…Сначала я ненавидел ее за то, что она такая.
Затем полюбил, потому что никогда таких больше не встречал…
Никита
Весь следующий день после встречи с Настей плаваю в каком-то умственном напряжении. Что ни делаю, память выхватывает обрывки нашего разговора.
Климова ничего не говорит просто так. Просто так ничего не делает.
Звонок Григорьевой в конце рабочего дня бодрит, как крепкий утренний кофе.
– Заезжай… – говорит она рассеянно, видимо, отвлекаясь на суматоху в кабинете.
– Заеду после работы, – отвечаю бесцветно. У меня тоже люди.
Я решительно не верю в дружбу между мужчиной и женщиной, но дружу с Таей. Это, наверное, один из тех парадоксов, которые ломают наши взгляды; такая себе выбоина на ровной дороге, щербина на глянцевой поверхности сознания. И пусть на эту душевную дружбу в свое время пришелся многолетний перерыв – она есть. Дружба. Имя ей – Настя Климова.
За двадцать минут добираюсь до Таганки. Офис Таи на пятом этаже. Здание новое, кое-где еще идет ремонт, о чем свидетельствует осевшая повсюду строительная пыль.
– Люда, не стой истуканом. Кофе! Быстро! – распоряжается Григорьева, встречая меня в светлой приемной.
– Таисия Юрьевна? – нерешительно окликает девушка.
– Черный. Без сахара. Два. Пойдем. – Берет меня под руку, и мы идем в ее кабинет. – Леднёв, ты мне девочек кителем не пугай, – говорит за закрытой дверью.
– Страшно?
– Еще бы. Но, голову даю на отсечение, Людочка дар речи потеряла не поэтому. Мимо тебя ж ни одна баба спокойно не пройдет, я-то знаю.
– Ты не представляешь, как мне это мешает жить.
Тося ухмыляется и поворачивает жалюзи на окнах, приглушая свет.
– Климова, случайно на кофе к тебе сегодня не собиралась? – Усаживаюсь в удобное кресло.
– Надеюсь, что нет, а то мне придется долго с ней объясняться, я ж тебя не вижу, не знаю... и вообще… И не спрашивай почему!
– Мне все равно, – легко пожимаю плечами, – это ваши бабские дела.
– Скажи мне, ты, правда, с Сашенькой помирился? – без обиняков спрашивает Тося.
– Ты уже в курсе, – констатирую без удивления.
– Конечно в курсе!
– Помирился.
– Серьезно?! – переспрашивает она.
– Да.
– Никита, пожалей Сашулю. Ты же знаешь Климову, представь, что она с ней сделает. Побереги девочку от неврозов.
– Я сказал, что мы помирились, а не что снова сплю с Сашенькой. Мы встретились, поговорили, и я убедил ее, что цивилизованнее будет сохранить нормальные отношения и не крыть друг друга при встрече матом. Ну да, мы помирились.
– А-а-а, – усмехается Таисия, – Леднёв, ты как всегда.
Людочка приносит кофе, на этот раз поражая своей бесстрастностью. Я чуть дольше задерживаю взгляд на ее лице, и девушка заливается румянцем.
Тая смеется, глядя то на свою помощницу с сочувствием, то на меня – с пониманием.
– Ты с отцом общаешься? – задает ожидаемый, но неприятный для меня вопрос.
В кабинете душновато. Я сбрасываю китель и остаюсь в рубашке.
Не люблю говорить о своих отношениях с отцом. Время ушло, но почему-то не зарубцевало и не залечило.
– Нет. Не могу.
– Ясно, – с сожалением вздыхает Григорьева.
– Он продал меня, помнишь?
– Это ведь Настя сказала ему.
– Я знаю... она напугалась.
– А кто б не напугался? Я сама там при смерти была! – передергивает плечами и отхлебывает кофе, будто хочет запить и проглотить то, что вертится у нее на языке.
Не хочу продолжать этот разговор и, наверное, это читается во взгляде. Тося переводит тему, и наше общение перестает быть напряженным. Мы мило беседуем. Обсуждаем забавные эпизоды совместного прошлого, погружаясь в самообман, который люди любовно называют воспоминаниями.
Климова до сих пор думает, что наша с ней встреча вышла случайно. Но это не так. Случайно мы встретились с Таей. Климову я разыскивал намеренно.
Настя всегда была такой. С характером. Не дурным – неудобным.
Люди не любят чужую свободу. Мысли, выбора, поступков...
