– Уж как третью ночь в доме тишина наступила, – прислонившись к деревянному столбу, подпиравшему крыльцо, и закутавшись в платок с бахромой, сказала Настасья.
Астафий молча взглянул на девицу. Встал, посмотрел на звезды и объявил:
– Нынче холодная ночь будет. Курей-то заперли?
– Да, заперли уже давно, – ответила раздраженно Настасья.
«Неспроста-то оно. Затишье-то это», – подумал Астафий, открыв входную дверь. Старшой исчез в темном коридоре людской, направившись в свою комнату.
– С курями со своими... – шмыгнув вздернутым носиком, недовольно пробурчала вслед ему конопатая девица.
Пучина...
Глубокая ночь шелковистым ковром опустилась на землю. Застыв истуканами в ночном воздухе, замерли обгоревшие остова деревьев. Широкие кусты, прижавшись к стволам, тихо вздыхая листвой под шум ветра, дожидались солнечного дня.
Над болотом роились, жужжа, стаи комарья. Мордастая луна с удивлением разглядывала свое отражение на водной глади, по которой изредка пробегали водомерки, оставляя морщины на ее желтом круглом лице.
Пузырек воздуха просочился сквозь илистое дно и, минуя толщу воды, всплыл на зеркальную поверхность болота, распугав небольшие островки ряски. За ним поднялся еще один, покрупнее. Он выскочил из глубины и сразу лопнул.
Черная гладь закипела, покрываясь сеточкой бесконечных пузырьков, всплывающих и лопающихся. Пузыри нарастали все больше и больше, пока не превратились в один сплошной грязный гейзер. Бурлящий пласт воды мутным валуном изрыгнулся наружу. Из мрачной пучины появились вздутые лошадиные ноздри. Подрагивая, они гневно фыркали, прочищая пазухи от грязной воды. Вот показалась морда, немигающие крупные черные глаза, в которых застыла луна, и навостренные, подрагивающие уши. Еще одна голова лошади вынырнула из черной воды, а рядом с ней появилась и третья.
Кони, переступая через тину и сломленные ветви, торчащие уродливыми корягами из воды, выходили на берег, таща за собой упряжку. Илистые наслоения стекали с их мощных торсов, капая и шлепая кусками в пенящееся болото. Вот большим пузырем показался облучок, а за ним и крыша кареты, обшитая декоративной лозой с торчащими в разные стороны листьями, затем – обитые дорогим деревом стены, дверь с узкой фигурной ручкой и смотровым оконцем, и, наконец, выкатились высокие колеса на тонких спицах-балясинах, в которых запутались остатки мокрой тины.
Лунный свет, отливая на лакированной поверхности, ласкал экипаж, восхищаясь тонкой работой. Строптивые кони, взбивая болотную жижу, рвались в дорогу. Из их широких ноздрей, словно из горнила печей, вырывался горячий пар, тут же растворявшийся в лесной прохладе.
***
Одинокий экипаж двигался по ночной дороге скользящей змейкой вдоль обгоревшего леса. Старый ворон, парящий высоко в небе, завидев его, нагнал, и, обернувшись в миг в востроносого ямщика, с лету врезался прямо в козлы, тут же поправив высокий цилиндр и хищно улыбнувшись в неведомую темноту.
Ночь таила в себе прохладную свежесть, обволакивая собою все вокруг. Воздух был наполнен тишиной и покоем, а звезды на небе казались ярче, чем вчера. Лихой ветер яростно трепал вечернее платье одинокой женской фигуры, стоящей у края леса. Услышав тяжелый конский топот, незнакомка обернулась, глаза её холодно блеснули, а губы чуть дрогнули в ядовитой ухмылке.
10 верст до Петербурга...
В прокуренной сторожевой будке было жарко, воняло потом и кислым вином. Захмелевший солдат с рыжими усами, бакенбардами и напущенными от деловитости губами, расстегнув гимнастерку, повертел затекшей обросшей шеей, разминая ее. В голове его стучало от выпитого вина. Он встал, заваливаясь на товарища и, пошатнувшись в другую сторону, вышел из-за стола нетвердыми ногами на улицу, чуть не грохнувшись через порожек. Выругался... Пройдоха-ветер тут же лизнул его вспотевшую шею, обдавая приятной прохладой. Постовой поежился, осматривая темную двоящуюся степь и справляя нужду.