Настя никогда не зависела от чужого мнения. От своих собственных заморочек – да, как и все мы. От чужих – нет, что дано не каждому. Ей нравилось, и сейчас, без сомнения, нравится, рубить правду-матку в глаза и ошеломлять людей своей прямотой. Сначала я ненавидел ее за то, что она такая. Затем полюбил, потому что никогда таких больше не встречал. Рядом с ней все, кого знал, меркли.
Все испытанное мной в те годы с такой яркостью запечатлелось в памяти, что до сих пор ощущается так горячо, как если бы оно только вчера волновало мне кровь.
Помнится, весь день чувствую в Настиной болтовне что-то нервное и беспокойное.
– Следующий раз на ужасы точно не пойдем. – Знаю, что скажет, и не хочу этого слышать. Не хочу.
– Следующего раза не будет, – резко, словно острым ножом, отрезает она. Не говорит – приказывает.
Пауза. Молчание. Ее решительный взгляд, устремленный на меня, и я – будто загипнотизированный этим «приказом».
– Надо было сразу сказать тебе, что у нас ничего не получится.
– Почему? – глупо переспрашиваю.
– Разве есть разница, почему именно тебе говорят «нет»? Важнее, что нет» – это нет!
– Разница огромная.
– Я занята. У меня есть парень.
Слова обдают будто холодом, но я, наконец, выхожу из мертвящего оцепенения, в которое меня повергло ее заявление.
– Вуаля-бл*. Мы вспомнили, что у нас есть парень. Интересно, когда именно ты о нем вспомнила? Когда меня раздевала? Или когда мы в кино ходили? Или вчера?
Настя врет, и это страшно бесит. Врет тупо, нагло и думает, что я этого не понимаю.
Но больше бесит собственная ревность. К этому «парню», которого нет. К самой мысли, что он может у нее быть.
Хватаю Климову за ворот рубашки, обнажая свои красные отметины на ее шее – не могу удержаться, чтобы не напомнить о нашем вчерашнем свидании. Вчера Настя не была такой равнодушной. Вчера нам было очень даже горячо.
– Полегче, – отбрасывает мою руку, как что-то противное и мерзкое. – Не надо так нервничать. Неужели ты думаешь, что это что-то значит? Ты интересный, симпатичный, с тобой приятно общаться, почему бы и нет? Смотри на жизнь трезвее, ты же неглупый. Девочки все такие. Мой совет. Не принимай все за чистую монету. Это убережет тебя от… ненужных страданий, – смеется она, и этот смех отдается во мне тяжелым эхом.
Меня поражает ее сухая расчетливость. Милой теплой Насти как не бывало. Вместо нее на меня смотрит злобная стерва... если не сказать хуже.
– Не расстраивайся, – усмехаясь, продолжает она, – найдешь себе другую «Настю». Уверена, с этим проблем не будет. Со мной ты только время потеряешь.
Чувствую, что своими насмешками Климова хочет заставить меня говорить, но молчу. Упорно и ожесточенно.
Затем принимаю ее ироничный тон и отвечаю спокойно, хотя внутри все клокочет:
– Я тебя понял. Не надо два раза повторять. Я с первого все понимаю.
– Хороший мальчик. Я привыкла к парням постарше и никогда не буду встречаться с малолеткой. Не могу я встречаться с малолеткой, извини… – Она впервые запнулась, и это принесло мне небольшое удовлетворение. Как и тень растерянности в ее светлых глазах. – Пока. Удачно тебе съездить на сборы.
Настя скрывается в подъезде. Сбегает от меня и нашего разговора. Но я не бросаюсь вслед – стою, чего-то жду и прислушиваюсь к ощущению пульсирующей крови в висках.
Пойти за ней мне мешает не гордость. Гордость моя раздавлена, растоптана, расплавлена огненной лавой новых ощущений. Пойти за ней мне помешало смятение. До этой минуты я даже не предполагал, что роман с Климовой кончится, не успев толком начаться.
Я никогда не страдал бессонницей – чтобы сна ни в одном глазу, – но в эту ночь не сплю. Сначала ломаю голову, стараясь найти способ приблизиться к Насте. Потом убеждаю себя, что не сдохну без нее от одиночества. Устаю от этих мыслей уже под утро, когда в разгоряченный мозг возвращается трезвая мысль и когда небо вспыхивает сполохами, будто там, за домами, кто-то варит сталь.
Трезвомыслия мне хватает ровно на три дня. Пока я вновь не сталкиваюсь с Настей в магазине. Она проходит мимо меня, небрежно и холодно кивнув головой, как старому полузабытому знакомому. Я успеваю заметить блеск ее глаз, а потом вижу уже только спину, прямую гордую. Настя удивлена, хотя постаралась этого не показать. Конечно. Я же должен быть в Анапе. Но на сборы я не еду, отказавшись от поездки практически в последний момент. Мама в недоумении. Папа недовольно и настойчиво пытается выяснить, в чем причина такого спонтанного решения, но бросает это дело, так ничего не добившись. Я же стою на своем: расхотелось. Имею право остаток каникул хоть раз побездельничать, а не рвать жилы на тренировках. Потом отец неожиданно ломает руку. Я вожу его в больницу, переживаю за него, успокаиваю мать… К слову, самостоятельно ездить за рулем мне еще нельзя, мне же еще нет восемнадцати. Но разве кто хоть слово скажет Валерию Николаевичу? Он у нас большой начальник.
Я даже радуюсь этой внезапно накатившей суете, потому что она отвлекает меня от мучительного беспокойства во мне самом. Правда, длится это недолго.
Вечер следующего дня – и я у Климовой.
Хочу поговорить спокойно. Хочу договорить. Нам есть что выяснить между собой.
– Никита! Я тебе все сказала! Что ты хочешь от меня? – с порога набрасывается она на меня, лишая надежды на мирный разговор.
– Много чего хочу. Тебе все озвучить?
– Не надо сюда ходить. Это бессмысленно, – смотрит на меня ясно, твердо, не мигая.
Понятно, что лучшая защита – нападение. Вот только это далеко не лучшая тактика в отношении меня.
– А ты привыкла, что все происходит, только как ты хочешь? Отвыкай. Со мной так не будет.
Мы перебрасываемся громкими фразами, постепенно вступая в жесткую перепалку.
В самбо есть тактика изматывания противника обороной. С этого момента именно в таком ключе складывается наше общение с Климовой. Настя нападает – я обороняюсь, изматывая ее собой. Своим присутствием в ее жизни. Своим в ее жизнь вмешательством. Буквально преследую, не даю прохода. Спасибо Тае – знаю про Климову все. Куда она уходит, откуда приходит, чем занимается на выходных и в будни.
Меня сводит с ума то, что она разыгрывает передо мной полное равнодушие.
Меня сводит с ума, как она его разыгрывает, но ее холодность имеет надо мной какую-то особую власть. Каждый раз я поражаюсь железной, чисто мужской решимости в ней и демонической силе воли. В какой именно момент чувства к Насте полностью подчиняют меня себе, я и сам не знаю. Все происходит неуловимо. Незаметно. Сначала она раздражает меня, волнует, не выходит из головы. Я часто думаю о ней, а потом проходит время – и вот уже бешено ревную, хочу, чтобы она всегда была рядом… и просто хочу ее… до безумия…
Так, с каждой новой встречей я все больше теряю способность управлять своими эмоциями. Но самое страшное, способность управлять своими поступками я теряю тоже и при ясном осознании, как бессмысленно все это, не нахожу сил, чтобы остановиться.
Как одержимый, я бегу вперед, видя перед собой только одну цель: мне нужна Настя.
Когда смотрю на нее или думаю о ней, у меня начинают дрожать пальцы. Мелко, почти незаметно. Больше внутренней, чем внешней дрожью. Когда вижу ее с кем-то, меня охватывает бессильная тоска вместе со жгучей ревностью.
Страстное желание победить ее гордость не дает мне покоя. Своим сопротивлением она каждый раз будит во мне все подавленное и скрытое. Я даже бью кому-то рожу из-за нее, хотя до этого дня ни разу не дрался вне стен спортзала. В сущности, сейчас это тоже с трудом можно назвать дракой, – хватаю этого дебила за шкирку и забрасываю за живую изгородь, около которой он стоит с Настей. Хватка у меня дай боже, не зря десять лет пацанов за самбовки таскаю.
Не знаю, что за перец. Мне насрать. Важно, чтобы его не было рядом с Климовой.
Пока он, матерясь, барахтается в кустах, тащу Настю в сторону дома. Она, конечно, упирается, неистово верещит и пытается оттолкнуть меня от себя.
– Леднёв, ты придурок! Ты ненормальный, ей-богу! Какого черта ты лезешь в мою жизнь!