Гуляющий ветер донес до его слуха дробный топот копыт. Солдат обернулся, застегивая штаны. Скривил пьяную рожу, вглядываясь в уходящую в темноту дорожную твердь, но ничего не увидев, направился в будку, из которой доносился пьяный гомон.
Черная морда лошади фыркнула ему прямо в лицо, солдат вздрогнул от испуга, сделав шаг назад, нащупывая за спиной ружье, оставленное в будке. Из темноты появилась еще одна лошадиная морда, а за ней и третья. Странные животные, сливающиеся с ночью, буравили его немигающими крупными глазами, в которых пульсировала, преломляясь, сама темнота. Солдат тряхнул головой и, набравшись смелости, вскрикнул:
– А, ну кто здесь балует!..
Но вокруг было тихо. Постовой огляделся по сторонам, перекрестился на всякий случай и пошел в сторожку.
– Померещилось что ли?.. – тряхнув головой, негромко произнес он.
Сердце слегка кольнуло, солдат неприятно поморщился и открыл дверь в сторожку. Тусклый свет, пропитанный затхлостью, дружески приобнял его. Опять неприятное покалывание в груди... Он переступил порог, улыбаясь сидящим за столом товарищам. В глазах его потемнело, грудь пронзила острая боль. Солдат как подкошенный упал на стол и, соскользнув, рухнул замертво на пол.
Город, покрытый брусчаткой…
Выныривая из сводчатых арок, пустых дворов и переулков, цокот копыт раздавался эхом в ночной тиши широкого проспекта. Старый ямщик-ворон поклевывал носом, покачиваясь из стороны в сторону на стыках булыжников. Карета катилась по мокрой брусчатке, омытой только что пройденным моросящим дождем и пропитанной десятилетиями, людскими страстями, радостями, надеждами и печалями. Камни – каждый, шептали о своих сокровенных тайнах. И сны – тысячи голосящих снов. Они вырвались наружу. Она слышала их крики, мольбы и стоны.
– Плоть соткана для страданий... – постукивая острыми коготками по коже сиденья (кожа вздрогнула, поморщившись), улыбнулась пассажирка экипажа, глядя в оконце из-под вуали.
Лунный свет, обгоняя демонический экипаж, помчался по мокрой дороге, перемахнул через высокий забор и замер на каменном доме у набережной. Острые шпили башен человеческого творения небрежно подпирали небо.
Карета замедлила ход. Остановилась...
Ухмылка. Полуоткрытый рот, острые зубки...
***
Евграф Андреевич, лежа в теплой постели, ежеминутно ворочался, ему хотелось пить. Жажда... Дурной сон. Окровавленная харя кабана – обломанный клык, обгоревшие деревья заглядывают озирающемуся охотнику в лицо, склеп – приоткрытая дверь, темный затхлый коридор, липкая паутина на лице, мрак – тонкая улыбка, расплывающаяся в темноте...
Он сел на кровать, встряхнул тяжелой головой, застряв где-то между реальностью и сном. Сердце бешено колотилось. Поправил пижаму, потер грудь, налил стакан воды из графина – выпил, лег обратно.
В высоком зеркале в полный рост, что стояло у стены, все еще сидело его отражение – потирая грудь. Наклонив голову, оно улыбнулось насмешливо и тоже легло спать...
Отражение...
Дверь кареты распахнулась, женская фигура медленно спустилась, шурша нарядом. Длинное платье из темной ткани переливалось под лунным сиянием. Ее волосы были убраны под шляпу с широкими полями, а лицо спрятано под тонкой вуалью.
Полуоткрытый рот, улыбка – острые зубки. Приставив открытой ладошкой кисть к губам, тихонько позвала в ночь:
– Евграф Андреевич...
Это был тихий спокойный зов, но кони от него взбудоражились, заржав, шумя сбруей и переступая с ноги на ногу. В глубине города ударили часы и, пробив три раза, замолчали. Она оглянулась, сверкнув глазами из-под темной вуали.