Верещи. Я за месяц и не такого наслушался.
Кстати, кавалер так в кизильнике и потерялся, за нами не пошел. Разумно. Второй раз я бы не обошелся с ним столь гуманно.
– Климова не позорься. Не ори, как полоумная. Тебе не идет. Только сверчков распугаешь своим визгом да бабок с первого этажа. Посидеть потом спокойно на лавке не дадут.
Настя натужно замолкает. Пытается взять влево, чтобы свернуть к своему дому, но понимает, что я не дам. Идет прямо и потом направо – к детской площадке. Садится на скамейку напротив песочницы и обхватывает себя руками.
– Ник, ты меня замучил. Вот серьезно, – тянет, будто собирается заплакать. Но это не про нее. Климова не умеет плакать.
– Неправда, ты еще полна сил.
– Я таких тупорылых малолеток никогда не встречала! – рявкает она.
– А я никогда не встречал таких тупорылых блондинок.
– Давай перемирие, а? – смеется, снова выпрямляет спину и садится, скрестив руки на груди.
– Чем будем скреплять наше перемирие? – Присаживаюсь перед ней на корточки и беру за руки. Ладони у нее горячие. Я впитываю этот жар, чувствуя, как кровь начинает бурлить в венах.
Настя закусывает нижнюю губу и молча смотрит на меня блестящими глазами. На улице темно, но это не мешает мне видеть на ее лице каждую черточку. Большие голубые глаза, своевольный изгиб губ, из которых нижняя чуть более полная. Даже в кромешной тьме я буду видеть ее, потому что знаю, как высокомерно она приподнимает бровь, как пренебрежительно морщит нос, как брезгливо кривится.
Климова молчит. И мне хорошо в этом молчании. Я готов простить ей и оскорбления, и вымотанные нервы, все. Рядом с ней мне хорошо, и это выше моего понимания.
– Кто это был? – все же спрашиваю.
– Такой же, как и ты, только более адекватный. – Она выдергивает руки из моих ладоней.
– Угу, поэтому он в кустах, а ты со мной. – Сажусь рядом. Настя вздыхает, и в этом вздохе чувствуется какая-то нерешительность.
Климова подбирает слова?
– Он тоже решил, что ему нужна Настя. Ему тоже что-то от меня надо. Но на самом деле и тебя, и его просто бесит, что я вам отказала. – Тут она поворачивает ко мне лицо и спесиво восклицает: – Может, нам реально потрахаться, и тебя попустит?
– Давай, – соглашаюсь без зазрения совести, и от самой мысли о сексе с Настей дрожь возбуждения прошибает меня насквозь.
– Че, прям тут?
– Где хочешь, – миролюбиво уступаю я.
– Да щас! Размечтался! – смеется.
– Вот только не надо из себя девственницу строить, – язвлю, припоминая ее советы.
– Я и есть девственница. – Она хохочет. Ее громкий, вызывающий смех растворяется в темноте, а я замолкаю, в первые секунды не веря в услышанное.
– Врешь.
– Неа, – с самодовольным смешком подтверждает, перебирая ногами скрипучий песок.
Теперь хохочу я.
Климова. Девственница. Моя Климова – девственница.
Окидываю ее взглядом. Некоторое время наблюдаю, как она старательно разглаживает джинсу на правой коленке, и снова взрываюсь хохотом.
– Ну, все. Замолчи, – толкает меня в плечо, желая усмирить, а сама тоже давится смехом.
Я перехватываю ее руку, больно стиснув узкое запястье, и могучим рывком привлекаю к себе.
– Если ты кому-нибудь отдашься, знай, я тебя придушу, – злобно обещаю, и это не шутка.
– Леднёв, пусти. Мне больно.
– А ты не дергайся, тогда больно не будет.
– Ты меня уже так достал, что я видеть тебя не могу, – цедит сквозь зубы, но все же безвольно клонится ко мне, и я перехватываю руки так, что Настя не может даже шелохнуться.
– Климова, заткнись. У нас перемирие. Замолчи. Просто закрой рот.
Мне не нужны слова. Ни одно из всех, что она сейчас может сказать. Ее выдает тело. Оно рассказывает мне больше, чем могут рассказать самые цветистые фразы. Я слышу, как стучит у нее сердце и меняется дыхание. Как расслабляется непреклонно сжатый рот, под натиском моих губ…
Конец ознакомительного фрагмента.