– Евграф Андреевиич, – чуть громче позвала она, и снова таинственная улыбочка. – Пораа-а...
***
В спальной комнате раздался негромкий стук, он исходил от зеркала. Стучали изнутри...
– Что такое?! – проснувшись от шума, вопросил в пустоту барин, сопя и барахтаясь на кровати.
Три ровных прямоугольника лунного света застыли на полу, словно притаившись.
Стук возобновился. Евграф Андреевич прислушался, определяя источник звука. Встал и, шлепая босиком по холодному полу, направился к камину, пригибаясь и щурясь, пытаясь разглядеть хоть что-то. Ему казалось, что звук исходил из него.
– Да нет же, – пробурчал он, слушая раскрытый зев камина.
Будто подсказывая ему, в зеркале осторожно стукнули еще раз. Евграф Андреевич повернул удивленное лицо, недоуменно вскинув брови. Он отдал бы голову на отсечение, ибо звук точно шел от зеркала. По полотну прошла возмущенная рябь, как будто оно поморщилось.
Наклонившись и всматриваясь в зеркало, барин протянул руку, дотронувшись до холодной поверхности. Его отражение в темноте тоже прикоснулось несколькими пальцами. Евграф Андреевич быстро отдернул кисть, но пальцы с той стороны, остались на месте. Тот, другой, подняв седеющую голову с густыми бакенбардами, холодно посмотрел на Евграфа Андреевича и выпрямился в полный рост, встав над человеком, вперившись в него сверлящим взглядом.
Ноги Евграфа Андреевича беспомощно подкосились, но тот – другой, не дал ему упасть. Он резким и сильным движением схватил его за плечо и дернул на себя. Барин провалился в гладкую ледяную поверхность, она холодными ручьями, проникающими под пижаму, обволакивая, трясиной засасывала его, поглощая целиком. Пальцы, уцепившись за деревянную раму, еще пытались удержаться, но ослабли, побелели и отпустили.
Впереди был темный коридор, липкая паутина опутала лицо Евграфа Андреевича, пытающегося содрать её. Кто-то тихо засмеялся. Сзади послышался скрежет монолитной плиты…
***
Астафий хлопнул комара, больно ужалившего его за щеку, и перевернулся на другой бок, почесывая укушенное место. Рука его медленно опустилась, и он погрузился в сон.
Раздвигая заросли кустарника, больно царапающие руки, он опять наткнулся на Комариное болото, подглядев там совершенно непонятную картину: черногривая тройка, фыркая и тряся головами, заходила, постепенно погружаясь в болото, затягивая за собой богато украшенную карету. Едва коснувшись сапогами воды, ямщик неожиданно высоко подпрыгнул и, обернувшись в воздухе в ворона, вспорхнул на ближайшее дерево. Почесав клювом крыло, он громко и пронзительно каркнул, оглушая лес.
Напуганный зрелищем и дьявольским вороном, Астафий несся сквозь кусты и обгоревшие деревья, пока не выскочил на освещенную костром поляну. Он помнил это место. Вот перед ним снова сидела в тонком сарафане женщина. Она что-то шептала и подбрасывала в огонь щепотки травы, те моментально вспыхивали, превращаясь в разноцветные огоньки и тая в воздухе. «Маски, тут были маски», – промелькнуло у него в голове. Он обернулся, и тут же отпрянул. Рядом с его лицом висела маска, ее застывшее печальное лицо с крупными мужественными чертами и густыми спускающимися до подбородка бакенбардами, кого-то напоминало ему... Он ужаснулся, отступив назад...
Астафий вздрогнул и тут же проснулся. По его ногам заскользили руки, поднимаясь все выше. Он хотел было привстать, но они – теплые и мягкие легли ему на грудь. Из темноты вынырнула совершенно нагая Настасья, она улыбнулась и прильнула к нему. Ее горячий рот жадно впился в его обветренные губы...
Сырая земля...
Популярные истории:
- Мистика: «Ведунья»
- Мистика: «Ягодка»
- Мистика: «Мельник»
- Мистика: «Фауна»
- Мистика: «Ночной сторож»
- Короткий рассказ: «Фриц»
